часть 2. (1/1)

Мидгард, и без того холодный и одинокий, не согревала даже очень старавшаяся осень. Старушка в золоте всегда приходила на эти земли с еще августовским солнцем и по обыкновению украшала цветущий яркими красками мир в солнечные цвета, позволяя каждому увидеть, насколько красив и величав он в своем осеннем наряде. Но после смерти Бальдра что-то изменилось, и теперь здесь царили лишь вечные холода.Осень ступила на эти земли с ледяными, едва ли не ноябрьскими, дождями и за пару дней, точно длительная и кровопролитная война, полностью опустошила забытый всеми Мидагрд. Она забрала вместе с ливнями все летние причуды, все, до самых мелочей: и изумрудные листья, укрывающие ветви могучих деревьев, и яркое летнее солнце и прекрасные, поистине удивительные закаты, что мягко разливались по голубым небесам.Она пришла словно буря?— такая красивая, разрушительная?— и не оставила ничего, что хоть когда-то было дорого сердцу. Все было растоптано каблучками позолоченных туфель, разбито вдребезги на острые осколки, что не собрать уже никому, ни за что не сложить по частям в единый пазл. Она уничтожила все, до последней капли, и в одно мгновение лишила жителей тихого мира всего, на что они положили годы.Сегодня же в лесу было загадочно тихо. Белесый туман плотным покрывалом укрывал землю от жуткого холода, неизведанными тропинками гулял меж великанов-деревьев и все норовил дотянуться до самых вершин. Пронизывающий до самых костей, зимний ветер касался каждого, кого встречал на своем пути, звал за собой заунывными мотивами и поднимал в помощь целую орду серебристых снежинок. Всеми силами он пытался вернуть мальчишку обратно?— назад, домой, к пылающему очагу, не самой лучшей отцовской стряпне и по-прежнему занимательным и смешным историям старика Мимира.Но Атрей упрямо двигался вперед. С каждой секундой его размеренный и уверенный шаг становился все торопливее, все скорее, точно парень вот-вот был готов со всех ног рвануть от кровожадного тролля или озлобившихся на весь мир валькирий. Однако позади действительно ничего не было, а он все с тем же безнадежно глупым отчаянием пытался сбежать от того, что сидело глубоко внутри. Он еще не знал?— можно было сбежать от всего на свете, но только не от самого себя.Атрей рвано поймал воздух, насквозь пропитанный запахом гнили, и выдохнул пар в ладони. Зимний холод наполнил легкие, длинными коготками пробрался к самому сердцу и с бескорыстной любовью принял его в свои крепкие объятья.Стало едва ли свободнее…Но лишь на мгновение. Как и отцовский топор, боль возвратилась к нему с новой силой и крепко ударила под дых; едва слышное ?ты заслужил? раздалось над самым ухом, прежде чем лучник согнулся в три погибели и схватился за голову, надеясь унять ненавистный шепот. Его ладони, облаченные в туманно-серые ленты, взъерошили непослушные волосы и медленно опустились к вискам: он попытался заглушить этот беспокойный хор, но сделал лишь только хуже?— когда руки инстинктивно закрыли уши, весь остальной мир мгновенно померк, потерялся, просто-напросто исчез разом с порывами хельхельймского ветра, оставив лишь голоса. Чужие, незнакомые голоса! Вечно чем-то встревоженные, обозленные, они упрямо пытались завладеть его разумом; дорожками вен прокладывали путь до самого сердца, чтобы снова, в миллионный раз, достучаться и до юной души. Они ведь никогда не были голословны?— из раза в раз приходили к нему с миллионом отчаянных просьб.Атрей ощутил, как подкосились ноги?— еще чуть-чуть, и он рухнул бы в бездонное снежное море, если бы неведомый шорох вдруг не выдернул его из болезненных галлюцинаций.Он устало протер глаза, осматриваясь вокруг, и попытался отыскать глазами источник странного звука. Похожий на шаги, на осторожные переступы, он мгновенно привлек внимание лучника и почти сразу же заставил его потянуться к позолоченному колчану за его спиной. Этот шум был заучен им как мантра: словно хитрый зверь степенно крался меж высоких деревьев, выжидал, пока жертва потеряет бдительность, и сама же загонит себя в ловушку.Атрей прищурился: снег, заполонивший мидгардовский лес, отливал ярким полуденным солнцем и будто специально старался запутать его, застать врасплох. Но он не поддался. Уж слишком большим был опыт за его плечами, чтобы так легко повестись на эту умелую звериную хитрость. Ведь, это было сильнее, чем чуйка, это было почти как инстинкт, заложенный на подкорке сознания.Сквозь призму света охотник глядел уж слишком внимательно, не выпуская из виду ни единой детали. И когда шорох снова нарушил тишину зимнего леса, а чья-то тень пробежала меж великанов-деревьев, умело оббегая препятствия, Атрей среагировал незамедлительно: старенький лук оказался в его тонких, цепких пальцах прекрасным оружием, и он осторожно натянул тетиву, почти до предела, прежде чем одинокая стрела поразила чужое тело. До ушей уже через миг донесся приглушенно тихий скулеж, и губы юноши изогнулись в победной усмешке: это была хорошая добыча для такой короткой вылазки.Он убрал лук за спину и неторопливо измерил шагами долгие лесные тропинки. Уже представил, как вернется домой с собственным трофеем и встретит понимающе теплый отцовский взгляд, в котором сияет гордость и тихая, едва уловимая похвала. И пусть Атрею давно уже было не десять, он все с тем же глупым детским старанием пытался обратить на себя внимание родителя. Да, вы не ослышались: с каждым днем острые, выточенные черты Кратоса постепенно смягчались. В золоте его глаз оставалось все меньше равнодушия и злости, рождалась теплота и едва заметные искорки родительской нежности. В его движениях, жестах, мимике уже не чувствовалось прежнего холода, и даже голос, такой привычно грубый и бесцеремонный, будто звучал чуть ласковее. Может, Кратос и не изменял своему характеру и исконно спартанской натуре, может, иногда [по старой привычке], поправлял лук в руках сына, закрывал его своею спиной и дозволял идти дальше лишь тогда, когда все враги окончательно терялись в вязкой земле. Может, он все еще был плох в родительских делах, но старался изо всех сил и с почти героическим терпением пробирался по этому долгому и тернистому пути. Он никогда не говорил о заботе и безмерной любви, и Атрей не требовал: ему достаточно было родного ?сын? и приглушенного, протяжного хмыканья, чтобы на душе стало капельку спокойнее. Одобрение отца?— это все, в чем нуждался мальчишка. Сколько бы лет не прошло, сколько бы воды не утекло с их первой совместной охоты, юноша все также пытался доказать отцу свою способность сражаться, и пристальный взгляд змеиных глаз, надуманный болезненным сознанием, кажется, не отставал от его фигуры даже сейчас. Похвастаться такой добычей и увидеть гордость в родных глазах?— если Атрею еще и стоило и жить, то только ради этого.Всего в нескольких метрах от своей добычи лучник замер, точно вкопанный. Радость от неожиданно удачной охоты сменилась мучительной растерянностью, а дыхание застыло где-то на полувыдохе. Он инстинктивно сделал три шага назад и взглядом, полным удивления, наградил своего неожиданного гостя.Едва заметный средь укрытого покрывалом леса, чей-то неторопливый, осторожный [почти призрачный] силуэт приземлился рядом с раненым волком. Длинная мантия черного цвета, расшитая серебром, шлейфом тянулась за своим хозяином, и, стоило тому осесть на колени пред убитым животным, преданно осталась позади, расстилаясь по девственно чистому снегу.Поступь охотника стала чуть медленнее, и он осторожно, боясь спугнуть незнакомца, приблизился к зверю. От заветной цели его отделяли всего несколько кратких шагов, но все старания мгновенно оказались обречены на провал, когда под тяжелым весом поспешившего парня снег осел почти до самой земли и противно заскрипел, заставляя гостя сразу же обратить на это свое внимание.Тонкие, хрупкие пальцы показались из-за рукавов, коснулись мантии и опустили на спину широкий капюшон, позволяя полубогу наконец увидеть лицо незнакомца. Точнее, незнакомки.Ведь под шелковой тканью мантии все это время скрывалось красивое, почти кукольное личико неизвестной ему девушки. Пристальный взор ее горячих карих глаз скользил по его нескладной фигуре, цеплялся за каждую деталь, за каждую мелочь, но неизменно возвращался к его собственным голубым глазам. Атрей чувствовал, как краска прилила к лицу, и он сам, неизменно бледный, вдруг стал краснее цветущих маков. Ее настойчивость нисколько его не пугала, скорее, наоборот?— даже радовала, восхищала, ведь каждый раз, когда она заостряла на чем-то свое внимание, по его телу разливалось какое-то странное блаженное тепло. Встретить здесь нового человека, пусть даже при таких обстоятельствах, было для парня приятной неожиданностью.Он постарался как можно спокойнее встретить ее взгляд, и она, заметив это, вдруг осеклась, смущенно опустила голову и подушечками пальцев дотронулась до кончика его стрелы, торчащей из волчьей шкуры. —?Твои стрелы,?— черт, какой же красивый у нее голос лучник увидел, как в ней начало зарождаться понимание. Невидимые шестеренки, как отработанный часовой механизм, связали все разорванные нити в четкую картину, составили мозаику, и когда все пазлы наконец стали на положенное место, сложились воедино, девушка вдруг поежилась от ужаса. Ее тихий, едва слышный шепот заставил его виновато опустить глаза. —?Это ты… Ты ранил волка?..Это звучало скорее как осознание, а не как вопрос, но полубог все же кивнул, будто бы ей в ответ. Лгать ей прямо в глаза казалось подлой и довольно бессмысленной затеей, да Атрей и знал, что не позволит себе такой наглости. Ее карие глаза молили о честном ответе, и охотник покорно поднял руки, без лишних слов давая ей то, что она так хотела услышать.Девушка крепко зажмурилась, будто бы от боли, и, приникнув щекой в волчьей морде, коснулась пальчиками грубой шерсти и повела вниз, оглаживая острую макушку волчонка. Зверь слабо заскулил, едва дергаясь от ее прикосновений, и ярко-красная рана на его животе стала кровоточить еще сильнее. —?Но… Зачем? —?она, кажется, искренне не понимала. Живя лишь детскими сказками, не могла найти ни одного ответа, ни одной логичной причины, почему обитатели леса должны были страдать от рук других существ. —?Ты охотился? Или, может, тренировался?Сердце Атрея тревожно сжалось— каждой клеточкой своего тела он, кажется, чувствовал, слышал ее ускоренный пульс?— и каждый стук с двойной силой отдавался в его висках. Впервые за долгое время ему было по-настоящему жаль лишать жизни ни в чем неповинное животное. Он прекрасно помнил, как сделал этот выстрел: руки уверенно держали оружие, направляя взгляд охотника на добычу, а умелые пальцы натягивали тетиву, отпуская стрелу в безмятежные лесные просторы. Он помнил?— в нем ничего не дрогнуло, не шелохнулось, даже не дернулось.Это было отработанным механизмом.Мгновенная реакция. Готовность. Холодный расчет. Закрытое на замок сердце. И точный выстрел, который не мог потерпеть промашки.Юноша затаил дыхание, не в силах вымолвить ни слова.Неужели за эти годы его сердце и вправду стало таким…Родственные души? У них и боль, и радость?была одна, единая, на двоих.Теперь Атрей понимал, почему даже мысль о потере волчонка так остро резала ее ранимую девичью душу. Он несмело приблизился к ней и осел на колени рядом. Девушка тут же испуганно дернулась, отшатнулась назад, боясь любого его прикосновения, но он и не думал причинять ей вред. Сопровождаемый лишь ее горьким взглядом, он потянулся к волчьей макушке и одним движением пригладил растрепанную шерсть. —?Да уж, как оказалось, я не самый лучший стрелок,?— Атрей легко усмехнулся и взглянул на нее, осторожно и понимающе, без всякого намека на глупое лукавство. Эта мимолетная фраза зародила в ее сердце робкую надежду, и взгляд выразительных карих глаз стал чуть мягче и чуть смелее и теперь пристально следил за каждым движением лучника. Она внимала каждому его слову и боялась даже на секунду отвести глаза?—? словно одно лишь мгновение, и юноша растворился бы в этом белесом тумане. —?Он ранен, но все еще жив. И, кажется, я знаю, как все исправить.