часть 1. (1/1)

У него всё сердце, вся душа в шрамах?— покореженная, рваная, разбитая на тысячи мелких частей; ему бы за рассветами да закатами, за легендами, что на свитках вычерчены, а не кричать от отчаяния, запуская ногти в ладони. Ему бы мечтами жить, по-детски просто, а не царапины от ладоней до плеч за долгими рукавами прятать. Ему бы жить?— ***Атрей рисовал черные размашистые штрихи на бумаге.Его линии?— грубые, резкие?— небрежно царапали полотно, изрезали его вдоль и поперек, оставляя едва заметные царапины, и оттого набросок казался каким-то грязным, неряшливым, будто заведомо обреченным на сожжение. И было в нем что-то такое странно пугающее, почти раздражающее, может быть даже немного отчаянное, и каждое новое движение грифеля лишь усиливало это впечатление.Юноша даже не знал, что пытался изобразить.Хватаясь за последние ниточки памяти, как за маленькие рычажки, он все пытался воспроизвести в своей голове тот туманный, смутно знакомый образ, что поселился ангелом в его кошмарных сновидениях. Он пытался собрать ее не помнил.Он даже миллионы раз отрицал сам факт ее существования, саму ее суть, каждое гребанное утро, но все равно откидывал все сомнения прочь и упрямо принимался за работу. Будто все еще на что-то надеялся, будто все еще наивно верил в то, что где-то там, на просторах огромных девяти миров, его и вправду кто-то ждал.И все же на его рисунках получались совсем не ее глаза.Не ее волосы, не ее улыбка, не ее лицо, и даже дурацкий наклон головы казался каким-то жутко неправильным. Словно неподходящим. Неверным. Ложным. Абсолютно выбивающимся за четко установленные рамки.Бумагу в кулак, свернуть до предела в твердый комок и мигом откинуть в сторону?— и вот парень уже берется за новый лист и тщетно пытается снова: один раз, два, трижды?— он стирает пальцы до крови и жгучих мозолей, но не получает абсолютно никакого результата. Она не та, и все вокруг совершенно не то, а он все тот же чудак, рисующий в уголках страниц никогда не существующее прошлое. Все тот же безумец, живущий грезами о ком-то выдуманном и нереальном.?Обыкновенный? больной мальчишка.Ни больше, ни меньше. ?Ты бог, Атрей?А он ведь верил когда-то наивно, что сказанные отцом слова?— его предназначение.Его доля, нелегкий крест, что с гордостью и честью он обязан будет пронести сквозь всю свою долгую жизнь. Как доверчивый ребенок, он порою мечтал о том, как будет править величественным Йотунхеймом и сеять никому не нужное добро по мертвым землям девяти опустевших миров.Он ведь думал, что это?— награда.Ценный приз в позолоченном коробе, что таил в себе все секреты человеческого счастья. Ты только открой, Атрей, потяни посильней за ленту атласную, и солнце вдруг станет ярче в твоих глазах, а в душе проснется любовь?— да, возможно, та самая, настоящая, о которой по ночам ты так усердно молишь кого-то свыше.Атрей был уверен в том, что это?— благословение.А оказалось?— всего лишь проклятье. ?Ты бог, Атрей?Как гребанное клеймо, на ладонях вычерченное, выжженное, выцарапанное.Оно под кожу въедалось ядом, по венам мчалось до самого сердца, чтобы выстроить крепость из вечного льда. И не разрушить ее никак, не сломать эти стены снежные, как усиленно ты ни пытайся. И оставалось только отчаяние?— колотить кулаками по жердям собственной клетки, кричать во весь голос, срывая связки, лишь бы просто выбраться из этой жуткой глубокой ямы. Лишь бы эту метку паршивую с себя содрать кинжалом, разом с кожей, лишь бы выпустить проклятую кровь наружу и раз и навсегда забыть, кто ты есть на самом деле.Это было похоже на море тревоги и боли?— и дна не сыскать, не найти маяков, что когда-то яркими звездами освещали путь кораблям. Это море было даже больше болото, чем море?— такое вязкое и тягучее?— и там внизу остался лишь торф, перемешанный с грязью, и множество бесформенных теней, что норовили утянуть его под землю. Ты только стань, мальчик, только попробуй перейти на другую сторону и вмиг окажешься под толстым слоем болотной тины.Атрей за берег руками цеплялся так яростно, из последних сил, словно все еще тешил в груди эту глупейшую надежду на спасение. Но чужие костлявые пальцы только на дно тянули, все дальше и дальше от когда-то солнечного и радостного Мидгарда. Грязная вода все скорей заполняла гниющие легкие, ноги путались в зарослях водорослей, и полубог понимал?— сил бороться с каждой секундой у него оставалось все меньше. А он еще барахтался, еще вдыхал обрывками этот пропитанный ядом воздух, бесполезно пытался, хотя и знал наверняка, что вокруг?— темнота; и чтобы он ни сделал?— исход для него всегда останется только один.хорошо??,?— порывалось сказать сознание.Парень едва открыл рот, чтобы что-то ответить, но слова затерялись где-то меж нифельхеймских туманов, утонули, улетели, бесследно исчезли в сумраке их малоосвещенного домика. Изнутри?— оттуда, где все еще обитал чувствовал?—?вырвались сотни вопросов. Хотелось закричать, показать Кратосу исцарапанные запястья и утонуть на пару долгих лет в неуклюжих отцовских объятьях. Хотелось расплакаться, как мальчишка, и все спрашивать, снова и снова, цепляясь пальцами за чужие плечи: ?Скажи, отец, я умру до рассвета, да??, ?Полюбит ли хоть кто-нибудь мальчика с дурацкими голосами в голове??.Но он снова смолчал.Подарил Кратосу эту вымученную беззаботную улыбку и выдавил до жути глупое ?тебе просто показалось?, прежде чем спокойно подняться с кровати и, шатаясь на ватных ногах, последовать к двери, на ходу подхватывая с крючка старенький лук и тот самый нож, что когда-то отдал ему отец.Нужно было прийти в себя.Нужно было немного свежего воздуха.Миллионы вопросов заполнили голову, но Атрей быстро отогнал их от себя. Едва он оказался на улице, мороз больно хлестнул по его щекам, легкие вмиг наполнились холодом, а сам юноша на мгновение даже затаил дыхание, наслаждаясь девственной тишиной Диколесья. Он поднял взгляд к небесам: когда-то ярко-голубые, его глаза давно уже выцвели, потускнели и приобрели мертвецки-серый оттенок, и даже небо, прежде такое же голубое, под стать ему потеряло все свои краски.Атрей умирал медленно и мучительно, и все вокруг него тоже прекращало жить.Он отравлял своим присутствием все живое, бесцеремонно убивал те жалкие крупицы, что остались от этого мира. Он ушел далеко от дома, еле ковыляя на ватных ногах, и оставил после себя лишь терпкий хвойный запах и смятые листы, доверху расписанные неаккуратными рунами. ?— Кратос… —?Мимир окликнул спартанца, пытаясь сказать о чем-то важном, но тот, обремененный множеством беспокойств, будто даже его и не слышал. —?Мальчик… Он совсем плох.Бог ничего не ответил.Конечно, его отцовское сердце всегда тревожилось сильнее обычного.Он прикрыл глаза, надеясь привести мысли в порядок, но в ярких вспышках то и дело мелькал образ родного сына. Он видел в бесконечном повторе, как отчаянно мальчик кричит, пытаясь справиться с потоком сумасшедших голосов, как оседает на пол и бьет кулаками о доски, разбивая костяшки в кровь, лишь бы просто унять эту жуткую боль.Кратос уже потерял Лисандру и Каллиопу.Кратос уже потерял Фэй.Он просто не мог потерять еще и Атрея!Кратос был готов стать на колени перед самой госпожой-смертью и умолять, не щадя ни хриплого голоса, ни чести, умолять просто не забирать у него то единственное, родное, что осталось в этой разрушенной жизни. Он мог справиться с любой болью, с любой потерей, но… Если Атрея вдруг не станет, если жизнь любимого сына оборвется одним холодным зимним утром… Это станет неминуемым концом. И не только для полубога?— для них обоих.И…Неужели, это все, что останется? Несколько десятков пожелтевших страниц, исписанных рунами, что юноша не успел вбросить в жаркий огонь, и множество слов, множество странных рисунков, буквально кричащих о помощи? Неужели, это действительно…Все?Атрей стремительно слетал с катушек, а он?— спартанец, стеревший греческий олимп со страниц истории?— просто не знал, что с этим сделать. Он искренне желал помочь, желал найти то самое, нужно всем лекарство, но судьба не спешила раскладывать карты, и в этой неравной игре Кратос почему-то всегда оставался не удел.Он точно бежал по лабиринту, ослепленный атаками настойчивых темных эльфов, и сквозь заговорщицкий шепот и жужжанье золотистых крыльев приглушенно слышал крики родного сына. Где-то там, в далекой пустоте, мальчик звал его, молил о помощи, но Кратос, правда, был не в силах.И эта беспомощность ранила сильнее любого оружия.Она была больнее всего на свете.Грек понимал Фрейю, отчасти, и умер бы сам, если мог бы, только для того, чтобы подарить Атрею жизнь, о которой тот так отчаянно мечтал. Он злился на себя, на мальчишку, на все чертовы девять миров. Ведь это… Это было несправедливо. Из всех существ на этом белом свете, из множества самых разных людей, злой рок постиг именно его сына. Его сына! Его доброго и ранимого сына, который совсем не заслуживал такой ужасной участи! Такой смерти, безжалостной и глупой.Это чертово бессилие убивало.Снова и снова.Кратос медленно сжал в кулаке и без того смятый листок, и жалкая мысль вдруг вспыхнула в его голове:?.Он вбросил листок в огонь. Затихшее пламя возродилось с новой силой и последней догорающей надеждой потонуло в растерянном взгляде спартанца.В горячем танце исчезло всего четыре коротких слова: