Часть 1. Новый друг. (1/1)

—?Знакомься, Саймон,?— лепечет Софи. —?Это…—?…твой новый друг,?— Хенрикссон всегда был сообразительным. Правда, в данный конкретный момент он предпочёл бы быть пускающим слюни анацефалом, до которого ничего не доходит и после пары тысяч повторений.Хочется пробурчать что-то вроде: ?Ой, так голова разболелась, наверное, док снова перемудрил с медикаментами… нужно срочно прилечь?. Сослаться на то, что Саймон просто не сможет дальше жить, если вдруг пропустит сто сорок девятый за год показ ?В джазе только девушки? по кабельному. Симулировать приступ, запрокинув голову и поорав в небеса, как одержимый духом Фредди Меркьюри. Что угодно, лишь бы прекратить разговор. Вместо этого парень гнёт губы, чтобы получилось хотя бы подобие улыбки. Поднимает взгляд… и замирает с приоткрытым ртом.Сложно узнать без порядкового номера 45 сталкера с другой стороны улицы, но это он. Его выдаёт буравящий мрачный взгляд, от которого вблизи куда более не по себе. Молодой ещё мужчина, он старше Саймона лет на пять-семь. Темноволосый, коротко стриженный, с обычным лицом, которое непросто выделить среди других в толпе. Землистого цвета кожа?— свидетельство недавнего участия в бурной вечеринке или незнания меры при приёме определённого?— отлично знакомого Хенрикссону?— сорта пилюль. Одет фальшивый Сорок пятый, впрочем, как старпёр?— в свитер и выглаженные до хруста брюки. Выглядит ненормально, неправильно, словно забулдыгу с улицы поехавшие антропологи отловили и под угрозой смерти принудили вырядиться ботаником и минимум пять раз в неделю с заданием закосить под умного посещать библиотеку в рамках одним им понятного эксперимента. Есть и ещё одна версия: Софи изменила ему имидж под свои вкусы незадолго до экскурсии в дурдом. Хотела, чтобы произвёл хорошее впечатление на бывшего одноклассника? Надеялась на одобрение? На благословение?Серьёзно?Нет, правда?Что за нахер?Саймон хочет кричать: ?Что за хуйня, Софи? Кого ты притащила? Зачем? Он ТВОЙ грёбаный новый друг, не мой! Вот и живите с ним счастливо от меня подальше! Свалите оба! Купите дом с белым заборчиком, заведите ретривера и нарожайте двадцать детей, которые через полтора-два десятка лет станут шлюхами и наркоманами, по большей части, но ещё и юристами, врачами, профессорами и прочими достойными гражданами. Или сдохните на пару. Но не приходите. Не приходите больше никогда?.—?Верно,?— после паузы кивает девушка. Ей некомфортно. Она пару раз приподнимает руки, чтобы взять бойфренда под локоть и прижаться к нему в поисках защиты, но одёргивает себя. Заботится о чувствах колясочника. Хенрикссон чувствует, как его начинает мелко трясти не то от обиды, не то от злости, не то от приближающейся истерики и желания вскрыться прямо здесь и сейчас. —?Его зовут Дэвид. Дэвид Лизерхофф.—?Рад встрече,?— отзывается представленный. По неловкости ситуацию можно сравнить со сватовством панка к девочке из амишей. Прежде Саймон не верил, но, похоже, терапия доктора Штайнера реально работает. Вместо ?отвали, урод? калека мямлит:—?Очень приятно.Так же приятно, как окунуться лицом в резервуар с соляной кислотой. Вопреки здравому смыслу и в угоду приличиям, Саймон тянется за рукопожатием. Плевать, если почувствует?— он почувствует?— дрожь. В Дэвиде оказывается раз в двадцать больше силы, чем в нём. А может, в сорок пять.На язык просится новая порция вопросов. Она подобна сгустку размякшей и слипшейся недопереваренной пищи, что, подгоняемая асинхронными сокращениями внутренностей, рвётся наружу, дабы превратить дурацкие замшевые туфли Дэвида в хлам. Крик стоит где-то в горле нерушимой плотиной для этой мерзости, клокочущей внутри: ?Ладно, Софи, с Мисс-повелительницей-френдзоны давно всё ясно, но с тобой-то что, чувак? Я тебе, блядь, верил! Думал, что тебе я нужен, а не грёбаный закрытый газетный ларёк, не выцветшая афиша джазового концерта, не помоечные кошки, вечно норовящие наебать стаю новых бездомных котят! Я! А ты предал меня. Всё это время подсматривал за подружкой, да? Ты реально настолько пизданутый, что тебе кажется, будто она уйдёт от тебя к навечно прописанному в дурке калеке? Это пиздец, друг. Ты бы не пускал это на самотёк. Хочешь, посоветую годного мозгоправа, пока не угодил в освободившуюся палату по соседству??.—?Софи много о тебе рассказывала,?— говорит Дэвид безразличным тоном человека из радиоэфира, который рано утром зачитывает некрологи. —?Здорово тебе досталось. Но, знаешь, не всё потеряно. Мы живём не в то время, когда частичный паралич?— это приговор.Хенрикссон смотрит на нового знакомца и гадает, тот правда является живым воплощением его недавней мечты об анацефалии или только прикидывается, чтобы вдруг заржать, тыкая в колясочника пальцем, и объявить, что это был ну очень оригинальный розыгрыш. Не так ли поступают ребята в спортивках, что трутся вечерами в пригородах, надвинув на башку капюшон?Не приговор. Как удобно судить, стоя на своих двоих и не имея понятия о настоящей боли, о безнадёге, в которой топнешь, будто в болоте, и даже если кто-то вытащит тебя?— никуда ты от своей трясины не уйдёшь.—?Дэвид?— банковский служащий, Саймон. А ещё он работает в центре помощи наркозависимым. На добровольных началах в выходные.—?Какой молодец,?— вырывается у колясочника. Ему бы прикусить язык и извиниться, а он только лыбится шире. Так доктор советовал. Говорил, что от улыбки станет день светлей и в небе радуга проснётся, но никакого трипа никогда не следовало. Зато Саймон вскоре понял, что чем старательнее улыбаешься, тем реже за тобой замечают ненормальное, атипичное, нуждающееся в терапии поведение.—?Да! —?девушка своей реакцией вовсю подтверждает, что в их зачинающейся ячейке общества абсолютно точно родятся не очень умные дети. —?Я такая трусиха, а он справляется. Представляешь??О,?— хочет сказать Хенрикссон,?— даже и не догадываюсь, через что каждый божий день приходится проходить этому здоровому, без малого двухметровому, лбу, чтобы покрасоваться перед дурёхами, которые склонны с большей охотой давать внешне добропорядочным парням?. Градус абсурда так высок, что того и гляди поджарит инвалида до хрустящей корочки.—?Не преувеличивай,?— отмахивается новый друг. —?Я вовсе не герой.Да уж. Не герой. Вполне себе мудак, которому в кайф самоутверждаться за счёт слабых и неполноценных.Дешёвая мыльная мелодрама во дворе лечебницы для душевнобольных перетекает в следующую стадию. Действующие лица решают прогуляться. Софи сама толкает коляску. Саймона провозят мимо крыльца, и он близок к тому, чтобы намеренно свалиться с кресла и угрожать повторить последний подвиг недавно выбывшего, если его не вернут в палату и не оставят одного.—?Знаешь,?— мечтательно тянет Софи,?— я подумала, что мы могли бы помочь твоей маме… забрать тебя домой. Ты здесь уже пять лет, Саймон. Лечение идёт на пользу. Ты… был не в себе, когда стрелял в тех полицейских, это была ужасная трагедия, несчастный случай, но теперь тебе лучше. Думаю, доктор Штайнер не станет возражать, если тебя выпишут под надзор мамы, а мы с Дэвидом будем помогать тебе справляться.—?Не думаю, что это хорошая идея,?— бубнит парень. —?Я не хочу опять быть кому-то обузой. Пусть лучше государство почешется и сделает для меня хоть что-то.Бывшая одноклассница отнекивается, её приятель периодически поддакивает. Они оба воодушевлены мыслью завести домашнего питомца, который вместо беготни в колесе будет на двух колёсах ползать по тесной квартирке. Не нужно быть гением, чтобы понять, насколько это херовая идея. Нет. Хенрикссон предпочитает остаться в психушке. За высоким забором он почти что в безопасности. В его тумбочке никак не может некстати обнаружиться пистолет. В его дверь не нагрянут незваные гости в самый неподходящий момент. Твари вытравлены препаратами, они навсегда заперты внутри, оставив после себя лишь эхо, редкие подвижные тени и неестественный холод подушки. Саймон более не часть внешнего мира. Доктора заперли его ад в нём самом, демоны не способны выбраться. Отныне он?— клетка в клетке. Подходящая роль, особенно если другой нет.Подходит счастливое время прощания. Софи целует Саймона в щёку, делая вид, то вечная небритость больше не раздражает. Её немногословный новый друг как-то слишком пристально смотрит на малознакомого колясочника, но не выказывает к его персоне особого интереса. Говорит: ?Увидимся?. Хенрикссон кивает. Его никто не спросит. Одно хорошо: охрана не впустит чужака без пропуска. Этот жуткий тип, прикидывающийся ботаном, не явится один.Глядя на спутника посетительницы, Саймон мысленно желает ему попасть под грузовик по дороге из лечебницы. Или позже. Лучше?— позже. Как раз тогда, когда он, натянув чёрную спортивку, станет Номером 45 и отправится изображать безразличного прохожего к остановке на другой стороне улицы. Нет… не так. Ему следует заблудиться. Повернуть не туда в пригороде Стокгольма, пробродить до поздней ночи и столкнуться в переулке с безобразными уродами, которые согнут пополам, изломав хребет, вынут глаза и откусят язык, нашпигуют кишки его же фаршем и поджарят на костре, на растопку в который первым полетит спортивный костюм.***Получасом позже Саймон засыпает за просмотром ?В джазе только девушки?. Отключается от скуки, не от усталости.Веки тяжелеют, опускается занавес.И поднимается снова.Сознание опять затевает с Хенрикссоном жестокую игру. Подменяет образы, вынуждая оказаться в лабиринте узких ночных проулков не Дэвида Лизерхоффа, а его самого.—?Твою мать, только не это,?— вздыхает парень, разглядывая зажатый в руке пистолет. Не хочет этого делать, но всё-таки проверяет магазин. Считает патроны. —?Только не сейчас.Сон ярче, детальнее, живее обычного. Под ладонью ощущается шероховатость кирпичей. Предплечье ноет от недавних множественных инъекций. Слух доносит чьё-то смачное чавканье. Совсем рядом.Звуки выстрелов громче, чем Хенрикссон помнит, громче, чем он воображал, когда писал свою книгу. Одна из пуль разворачивает выскочившей из-за угла сгорбленной твари нижнюю челюсть, вторая попадает в грудь, третья?— вовсе приходится мимо. Оружие в руке лежит непривычно, как не было бы с тем, кому пришлось порешить тысячи монстров на пути домой. А ещё отчего-то не страшно. Подойдя к вздрагивающему созданию собственной больной психики, парень подошвой ботинка разворачивает к себе безобразную рожу. Выпучившиеся, как у мелкой тонконогой шавки, глаза стекленеют. Разорванный надвое язык лежит подле окончательно утратившей человеческий облик головы. Оно определённо мертво. И это обстоятельство вселяет в Саймона ощущение спокойствия.Перезаряжая пистолет, путник едва не роняет патроны. Тело неуклюжее, чужое, будто его подняли из коляски учёные, уменьшили в размерах и усадили внутрь экзоскелета, обтянутого синтетической кожей. Управляться с конечностями выходит плохо, а впереди опять шуршат. Взяв оружие наизготовку, парень ступает осторожно, перешагивает осколки стекла и смятые пивные банки. Ожидает нападения. Что это будет? Уродец, словно освежёванный и отваренный в чане с кипятком? Приземистый зверь, помесь крысы и пса? Гигант, похожий на грубо вылепленную из красного пластилина ребёнком фигуру?Звук, впрочем, напоминает шаг обычного человека. Выглянув из-за стены, Саймон чуть было не кричит: ?Эй, подождите! Вы тоже видите этот кошмар? Не только я? Я ведь не сумасшедший??, но затыкается вовремя. Впереди не тот, кому хочется себя выдать. Человек в чёрном спортивном костюме малозаметен, он практически сливается с полумраком, изредка выхвачиваемый светом редких фонарей. Это Сорок пятый.Во второй раз в жизни судьба исполняет желание Хенрикссона, но не так, как тому хотелось бы. В юности он очень не хотел взрослеть. Не знал, куда себя деть. Не испытывал жгучей жажды работать в какой-то области, строить карьеру, жениться. Всё это не вязалось с его представлениями о жизни. Хотелось выпуститься из школы и пожить, наконец, свободно и в своё удовольствие. И эта мечта сбылась, приковав его к инвалидной коляске. Не так давно ему захотелось ещё кое-что: познакомить грёбаного предателя с настоящим ужасом. И вот он, рядом. Правда, не один, а вместе с творцом кошмара, которому совсем не хочется быть рядом.Хенрикссон не слишком понимает, зачем увязывается следом. Думает, что будет забавно раскрыть логово долбаного сталкера где-либо за мусорным контейнером, откуда тот вылезает то чтобы пройтись чинно с Софи, то чтобы поторчать подле дурдома одному из обитателей назло. Или загнать нового друга бывшей одноклассницы прямиком на утыканную гвоздями биту какому-то уроду из числа тех, что ждут очередную жертву в тенях ночного Стокгольма.Номер 45 понимает, что его преследуют. Чует, что ничего хорошего ему не желают. Торопится, надеясь сбежать. Погоня отчего-то приносит Саймону небывалое воодушевление. Он наконец-то чувствует скорость. Не плетётся улиткой, проворачивая колёса. Напротив, человек впереди вынужден перейти на бег, чтобы не быть настигнутым преследователем. Слыша шаги позади, Сорок пятый напуган. Есть ли при нём оружие? Станет ли он стрелять? Успеет ли нажать на курок первым?Рука тянется к шее. Парень щупает кожу, ищет швы. Ему, должно быть, заменили голову, пока он спал. Былому Хенрикссону-из-психушки никогда не пришли бы на ум подобные мысли. Жестокие. Опасные. Смелые. Даже его книжное альтер-эго мыслило иными понятиями… что логично, учитывая, кто его создал.?Не уйдёшь?,?— хищно скалится тот обновлённый Саймон, который не тряпка, небрежно накинутая на инвалидное кресло.?Не здесь?.Перепрыгнув через преграждающие путь опрокинутые мусорные баки, Сорок пятый приземляется неуклюже, подворачивает ногу, падает, вскрикнув, головой на удачно попавшийся под висок кирпич. Так крепко приложившись об асфальт можно и перелом заработать, и башку пробить. В этот миг откуда-то из глубины подаёт голос прежний Хенрикссон, вросший задом в коляску. ?Помоги ему! Они учуют кровь! Скоро все сбегутся сюда! Нужно укрытие! Нужно прятаться!??— вопит хренов инвалид. Только вот нынешний Саймон не намерен его слушать. Он не тот слизняк, который может лишь молча ненавидеть. В руке пистолет, а не будь его?— довольно отойти, подняться на этаж и из первого ряда понаблюдать, как идиота распотрошат и развесят по дверным ручкам частями. Пожалуй, так даже правильнее.Хенрикссон подходит ближе, чтобы напоследок увидеть нового друга Софи в своём недавнем положении: ничтожного, жалкого, слабого, сломленного, напуганного грядущим. Перед ним остаются баки, присыпанные пакетами из-под молока, пустыми бутылками Pepsi, замаранными детскими подгузниками и птичьими костями. Он уже слышит чужое дыхание: сбивчивые полухрипы того, кто осознал себя добычей, раненной обречённой дичью, чьим-то поздним ужином. Этот звук ласкает слух, словно божественная музыка, написанная композитором, продавшим Дьяволу душу за талант. Уверенный в себе, Саймон поднимает пистолет, целится в припавшего к земле человека. Пусть поднимет голову. Пусть испугается сильнее. Пусть кричит и умоляет не обрывать свою жизнь. И тогда хозяин положения велит ему уйти и больше никогда не появляться. Ни рядом с Софи, ни рядом с психиатрической больницей. ?Убирайся. Так далеко, как сможешь. Беги, иначе я найду тебя. А вместе со мной придут они?,?— хочет грозно сказать Хенрикссон, но вместо этого поднимает взгляд, отвлекшись на посторонний шум.Это спасает ему жизнь. Отшатнувшись, парень падает и лишь чудом не оказывается под брюхом огромной туши, заполняющей узкий проулок, как выдавленная из дозатора на фабрике тянучка. Она принимает форму стен двумя необъятными боками, задней частью вдавливает в землю ноги Сорок пятого и, если судить по характерному треску, где-то под ожиревшей аморфной плотью есть острые зубы, которыми нечто принимается обгладывать первую жертву, не откладывая на потом. Саймон пятится, опираясь на руки. Под левую ладонь попадает гвоздь, и парень шипит, но не перестаёт отползать от чудовищной амёбы.Тварь, очевидно, понимает, что орущий от боли Сорок пятый уже никуда не денется. С каждой секундой от его ног остаётся всё меньше, что по понятным причинам сокращает и без того ничтожные шансы на побег. Существо приподнимается, и Хенрикссон видит, что под многотонным мясом, покрытым жирной блестящей в тусклом фонарном свете шкурой?— какая-то херова вагина с зубами, которые ходят по оси цепью электрической пилы. Они бесшумны, и это вселяет ужас. Из темноты утробы чудовища к Саймону тянутся женские руки, за ними, чудом не попадаясь на собственные зубы, показывается тело жертвы падения с огромной высоты. Осколки рёбер прорвали девичью грудь, правое плечо вывернуто под неправильным углом, кусок розоватого хребта торчит из прорехи в идеально плоском животе, бархатистая кожа, спускающаяся к лобку, сплошь покрыта запёкшейся грязной кровью. Будь девушка внутри своего мясного кокона, она бы так не расшиблась… ?Нет же, идиота кусок! Будь она внутри, и до падения не была бы жива!??— угадывает ошеломлённый разум. Ничто не было бы живо, окажись там, в смердящей гнилой плотью черноте. Всё, что есть человеческого в свалившемся с крыши монстре, свисает сверху, влажное от чего-то напоминающего густую слюну. Лицо обращено подбородком к далёкому беззвёздному небу, обезображено секундой предсмертной муки, но узнаваемо. Глаза закрываются, срабатывает стоп-кран психики, не велящий и дальше смотреть на отвратительное нечто, но поздно. Саймон уже парализован. Он застыл и больше не может двигаться. Ужас сковывает его неподъёмным ледяным панцирем.—?С-софи?.. —?спрашивает Хенрикссон, едва ворочая непослушным языком.Монструозное отродье к нему ещё ближе. Оно не движется, оно расплывается вязкой смолой, делается ещё крупнее, изогнувшись, как что-то, не имеющее костей. Кряхтит, как если бы откусило себе язык, ударившись об землю.?Это не она! Это не может быть она! Софи жива! Она дома, пишет своё эссе. Она со своим новым другом. Они в безопасности?,?— успокаивает себя Саймон, но некстати вспоминает, что Сорок пятый от него в нескольких футах. Как? Почему?..Секунда?— и цепные зубы амёбы откусят парню голову, а вместе с ней?— туловище по плечи, а то и по подреберье. Нечто с лицом Софи безразлично к нему, хуже того?— во взгляде он видит… обвинение?..—?Прости меня,?— шепчет, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы,?— прости меня, я не хотел, не хотел, чтобы с тобой произошло плохое. Только не с тобой. Не с тобой, Софи. Нет. Нет… Как же…Кара настигла его. Не в суде, не в психушке, даже не в проулке, где бампером авто превратило в кашу кости. Теперь. И Саймон готов. Согласен вечность гнить внутри мясного кокона вместе с тем, что осталось от неё.А Сорок пятый не согласен.—?Беги, мать твою! —?слышится из-за туши чудовища.Тварь ревёт, мигом забывая про Саймона. Тело девушки прячется глубоко внутри, в своём панцире из плоти. Нечто отступает назад, зубами цепляясь за пожарную лестницу и пытаясь развернуться в переулке. В этот момент Хенрикссон видит, что отвлекло монстра. Мужчина вонзает нож в подобный слизняку-переростку отросток, покрывающий его ноги до бёдер, из ран брызжет чёрно-зелёная жижа, и он бьёт опять.—?Беги, идиот! Живо!Слёзы совсем не остановить. Льют и льют, как будто в душе прорвало плотину. Это должны были быть его слова! Зачем этот хренов мудак даёт ему возможность скрыться? Разве он не хотел, чтобы соперника не было, чтобы Софи была лишь его? Чтобы второй умер самой страшной смертью? Или… Саймон сам хотел этого?..Парень тщетно пытается вытереть глаза рукавом, роняет тихое ?блядь!?, поднимает пистолет, наводит на тушу. Чёрта с два он станет убегать. Нет. Это неправильно. Все его мысли?— неправильные. Он возомнил себя сильным, но повёл себя, как ещё больший слабак. Решил, что изменится, если поглумится над тем, кому херовее. Что его жизнь от этого станет легче. Но это так не работает.Хенрикссон полон решимости всадить все пули в бесформенное чудище, но магазин пуст. Есть ещё револьвер, но в нём тоже по нулям. Сорок пятому недолго осталось, даже если Саймон попробует найти патроны в ближайших домах?— вернётся к груде костей.В такие моменты в голове или каша, или самые светлые мысли за всю жизнь. Редкий случай, но парню везёт. Озарение настигает внезапно и приносит с собой шанс. Это ведь лишь сон! Просто кошмар, рождённый воспалённым мозгом. Доктор Штайнер сказал, что всё это?— собственные галлюцинации Саймона. Значит, это его мир. Он в нём?— царь и бог. Если так?— ему всё под силу. То есть, совсем всё.?У тебя есть патроны. До жопы патронов, приятель, смотри, не помещаются, высыпаются?,?— говорит себе Хенрикссон и, хлопнув по бокам, слышит, как бьётся металл об асфальт. В каждый карман толстовки запихнули по рогу изобилия. Нет! Это он сам. Не какой-то там расщедрившийся Господь Бог, решивший устроить акцию в поддержку инвалидов.Патроны всё падают. Нет ничего прекраснее этого звука. Хочется слушать ещё и ещё, ведь спешить больше не нужно: тварь замерла, как будто её поставили на паузу, нажав кнопку на пульте дистанционного управления. Парень готов прикончить это чудовище, готов избавиться от него раз и навсегда.Но его суточный лимит на желания исчерпан.***—?Эй.Саймон поворачивается на звук, вырвавший его из кошмара, переставшего быть таковым, и видит, что Номер 45 подошёл к ограждению. Он протягивает что-то между прутьев. Охрана увлеклась просмотром хоккейного финала, никто не бежит, потрясая дубинкой, отгонять отважного дурачка, решившего, что сунуть руку в клетку к опасным шизонутыми хищникам?— хорошая идея начать неделю с новых впечатлений. Колясочник отрицательно качает головой. Иди, мол, куда шёл. Мне не интересно. Ни капельки не любопытно. Морщится, потому что помнит, что засыпал перед теликом вечером, а вовсе не на прогулке в полдень, но забивает: видимо, новенькая медсестричка на посту перепутала стаканчики с таблетками.Номер 45 всё стоит. Озирается по сторонам. Подманивает ближе. Так и напрашивается получить по горбу резиновой дубинкой.—?Чёрт с тобой,?— выдыхает Хенрикссон, толкая инвалидное кресло к забору.Приблизившись достаточно, вопросительно смотрит. Новый друг разжимает кулак, придерживая скомканную бумажку между указательным и средним пальцем. Послание предназначено Саймону, никаких сомнений. И, вновь купившись на чужое необъяснимое внимание к себе, он принимает передачку. Избавившись от корреспонденции, Сорок пятый топит руки в карманах, опускает голову так, чтобы под капюшоном было ещё сложнее рассмотреть лицо, и спешит прочь от забора психушки.Каждый день Хенрикссона?— сплошное безумие, но этот?— вдвойне. Текст нацарапан заедающей ручкой явно на весу и трясущейся рукой, россыпь букв пляшет, не попадая в клетки, наезжая одна на другую. Лишь только Саймону удаётся разобрать надпись, он вздрагивает, как ударенный током. Листок падает на траву. Ветер подхватывает его и уносит прочь, чтобы швырять по двору с прочим мелким мусором, пока дворник не подцепит своей острой палкой и не сунет в мешок.Материальной улики больше нет, но слова в голове всё звучат голосом Дэвида Лизерхоффа.?Не верь им. Не верь ему?.