02 (1/1)

Ближе к осени они решают уже найти какое-то место, чтобы приземлиться хотя бы на зиму. Кихён полагает, что жизнь теперь должна понемногу начать восстанавливаться и для этого следует поддерживать связь. Поэтому они заряжают свои смартфоны и постоянно пытаются дозвониться хоть в какую-то службу или подключиться к сети, но ничего не работает. Иногда они вспоминают старые фильмы про зомби, вроде ?Обители зла? или ?28 дней спустя? и думают о радиопередатчиках, но из всего, что у них есть, работает только радиоприемник, и никакого устройства для передачи сигналов нет. Хёнвон продолжает иногда перехватывать собственные руки, останавливая себя буквально над плечом или рукой Кихёна, потому что пальцы сами тянутся к нему, но сейчас совсем неподходящее время. Что касается сексуальных потребностей, с этим, как ни странно, проблем возникать не должно – они уже пару раз натыкались на женщин, предлагавшим им остаться на ночь, причем совершенно бесплатно. В одном из случаев это была даже целая община, в которой женщины решили, что худшее миновало, и теперь нужно возрождать человечество. Да, возрождать население. Хёнвону все это кажется глупым, потому что прежде чем рожать детей нужно хотя бы подумать о том, что они будут есть, и где учиться. С продовольствием уже начинаются проблемы, и никакой системы для дальнейшей жизни вообще нет. И зачем тогда возрождать человечество, если ему некуда идти? Кихён к таким вещам относится спокойно, но все-таки по нему видно, что подобные предложения его как-то не радуют, хотя Хёнвон знает достоверно, что ему и с девочками хорошо. В любом случае они оба всегда отказываются даже от самых заманчивых предложений и продолжают ехать вперед. Иногда возникает мысль, что никакого ?впереди? нет, и ехать им некуда. Они уже по три раза проехали по одним и тем же дорогам, по крайней мере, им так кажется, но так и не нашли ничего стоящего. Под стоящим Хёнвон понимает возможность встретиться и наладить контакт с людьми, собирающимися хоть как-то организовать жизнь. Однако все люди почему-то просто живут, как живется и не собираются строить далеко идущие планы. Неужели так всегда было? А дальше что? Дальше первобытнообщинный строй? Да уж… С такими настроениями он начинает задумываться о всеобщей деградации, и приходит в настоящее отчаяние. Кихён, замечая его упадничество, принимается говорить с ним – много, содержательно и позитивно. И тревога отступает. Потому что Кихён – тот человек, с которым Хёнвон готов взяться за что-то серьезное сам, если уж никто другой на это не решится. Они и так сблизились, пока сидели в квартире несколько месяцев – тогда Хёнвону казалось, что он узнал о Кихёне все, что только можно и нельзя. Теперь он понимает, что, вероятно, никогда не сможет узнать всего, и ему даже любопытно, каким его видит Кихён – таким же сложным и глубоким или совсем простеньким и мелким. Сам он с каждым днем открывает в Кихёне все больше интересного и думает, что мир, который и без того замкнулся на этом человеке, расширяется в какое-то четвертое измерение ежедневно. Это очень опасно, есть риск провалиться и срастись с Кихёном, превратившись в кого-то другого, оставив себя прежнего и изменившись навсегда. В любое другое время это было бы полезно, потому что Кихён действительно хороший и добрый человек, но в том и парадокс, что в другое время Хёнвону это было не нужно. А теперь, когда обстоятельства просто не оставили ему иного выбора, как раз и нельзя падать в эту пропасть и влюбляться. Потому что опасно.У Хёнвона перед глазами постоянно пустой взгляд Чжибома, а в ушах его ровное и бесстрашное ?я пошел?. С одним гвоздодером в руке. Ему однажды приснилось, что они вновь ехали по той дороге, на которой оставили Донхёна. Во сне он был за рулем, и, проезжая мимо, увидел завернутое в белую ткань тело и сидящего рядом с ним человека. Чжибома. Как будто Чжибом дошел до Донхёна и до сих пор сидит рядом с ним или даже умер в сидячем положении. Он проснулся от кошмара и еще долго не мог успокоиться, Кихён даже поил его настойкой, которую взял в какой-то аптеке на такой случай. Конечно, Хёнвон не рассказал ему об этом, но Кихён позже все понял. Позже – это когда Хёнвон как-то, даже сам не зная, как так получилось, стал рассказывать ему про ?Собор Парижской богоматери? и дошел до финала, в котором через много лет люди нашли скелет горбача в обнимку с женским скелетом. В этот момент Кихён, который почему-то Виктора Гюго не читал, застыл на секунду, даже перестав стучать пальцами по рулю, а потом отмер и сделал вид, что ничего такого не было. С тех пор Кихён будто бы забывает о том, что на карте Кореи существует провинция, в которой они потеряли Чжибома и Донхёна. Они вместе без слов просто игнорируют довольно-таки большой кусок собственной страны и продолжают колесить, заглядывая в уже знакомые города. Когда становится холоднее, Хёнвон понимает, что им придется где-то остановиться, а пока что они прижимаются друг к другу теснее по ночам или спят под одним одеялом, которое теперь постоянно нужно таскать с собой. От этого становится только хуже, потому что, замерзнув во сне, Кихён может вцепиться в него руками и ногами, как обезьяна, и это совсем не помогает бороться с собственными желаниями. Хёнвон в такие ночи почти не спит и думает, что жизнь толкает его туда, куда идти не нужно. Даже не ради себя. Когда Кихён плакал после ухода Чжибома, Хёнвон поклялся ему, что с ним такого не случится – пусть он и сделал это про себя, все равно относится к тому обету как положено. Наверное, именно потому, что про себя эту клятву и произнес. Так что теперь, увидев собственными глазами, что случается с человеком, потерявшим любимого, он ни за что не хочет допускать, чтобы с ними произошло то же самое. Кихён должен выжить. Обязательно. И если хотя бы теоретически представить ситуацию, в которой Хёнвон умрет, Кихён должен сохранить волю к жизни, а не исчезнуть, как Чжибом. Вот когда все закончится, когда они объедут всю или почти всю Корею несколько раз, но так и не встретят ни одного мертвеца, тогда Хёнвон и будет делать, что захочет и позволит себе связаться с Кихёном железными цепями. А сейчас, пока зараженные встречаются им по два раза за день и будят посреди ночи, он не имеет права заходить так далеко. Достаточно того, что они и так стали почти родственниками, если к этому прибавятся обещания, скрепленные сексом, эта связь станет слишком крепкой. Хёнвон не сомневается в том, что если бы Чжибом и Донхён были друзьями, но не любовниками, Чжибом смог бы пережить эту потерю. Но, побывав абсолютно счастливым и узнав, какой может быть жизнь с любимым, он уже не мог дышать в другом мире. Нельзя, ни в коем случае нельзя повторять этим ошибки. Думая о будущем, в котором все, возможно, закончится, и они смогут остановиться где-нибудь в маленьком городке, Хёнвон без колебаний представляет, что они с Кихёном станут друг для друга абсолютно всем, если, разумеется, Кихён захочет. Захочет, конечно, это даже сейчас очевидно. И тогда у него появится возможность делать все по-другому – не на пьяную голову и не с идиотским желанием обладать, сохраняя при этом собственную свободу. Оглядываясь назад, Хёнвон смеется над собой прошлым и жалеет о потерянном времени. *– А давай поедем на север. Совсем-совсем на север, – предлагает однажды Кихён, полулежа в пассажирском кресле и меланхолично разглядывая дорогу. – Посмотрим, что там. Может, там людей нормальных больше осталось. – Нет, – отвечает Хёнвон. – Нельзя. – Почему? Здесь мы все объездили и ничего не нашли. – На зиму остановимся где-то в домике на окраине какого-нибудь города, поближе к дороге. На севере может вообще никого не быть. Кто знает, что там вообще. – Ну… я даже не знаю, граница сохранилась или нет. А можно было бы полюбопытствовать, как живут наши братья, – продолжает Кихён, и Хёнвону впервые за последние двести с чем-то там дней кажется, что с ним играют. – Мы же вообще ничего о той стране не знаем, а там живут такие же корейцы, как мы. – Мне плевать. Там, может быть, вообще никто не живет. – Ну, давай посмотрим. – Нет. Хёнвон останавливает машину посреди дороги, даже не съезжая к обочине. Машины вообще очень редко здесь проезжают, а штрафовать все равно некому. Можно иногда рискнуть. – Представляешь, можно побывать за границей без визы и даже английский учить не надо – там люди понимают корейский. Тот язык чуть-чуть от нашего отличается, но ничего… а представь, там все такое же, как до вируса – страна-то закрытая. – Ты чего добиваешься? Сказал же – нет! Кихён начинает посмеиваться, и глаза у него становятся очень хитрыми. Солнце уже садится, и в теплых лучах его профиль с золотящимися на концах ресницами выглядит как какое-то произведение искусства. Типа фотографии известного мастера. Хёнвон молчит и смотрит на него, но видит совсем другое. Видит, как прижимает его к спинке сидения и целует, навалившись почти всем телом и расстегивая пуговицы под его подбородком. Как нащупывает механизм и откидывает спинку назад, чтобы было удобнее. Видит, как Кихён обнимает его в ответ и позволяет снять и расстегнуть все, что ему мешает. – Ты только что обматерил меня глазами, – говорит Кихён, прекращая смеяться. – Нет, никого я не материл. – Пфф… Что значило это последнее фыркание, понять не удается. В конце концов, проехав еще примерно час и приехав в небольшой поселок, выглядящий совсем пустым, они останавливаются у разбитого магазина и ночуют в машине. Перед этим Кихён выходит к магазину и набирает воду из качалки, установленной рядом с главным входом. Обычная качалка – это вообще счастье. Не зависит от водопровода, всегда работает. Они греют воду в металлической кастрюле, которую с некоторых пор возят с собой, умываются и ложатся спать, а утром просыпаются, завтракают печеньем и пастеризованным молоком, срок годности которого истек пару месяцев назад, и отправляются дальше. Буквально через пятнадцать минут они проезжают мимо довольно большого двухэтажного дома, рядом с которым замечают человека. Поскольку человек один и чем-то занимается, а не просто тупо слоняется туда-сюда, они решают остановиться и поболтать. Так они и встречают Хёну, которого в последний раз видели почти два года назад. *Может быть, Хёнвон просто не хочет ехать в Северную Корею или действительно пора остановиться и подумать. Причины не особенно важны, гораздо интереснее то, что они остаются жить с Хёну. Если посмотреть на него со стороны, можно подумать, что он вообще всегда здесь жил и ничего о мертвецах никогда не слышал. Однако грубые решетки на первом этаже говорят сами за себя, да и укрепленная стальными листами дверь сама собой не появилась, конечно. Зато у Хёну очень даже милый быт, который они совершенствуют уже вместе с Кихёном. Раньше это было придорожное кафе, а теперь просто дом, в котором они коротают время. Хёну неохотно рассказывает о том, что тоже выехал из Сеула с двумя друзьями, но о том, где он их посеял, не говорит. Но он, по крайней мере, хоть чем-то делится, а Хёнвон и Кихён вообще ничего не упоминают о Донхёне и Чжибоме. Для них это слишком тяжело. В светлое время суток они выбирают участок земли побольше – начинают прямо с заднего двора и отмеряют, сколько им кажется разумным. Не очень много, но и чтобы хватило. Потом Кихён предлагает съездить в тот городок, где они останавливались до этого – с магазином и водокачалкой. Надо же где-то поискать посевные продукты. Рассады, конечно, нет, но сладкий и обычный картофель посадить будет можно. Потом, когда зима пройдет. Сидеть на месте и строить планы очень непривычно, но Хёнвон понимает, что лучшего варианта все равно нет. В этом доме их трое, все они здоровы, могут работать – не пропадут. О глобальном нужно будет думать потом. Кихён и Хёну вбивают колья по периметру отмеренного участка и протягивают там что-то вроде ограждения, а Хёнвон ездит по окрестным заправкам и забирает топливо, которое осталось. Это непросто, иногда приходится практически взламывать колонки, и одному с этим справляться неудобно. К тому же, иногда все еще встречаются зараженные, но все-таки ездить в одиночку лучше, чем если бы этим занимался Кихён. Обычно когда Хёнвон возвращается, двое оставшихся уже успевают что-нибудь приготовить. Дела продвигаются не то, чтобы очень быстро, но и медленными их назвать тоже нельзя. Хёнвон замечает, что к задней стене дома прирастает навес из брезента, под которым скапливаются дрова и все, что может за них сойти. Ограда постепенно продвигается и уже приближается к завершению. Появляются какие-то запасы, содержание которых еще не понятно – чаще всего они находятся в глиняных горшках. А однажды он приезжает и застает их смешными донельзя – и ржет, конечно, с полчаса, наверное. Просто их серьезные и усталые моськи со следами сажи выглядят так, что можно умереть на месте. Ничего особенного – они просто пробивали дымовые пути под полом, чтобы можно было топить ондоль зимой. Все равно газоснабжения нет, хорошо еще, в доме есть старая печка. Лицо Кихёна, перемазанное сажей, еще с пару дней снится ему, и это куда лучше, чем всякие кошмары. Вообще, Хёну не такой уж и простачок – он выбрал этот дом неслучайно. Здесь есть хороший погреб, спуститься в который можно прямо из комнаты. Дровяная печь для готовки пищи и теплый пол на старый манер – еще один плюс. И качалка для воды, конечно – прямо за задней дверью. Так что можно забить на коммунальное обеспечение, ходить в туалет на улице и жить по старинке. Хёнвон вообще никогда в деревне не жил, у него даже не было родственников фермеров, но сейчас ему весь этот новый быт не кажется диким. Наверное, потому что в дороге они и так намучались. Раньше три месяца казались маленьким сроком – ну, что можно успеть за три месяца? Однако после жизни в пути, когда каждый день ночуешь на новом месте, все меняется, и перспектива провести аж целую зиму на в одном доме выглядит какой-то нереальной. По вечерам они сидят в комнате на первом этаже и говорят о разном. Или молчат. Или поют – почему-то у них это получается. Если бы еще в прошлом году им кто-то сказал, что они будут петь, усевшись в кружочек, они бы поржали над таким предсказанием. А теперь они совсем как старушки, которые развлекаются пением в перерывах между партиями в го-стоп. Собранный бензин они расставляют в отдельной пристройке – типа в сарае, наверное. Раньше в нем хранились продукты для кафе, а теперь там целый батальон канистр. Хёну очень спокойный, с ним не страшно оставлять Кихёна, ему можно даже целый детский сад доверить. Хотя, нет, детский сад не стоит – вряд ли он будет за всеми поспевать. Но за одним Кихёном ему следить как-то удается. Они живут таким образом, не считая дни – собирают в погребе все, что годится в пищу, учатся мыться все вместе в одной комнате и сидеть по вечерам с эмалированной тарелкой, в которую Кихён наливает масло и опускает скрученный из старой ваты жгут. Такое простое приспособление вполне заменяет лампу.Хёнвон даже учится ставить ловушки на зайцев, используя старое детское руководство. В первую неделю не ловится абсолютно ничего, и каждый раз, когда он заглядывает в ловушку и ничего не находит, Кихён заливается таким звонким смехом, что так и хочется бросить его через живот. Хёнвон терпеливо пробует и то, и это, и через неделю ловушки начинают работать. Разделывать зайцев приходится Хёну, зато теперь у них столько жира, что можно утонуть в нем. Кихён вытапливает этот жир из тушек и сливает в стеклянные банки. А еще Кихён часто смеется. От его смеха кажется, что жизнь действительно пришла в равновесие, и в голову закрадывается шальная мысль: ?Хочу, чтобы эта зима никогда не заканчивалась?. Возникает ощущение, что Кихён будто оттаивает и оживает – он становится живее во всех смыслах. Хёнвон, оказывается, уже успел забыть, какой Кихён подвижный и деятельный, и сколько всего он может успеть переделать, если дать ему волю. Или если ему дать человека, который позволяет о себе заботиться.Они вообще придумывают самые разные штуки – осваивают простые ремесла, пока заняться совсем нечем. Получается плохо, но осудить все равно некому. Подсказать, как делать правильно, кстати, тоже никто не может. Иногда Хёнвону кажется, что между Кихёном и Хёну возникают какие-то тонкие связи, идущие над его головой. *Все меняется в феврале, когда еще холодно – зима подходит к концу, и они, похудевшие и засидевшиеся в доме, начинают думать о планах на весну. О том, что нужно будет или уехать в другое место и попробовать поискать людей или начать сажать картофель и делать еще кучу всего другого. Хёнвон все-таки думает, что связаться с другими людьми будет полезно, потому что некоторые вопросы решить без помощи посторонних нельзя. Например, что делать, если они заболеют? Повезло еще, что зимой никто не простудился. Он сам, например – Хёнвон тот еще задохлик, если вспомнить старое время, еще до вируса. Иногда он гоняет машину по окрестным дорогам, чтобы она не застаивалась, поскольку знает, что это вредно. Они заряжают в машине смартфон, чтобы через него слушать радио, поскольку отдельный радиоприемник у них сломался. В этом быту появляются новые привычки и мелкие обычаи, которые с его точки зрения выглядели бы глупо в старом мире. Этой зимой они отпускают старую жизнь окончательно, находя в новой что-то интересное и даже полезное. Кихён отходит лицом, его кожа становится белее, а взгляд спокойнее. Они с Хёну часто разговаривают и обсуждают всякие домашние дела, и об их планах Хёнвон узнает почему-то уже после того, как все практически решено. Радиоприемник выдает передачи теперь уже только раз в неделю, да и то ведущий каждый раз с грустью сообщает, что сил вести эфиры у него все меньше. Он говорит о том, что продолжает вещать только потому, что из лаборатории доставляют информацию, которую нужно донести до тех, кто еще в состоянии ее услышать. Если бы была возможность дозвониться до него, Хёнвон обязательно сказал бы, что они ждут каждую передачу и продолжают с благодарностью принимать всю ту информацию, которую им дарят эти программы. От этого ведущего они узнают о том, что ученые определили, что приблизительно один процент людей нейтрален к вирусу. Несмотря на многочисленные тесты никаких особенных антител выявить у таких счастливцев не удалось, просто их клетки не реагируют на вторжение, а через некоторое время вирусные тела умирают, поскольку не могут реплицироваться в такой среде. Так что никакой чудесной сыворотки или антидота тоже не предвидится. В одном из выпусков ведущий сообщает о том, что ожидается вторая волна вируса – нечто вроде предсмертной агонии. Число зараженных очень сильно снизилось, но они все еще остаются. И если обманутые спокойствием люди, начнут выходить из укрытий, то совсем скоро многие из числа выживших смогут подхватить эту заразу. – Это реально страшно, – говорит Кихён, вертя в руках клубок с нитками. – Потому что так и может произойти. Радиоприемника я не видел почти ни у кого. Хорошо еще, что наш смартфон очень старый, и может принимать волны сам по себе, при помощи гарнитуры. А у других средств связи нет, и они не слышат о том, что грядет вторая волна. Эта дурацкая волна приходит еще до конца февраля. Ночью она докатывается до их дома в виде целой толпы мертвецов, начинающих ломиться в заднюю дверь. Кихён и Хёну вскакивают почти одновременно – зимой все они спят на полу, потому что он отапливается дымом, и так не замерзнешь, но вставать с пола куда сложнее, чем с кровати. Хёну хватает Кихёна за шкирку и толкает прочь из комнаты:– Вали на второй этаж. Трое – слишком много, они так не успокоятся. – Нет, пусть Хёнвон идет. Слышишь, Хёнвон?Кихён бьет Хёнвона кулаками по плечам, пока тот поднимается с пола – голова проснулась, а тело еще нет. – Иди, как тебе Хёну сказал! – кричит Хёнвон, отталкивая его от себя. – Тогда пусть Хёну идет! Почему я? Хёну еще раз хватает его – теперь уже за грудки – и встряхивает так, что слышно, как у Кихёна стучат передние зубы. – Проваливай, – необычно грубо говорит Хёну прямо ему в лицо. – Только под ногами мешаться будешь. Кихён обижено поджимает губы и пытается отодрать от себя его руки, но тягаться с Хёну – заранее гиблое дело. – Хёнвон еще слабее меня, – упрямствует Кихён, и Хёну швыряет его одной рукой вперед, так что он летит спиной до противоположной стенки, успевает запнуться по дороге и остановиться у низкой печки. – Из-за тебя время тратится, – угрожающе шепчет Хёну. – Они могут выломать решетки в фасадной части. Съебывай наверх, кому сказал! Даже когда они жили в квартире, даже когда обустраивали этот дом, даже когда проводили целые дни взаперти, Хёну никогда не повышал голос, и теперь его крик звучит очень страшно. Хёнвон переводит взгляд на Кихёна и видит, что тому тоже ссыкотно, но он все-таки героически держится и даже вздергивает подбородок, собираясь возразить. Хёнвон наклоняется к стене за битой, с которой не расставался все это время и возвращается взглядом к нему. Кихён уже открывает рот, чтобы что-то сказать, когда из печки вылетает целый ворох искр, опаляющих его правую штанину. – Блять, они закрыли дымоход! – кричит Хёну и в один прыжок добирается до Кихёна, чтобы отбросить его еще дальше. Вот так вдвоем они вылетают в среднее помещение, через которое можно дойти до зала кафе, в котором раньше принимали посетителей. Хёнвон берет большой пластиковый кувшин и выливает прямо в печку, пока не начался пожар. Через секунду до него долетает крик Кихёна:– Там еще осталась вода?! Сообразив, что от искр загорелась ткань штанов, Хёнвон начинает озираться, но в чертовой темноте ничего не разглядеть – раньше свет шел от печки, а теперь… Из коридора слышна возня, и пока он добирается до Хёну и Кихёна, ткань уже погашена, только воняет страшно. – Как нога? – спрашивает Хёну. – Идти можешь? – Я… я, да, смогу, не беспокойся. – Тогда иди наверх, – уже спокойнее говорит Хёну. – Оставь нас здесь вдвоем. Мы попробуем разойтись по разным комнатам, возможно, так они нас потеряют. Кихён поднимается и опять падает, и Хёнвон страшно хочет увидеть, что там с ним вообще происходит, но времени на это нет. Хёну нащупывает его в темноте и берет за локоть, отчего Хёнвон вздрагивает всем телом – хватка у хёна очень твердая. – Останься здесь, в этой комнате. Это далеко от двери, и вообще довольно безопасное место. Я пойду в зал, спрячусь за стойкой. – Они увидят тебя, – говорит Хёнвон. – Они ничего не видят. Они мертвые. Их ведет вирус, который тянется к живому, – отвечает Хёну. – Так что держись подальше от внешних стен, ладно? – Понял, – не желая злить его, соглашается Хёнвон. – Кихён! – кричит Хёну. – Ты где? Ты уже на втором этаже? – Хрен ли орешь?! – отзывается Кихён. – Я почти… – Продолжай подниматься. И не спускайся, понял? Образ Чжибома, заталкивающего Донхёна на верхние ступеньки, всплывает перед глазами сам собой, и Хёнвон не к месту начинает думать о том, что был прав, когда подумал, что между Хёну и Кихёном что-то происходит. Он усаживается прямо перед проходом в комнату и слышит, как Хёну открывает дверь в кафе. Этой ночью Хёнвон убивает семь бывших человек. Потому что дымоход закрылся не случайно – они лезут по ходам, проложенным под полом, и ломают глиняную печку изнутри. Хёнвон догадывается ждать их прямо в комнате и бить прицельно по шее каждого, чья голова показывается из уже давно растрескавшегося поддувала. Привыкшие к темноте глаза видят только очертания – груду тел, лежащих почти друг на друге. Интересно, как там дела у Хёну? Почему-то Хёнвон не боится за свою спину. Почему-то он уверен, что Хёну со своей стороны справляется не хуже. Когда наступает утро, поток мертвецов заканчивается, и он прислушивается к тишине, идущей с улицы, понимая, что эту толпу они с Хёну уже угробили окончательно. Повезло с позицией – узкие ходы для дыма не позволили им ломиться скопом, и они пролезали по одному. Хёну приходит утром – усталый и злой, со следами чужой крови на руках. – Надо смыть это дерьмо, – говорит он. – Пока на улице никого нет, пошли, умоемся. Он так уверен, что Хёнвон без разговоров поднимается и идет вместе с ним. Правда, биту все равно берет с собой. Они набирают воду в качалке и смывают с себя следы крови, чтобы самим не заразиться – можно легко потереть глаза или нос и своими же руками занести в организм эту мерзость. После этого Хёнвон поднимает голову и видит выглядывающего со второго этажа Кихёна. И в том, что он наблюдает сверху, а не спускается вниз к ним, есть что-то раздражающее. Что-то нехорошее таится не в том, что он должен быть рядом, но отсиживается в доме, а в том, что его неподвижность – плохой знак. Хёнвон промывает биту под проточной водой, и они возвращаются в дом. – Сломали решетку у одного окна. Я знал, что она хлипкая, там сварка слабее была. Как ни заматывай, сварку не заменить, – рассуждает Хёну, пока они поднимаются. – Соединение потрескалось, когда они шатали решетку. Хорошо еще, только с одним окном такие дела. А у тебя что? – Да почти так же. Через печь шли. – Значит, нам сегодня повезло. Думаю, их человек двадцать было. Они поднимаются на второй этаж и заходят в комнату, где сидит Кихён. И то, что они там видят, совсем им не нравится. У Кихёна обожжена правая нога – щиколотка и ступня выглядят очень плохо. Волдырей на них столько, что настоящей формы не разобрать. Если кожа нарастет, то форма ноги восстановится, конечно, но до этого нужно еще дожить. Хёнвон вспоминает базовый медицинский курс из университета и думает, что ходить Кихён, разумеется, будет и даже бегать сможет, но только через пару недель, не меньше. Хёну молча усаживается перед ним и смотрит так, как будто не понимает, что произошло. Кихён подтягивает ногу к себе, оставляя кровавый след – подошва пострадала сильнее. Наверное, пока поднимался, поранил ее. – Они машину раздолбали, – тихо сообщает Кихён. – Я из окна видел. Так что… Вот это новости…О машине Хёнвон еще не вспоминал, но теперь он вдруг очень ясно понимает, что без транспорта придется совсем плохо. – Времени очень мало, мы же не знаем, когда следующие придут, – говорит Кихён, еще снижая голос. – Так что вам придется пойти в тот городок, который в десяти минутах езды… ну, там магазин с водокачалкой… придется пойти и поискать машину. Там есть брошенные, я видел.– А если они и те машины сломали? – спрашивает Хёну. – Ну, не проверишь, не узнаешь, – пожимает плечами Кихён. – С пару часов поспите, а потом отправляйтесь. Он так подозрительно спокойно говорит это, что раздражение внутри Хёнвона начинает шевелиться еще активнее. Хёну тоже смотрит на него, как смотрят родители, поймавшие ребенка на лжи. – А ты здесь отсидишься, да? – уточняет он. – На втором этаже, да. Сюда они все равно не поднимутся – с земли они же меня не почуют. А потом вы вернетесь и заберете меня. Хёну ухмыляется и опускает голову. – Тогда давай я с тобой останусь, а Хёнвон один пойдет за машиной, – неожиданно предлагает он. – Раз так безопасно. Кихён приподнимается на руках и усаживается ровнее. – Да на улице-то опасно! Хёнвон один никуда не пойдет. Вдвоем идите. – Или, может, мне одному сходить, а Хёнвон пусть здесь остается? – предлагает Хёну. То, что они говорят так, будто его здесь нет, уже начинает бесить. – Я как бы здесь сижу, – вставляет Хёнвон. – И хватит препираться. Продолжите пиздеть, как я проснусь. Но сначала надо что-то с ногой сделать. Чистых тряпок не осталось? – В коридоре есть шкаф, там стиранное, – отвечает Кихён. – И в кафе под стойкой есть бутылка со спиртом. Принесешь? Вопрос звучит глупо. Конечно, принесет. – Нет, сам иди, – улыбается Хёнвон, поднимаясь с пола. Он забирает то, что нужно и возвращается. Брать что-то из жилой комнаты слишком опасно, поскольку он сам разбрызгал там много зараженной крови. Хорошо, что в шкафу хранилось что-то. Эту простыню Хёну разрывает на средней толщины полосы, которые отдает Кихёну, чтобы он их аккуратно сложил. Одной Хёнвон забинтовывает ногу Кихёна, пока тот пыхтит и делает вид, что ему не больно. Запах спирта распространяется по помещению, и Хёнвон морщит нос – отвык. Закончив с перевязкой, он просто внагляк толкает левое колено Кихёна, выпрямляя здоровую ногу, чтобы улечься и положить голову на его бедро. Спать хочется просто до смерти, и тратить драгоценное время на дополнительные споры Хёнвон точно не готов. Кихён позволяет ему улечься на пыльный пол и закрыть глаза. Хёну укладывается там же, где до этого сидел, и, прежде чем провалиться в тяжелый сон, Хёнвон успевает подумать, что они ни разу не находились на втором этаже подолгу. Глаза он открывает уже при полном солнечном свете, и к этому времени Хёну тоже успевает проснуться. Они даже завтракают тем, что Хёну принес из погреба, и Хёнвон к ним присоединяется. В верхней комнате создается опасная иллюзия – кажется, будто все хорошо, и можно остаться в доме, хотя на первом этаже настоящий погром, и стоит только спуститься, как тут же станет ясно, что с этим местом они точно должны распрощаться. – Так вот, – возвращается к утреннему разговору Хёну. – Теперь перейдем к тому, что мы будем делать. – Идите без меня, я вас тут дождусь, – повторяет Кихён. – У нас ведь есть три рюкзака, собранные на такой случай? – уточняет Хёнвон. – Надо будет поднять два из них сюда. И я останусь здесь с тобой, а Хёну пойдет за машиной. На самом деле Хёнвон и сам понимает, что так не получится. Потому что мертвецы могут почувствовать их на втором этаже и полезть в дом и через дымоход и через окно. И тогда им обоим крышка. За время своего долгого путешествия Хёнвон понял, что зараженные очень хорошо находят живых, даже маленьких детей, прячущихся по одному. Они могут оставить их, если рядом находится группа побольше, потому что инстинкт вируса устроен просто – он тянется туда, где больше шансов получить пищу. Но если нет ничего, и единственный вариант слабый и находится далеко, вирус тянется к нему, невзирая на расстояние и препятствия. Чтобы мертвые совсем ничего не почувствовали нужно быть на уровне третьего или четвертого этажа, но в этом доме даже нет чердака, куда можно было бы подняться. Кихён тоже это знает, просто валяет дурака. Говоря им, чтобы они пошли в город, он просто отсылает их подальше и остается умирать. Хёнвона такая логика не удивляет, ничего другого он от Кихёна и не ждал, но злит другое – неужели Кихён действительно думает, что они пойдут на это? Впрочем, Кихён вряд ли думал, что Хёнвон предложит ему умереть вместе. – Нет, мы возьмем один рюкзак, – говорит Хёну, прерывая его мысли. – А я понесу Кихёна на спине. – Нет! – вскидывается Кихён. – Нет, это глупо! До города идти слишком долго, ты меня не донесешь! На машине ехать минут пятнадцать, а идти часа три, не меньше. Если понесешь меня, то вообще придется идти пять часов. Нет, я не согласен. Хёну поворачивается к нему и моргает два раза – медленно и с расстановкой, так, как будто это имеет какое-то особое значение. – Допустим, это вторая волна, – начинает он. – И допустим, я знаю, что здесь они тебя все равно найдут. Ты же умный, ты знаешь, что во вторую волну вирус обострится. Это как долгая агония, только осознанная. Если у вируса действительно есть коллективный разум, о котором говорят ученые, то все будет происходить не так, как ты ожидаешь. Любой организм, зная о скорой смерти, инстинктивно пытается воспроизвести себя в потомстве, и вирус не исключение. Инстинкт выживания будет гнать его вперед и побуждать развиваться. Может быть, зараженные станут еще чувствительнее, чтобы лучше находить выживших, в которых вирус мог бы продолжиться. О коллективном разуме вируса когда-то говорил Чжибом, и Хёнвон только сейчас понимает, насколько необычным вообще был этот человек. Действительно гораздо старше своих лет и намного рассудительнее, чем можно было представить даже после нескольких месяцев общения. – Если мы пойдем за машиной вдвоем, как ты хочешь, путь займет три часа. Поиски машины в лучшем случае час. Обратный путь еще пятнадцать минут, если удастся завести. Я говорю о самом удачном раскладе, в котором очень сомневаюсь. За четыре часа и пятнадцать минут они найдут тебя здесь, – подытоживает Хёну. – Найдут и заразят. – Значит, так тому и быть, – прямо глядя ему в глаза, говорит Кихён. – Все равно с моей ногой другого выхода нет. – Я понесу тебя. – Тогда путь растянется почти вдвое. За пять часов в пути на нас точно нападут! – срывается Кихён. – И что тогда делать? Группа из трех человек в дороге, и свободные руки будут только у одного! Как ты себе это представляешь? Уходите вдвоем, так больше шансов на выживание. Мне может повезти. За эти четыре часа мимо дома может вообще никто не пройти. Зачем весь этот риск? Я предлагаю самое лучшее решение! Я прав, понимаешь? Я прав, а ты ошибаешься. – Если на нас нападут, мы с тобой останемся и дадим Хёнвону как можно больше времени, чтобы он убежал. Сосредоточимся на этом. Кихён закрывает лицо руками и сидит так целую вечность, пока Хёну сверлит взглядом тыльную сторону его ладоней. Нужно вмешаться и сказать Хёну, чтобы не давил на Кихёна, но Хёнвон хочет, чтобы Кихён согласился. Он не может взять его сам, потому что не донесет, да и Кихён уж точно откажется от такого ?транспорта?, но в случае с Хёну еще есть надежда. Поэтому Хёнвон молчит и ждет. – Да, так и поступим, – не отнимая ладони от лица, говорит Кихён. – Только… если по дороге что-то случится, я хочу, чтобы ты меня оставил. Одного. И вы с Хёнвоном должны побежать в разные стороны. Хёну кивает: – Хорошо, так и сделаем. Конечно, Хёну обманывает. *В дороге им все-таки приходится меняться, и иногда Кихёна несет Хёнвон, потому что останавливаться надолго нельзя, и нужно продолжать идти. Кихён оказывается даже легче, чем Хёнвон предполагал, и поэтому он может нести его по двадцать минут, а то и больше, но Кихён каждый раз так вцепляется в него руками и ногами, чтобы хоть как-то облегчить ему задачу, что кажется, будто совсем не доверяет. От такого напряжения Кихён устает почти так же, как и они, и дорога превращается в нескончаемые мучения, потому что никто из них не может расслабиться. Хёну, конечно, выглядит как настоящий исполин, потому что ни на что не жалуется и никак себя не выдает, хотя ему тяжелее всех. С него капает пот, который Кихён вытирает собственными рукавами, а в перерывах, когда они меняются или просто дают себе передышку в пару минут, Хёну обязательно выпивает немного воды. Кихён виновато смотрит на него, но ничего не говорит. Они вообще чаще всего молчат, как будто боятся привлечь лишнее внимание, хотя мертвецы действительно ничего не видят и не слышат. Вчера ночью Хёнвон понял, что они, скорее всего, даже не дышат, потому что они проползали по дымоходным путям, в которых кислорода было слишком мало. Никто не засекал время, но, судя по тому, что до городка они добираются уже под вечер, дорога заняла у них больше пяти часов. Кихён требует, чтобы его отпустили рядом с крошечной клиникой, и у Хёну нет сил с ним спорить. Они позволяют ему усесться на ступеньки перед входом в аптеку, через которую нужно пройти, чтобы попасть в здание клиники, и Хёнвон вытаскивает биту, чтобы пойти и проверить, нет ли кого в здании. Пройдя по единственному этажу и заглянув всюду, он выходит и кивает. – Посидите здесь вдвоем, пока я найду машину. Кихён смотрит вниз и кивает, так и не подняв головы. – Хватит себя корить, ты не виноват, что так получилось, – вздыхает Хёнвон. – Все нормально. Машины в городе и вправду есть, но все они стоят уже больше года и не заводятся. Хёнвон пробует снова и снова, выделив три машины, у которых еще есть шансы поехать. Через час одна из них действительно приходит в себя, и он заливает в нее полтора литра бензина, который взял с собой из дома в бутылке из-под газировки. В баке, по всей видимости, еще что-то есть, но все-таки он не рискует выводить машину на старом топливе, потому что непонятно, сколько съест двигатель вхолостую, пока будет расходиться и нагреваться. Он доезжает на ней до клиники и видит, что эти двое уже обзавелись костылем, который, по всей видимости, взяли где-то внутри – там точно должны были оставаться такие вещи. – Вернемся домой или поищем дом с третьим этажом? – спрашивает он, выглядывая из окна. Кихён смотрит на него сияющими глазами, и у Хёнвона возникает ощущение, что все, что было до этого, ему привиделось, и ни у кого здесь не болит нога. – Поищем, – отвечает Хёну. – Здесь есть такие дома. Парочка. *Вторая волна длится гораздо дольше, чем они предполагали – они думали, что она схлынет уже к концу весны, но летом все это дело еще продолжается. Они ездят по стране, и теперь уже почти ни с кем не знакомятся. Иногда Хёнвону кажется, что никого из незараженных не осталось, и они втроем теперь – последние люди в мире. И вроде, у них нет дома, но чувство изолированности такое, что его уже ничем не пробить. Даже радиостанция пропадает, и они погружаются в настоящую тишину. Больше не с кем делить топливо и запасы консервов, потому что никто на них не претендует – куда бы они ни пришли, живые люди не выходят им навстречу. Если раньше ему просто казалось, что мир вымер, то теперь это ощущение становится почти осязаемым. Мертвецы бродят и толпами и по одному, и они уже не пытаются убивать зараженных – в одном из городов они взяли машину с зарешеченными окнами для перевозки заключенных, и теперь, если их будят посреди ночи, они просто срываются с места и едут вперед. Все равно эти бывшие люди обречены на настоящую смерть через несколько дней или даже часов. Единственной целью остается выживание, причем после всего, через что пришлось пройти, Хёнвону кажется очень важным, чтобы уцелели они втроем, никого не потеряв. Иногда, когда он за рулем, а остальные двое спят, он смеется сам над собой, думая о том, что в мире, где точно останутся только они и не будет уже никаких опасностей, им придется как-то делить Кихёна, потому что это неизбежно. В такие минуты у него начинается почти истерическое веселье, потому что он не может понять, у кого будет больше шансов. Но для начала нужно выжить. *Кихён целыми днями на связи, пытается следить за радиостанцией, и они даже шутят на эту тему – что будет, если однажды в эфир выйдут мертвецы. Это вообще-то не смешно, но что еще остается? Правда, однажды ночью радио все-таки оживает и сообщает хрипловатым, но узнаваемым голосом, что в бывшей клинике Конджиам теперь собираются выжившие. Это заброшенное здание оказалось единственным, куда не заходили мертвецы, поскольку там и живых тоже не было – всем было страшно из-за мистических слухов вокруг бывшей лечебницы. Живые не шли туда, потому что боялись привидений, а зараженных это место не интересовало, потому что было пустым. Хёнвон слушает эти новости, не отрываясь от руля, а Кихён сидит рядом и посмеивается. Дремавший до этого позади них Хёну просыпается и спрашивает, в чем дело, так что им приходится вкратце пересказать то, чем поделился ведущий. – Там военные, поэтому столько людей может находиться в одном здании, и мертвецы до них не добираются. Наверное, охрана по периметру, – говорит Кихён. – Нам, скорее всего, нужно добраться до Конджиама. – А когда-то я смотрел фильм про это место, – задумчиво вспоминает Хёну. – Интересный такой. Еще один любитель вспоминать фильмы, от которых нет никаких хороших впечатлений. Но почему-то Хёнвон уточняет:– Это тот про блоггеров? – Ага. Слайсик… или слэшер… как оно называется? – отзывается Хёну. – Хоррор и мистика, – отвечает Кихён. – Мне он вообще не понравился. Мы его тогда вместе смотрели. – О-бал-деть, – с расстановкой подытоживает Хёну. – Давно это было. А ты все такой же маленький. Так и не вырос. Хёнвон бросает взгляд в зеркало заднего вида:– Вы с детства знакомы? Кихён задирает разутые ноги на сидение и скомочивается так, что помещается в кресле целиком. – Нет, это он вспоминает время, когда мы в квартире жили. Я тогда уже взрослый был, поэтому с тех пор больше не вырос. И вообще, я не такой уж и маленький. – Да ладно, – смеется Хёнвон. – Как тебе не повезло, что с тобой выжили высокие. Надо было тебе родиться в Японии, там люди пониже. Кихён кидает в него испорченной спичкой, которую хотел выбросить в окно через решетку. С недавних пор у него появилась такая привычка – выбирать из коробков спички, с которых отвалилась сера. Заняться совсем нечем, наверное. *Не то, чтобы они знали всю Корею как дворы своего детства, но со временем у них неизбежно появляются уже знакомые места. Например, подземный склад с консервами, оставленный одной военной частью у западной окраины Ансана. Когда они были здесь в прошлый раз, с удивлением обнаружили, что после их последнего на тот момент визита ничего не изменилось – в склад никто не спускался. Хотя каждый раз все равно страшно – мало ли, может кто-то теперь поселился под землей и не будет рад незваным гостям. Они останавливают машину прямо рядом с люком, и оставляют Кихёна за рулем, чтобы в случае чего можно было быстро дать деру. Теперь это действительно похоже на кино про выживание в условиях зомби-апокалипсиса, но огнестрельного оружия, радиопередатчиков и прочей атрибутики у них все равно нет. Хёну подходит к люку и снимает с его пленку, которой они накрыли его в прошлый раз. Судя по тому, что она сильно запылилась, ее все еще никто не трогал. Тогда они специально не стали закрывать или маскировать люк еще сильнее, чтобы в случае необходимости его могли найти живые люди. Они успевают только взяться за ручку люка – обязательно вдвоем, потому что створка пиздец тяжелая – когда слышат оглушительный стук, сопровождающийся криком Кихёна. Хёну сразу бросает ручку, и Хёнвона резко дергает вперед, потому что он отпустить со своей стороны так быстро не успевает, но уже через секунду он тоже на ногах и проверяет, на месте ли бита, которую до этого он продел через лямку рюкзака – неудобно и давит на плечо, но зато с собой. Наверное, повезло, что мертвецы пришли со стороны машины – они не догадались обойти и направились через нее, попутно обнаружив Кихёна в водительской кабине. Посчитать Хёнвон не успевает, но замечает двух, ломящихся в дверь к Кихёну и еще троих, нацелившихся на них с Хёну, и это очень плохо, потому что на самом деле их больше, просто всех одним взглядом не охватить. Приходится в срочном порядке выдирать биту из лямки и шевелиться. В последнее время они редко сталкивались с зараженными напрямую – все чаще видели их через решетки, и тогда просто уезжали, оставляя их позади. Теперь же, когда от контакта не отвертеться, Хёнвон вдруг понимает, насколько отвык ломать позвоночники. К хорошему быстро привыкаешь. – Кихён, не открывай дверь! – кричит он, зная прекрасно, что сейчас Кихён мечется по кабине, потому что не знает, чем помочь. – Не открывай дверь, мать твою, слышишь меня?! – Кихён, уезжай! – подхватывает Хёну, занося самодельную дубинку и делая первый удар. – Иди нахуй! – почти нечеловеческим голосом кричит Кихён, поворачивая ключ зажигания. – Не указывай мне блять, я сам знаю, что делать! На какой-то момент – совсем короткий, почти несуществующий – Хёнвон чувствует облегчение, допуская мысль, что Кихён действительно решил уехать. Но этот момент проскальзывает сквозь сознание, нигде не зацепившись, потому что Кихён срывает машину с места и едет по тем, кто еще не успел добраться до них. Он успевает сбить сразу троих, а потом дает задний ход, возвращаясь на площадку и выбирая следующую траекторию, чтобы задеть еще кого-нибудь, но к его дверце опять прилипают двое, и Хёнвон слышит, как дрожат схваченные болтами решетки, которые они колотят и пытаются отодрать одновременно. – Сваливай отсюда! – кричит Хёну, переламывая уже третий по счету позвоночник, пока Хёнвон справляется со вторым. – Заткнись! – отвечает Кихён, разворачивая машину и толкая еще одного, находившегося у задней стены кузова. Нет времени сказать ?молодец, спасибо, что прикончил троих, это так много, без тебя был бы полный мрак?, нет времени поблагодарить Кихёна, хотя Хёнвон уверен, что Хёну хочется произнести что-то поприятнее, чем ?съебись нахуй, кому сказал?. Но когда Кихён агрессивно огрызается из кабины, о словах благодарности речи нет, конечно.Поверх всех остальных мыслей бьется одна очень нехорошая: ?Сейчас они оторвут решетку?. – Откуда вы блять взялись?! – кричит Хёнвон, убивая уже третьего. На самом деле им встречались группы и побольше, состоящие в основном из женщин, но все из перебитых им троих сегодня оказываются мужчинами, да и вообще он еще не заметил ни одной женской особи, как он их мысленно называет. И группа не очень многочисленная – если посчитать четверых, которых обезвредил Кихён и еще пятерых, которых убил Хёну, включая тех, что ломились в кабину, то получается двенадцать человек. Неплотной группой – не одним фронтом, а как-то поэтапно. Или так просто кажется. Когда все заканчивается, Хёнвон падает на землю и старается отдышаться, и Хёну с другой стороны тоже опускается на колени. Кихён гремит ручкой изнутри, но, наверное, от нервов, не может открыть дверцу сразу. Пока он возится, Хёнвон рассматривает Хёну и замечает то, что кажется ему самым ужасным. Укус на ладони. Очень четкий укус на коже.Хёну поднимает на него глаза и кивает, а потом задирает подбородок и говорит Кихёну:– Сиди в кабине, все закончилось. Ну и… это конец? Хёнвон очень устал, но жить ему все равно хочется, и он безотрывно смотрит на Хёну, сжимая рукоять биты и думая только о том, что перебить позвоночник другу будет очень тяжело. – Что же ты не двигаешься? – улыбается Хёну, и его глаза становятся узкими хитрыми щелочами. Улыбка совсем обычная, без злобы или обиды. – Легче убить меня, пока я еще не свихнулся. – Я так не смогу, – отвечает Хёнвон. – Ты же знаешь. – А когда я нападу, будет уже поздно. Думаешь, справишься со мной? Однажды, когда Кихён довел его своими препирательствами, Хёну совершенно спокойно выдал: ?Зачем ты меня злишь? Если ударю, мокрого места от тебя не останется, ты же знаешь?. Хёну не умеет преувеличивать, это не в его характере. Кихён, заметивший какое-то напряжение между ними, все-таки собирается вылезти и опять начинает шуршать за дверью, и Хёнвон бьет битой по кузову:– Замри там, – тихо говорит он. – Не шевелись. Конечно. – Что там у вас? Еще кто-то остался? Под машиной, да? – Да. Не шевелись, – отвечает Хёнвон. Он еще ни разу не видел процесс метаморфозы полностью, но слышал, что это происходит за две или три минуты. Это как варить яйцо – лень сходить за часами с таймером, поэтому сидишь и считаешь в уме. Хёну укладывается на землю и смотрит в небо. Кихён все-таки открывает дверь кабины, и за миг до того, как его ноги касаются земли, Хёнвон успевает обматерить его с головы до ног, причем точно не взглядом. Он вообще никогда в жизни так быстро не разговаривал. – Там нет никого, я знаю. В дно бы стучали, – отвечает Кихён. – Хёну, вставай… иди в машину, если устал… – Не подходи к нему, – поднимаясь с земли, предупреждает Хёнвон. Кихён находится к Хёну ближе, чем он, но Хёнвон надеется успеть, если что-то начнется. – Тебя… – замечая, наконец, укус, произносит Кихён. – Вот же жопа… господи, как же… Хёну смотрит на Кихёна испытующе, но все-таки выставляет руку вперед, давая понять, что не хочет, чтобы к нему приближались. – Ты… ты нейтральный, да? – облизнув губы, говорит Кихён. – Ты давно знал? – С тех пор, как умерли те, с кем я выехал из Сеула, – говорит Хёну. – Прошло четыре минуты. Хёнвон, не бойся. Я это уже проходил, ничего не случится. Кихён хмурится, и его взгляд мечется между ними, а через секунд десять он бросается на Хёну с кулаками. – Ну, ты и козел! Козел ты… чтоб ты… да я сам тебя убью! Сам тебя придушу, слышишь?! Хёнвон подходит к нему и опускается рядом, чтобы как-то его унять, но Кихён сразу вырывается из его рук и ощетинивается – теперь уже на него. – И ты тоже! ?Не шевелись??! ?Не шевелись?, да? Убери от меня свои блядские руки! Какого хрена? Ты хотел сдохнуть здесь вот так, да? Хотел, чтобы я сидел там и смотрел из окна, как вы тут… да я вас обоих убью нахрен, вы кто такие, чтобы решать, что мне делать, и как мне умирать?! Я вас ненавижу блять, я вас обоих ненавижу! – А мы тебя любим, – со смехом выдает Хёну. – Успокойся и сядь обратно. На пассажирское. Мы загрузимся и вернемся. За руль сяду я. *В дороге Хёну, наконец, рассказывает, что узнал о том, что относится к одному проценту нейтральных людей, когда на группу, с которой он ушел из Сеула, напали в первый раз. – И с тех пор ты один? – спрашивает Кихён, который все никак не может устроиться на заднем сидении. – Не совсем. Тогда выжила моя девушка. Но через два часа и она умерла. Нейтральные могут переносить вирус. – Что?! – вскидывается Кихён, и Хёнвон кладет ладонь на его колено, чтобы он не реагировал на рассказ так бурно. Хёну смотрит на него через зеркало, а потом возвращается к дороге. – Вирус живет в нейтральных телах еще неделю. Это мне потом рассказали, когда я уже один остался и наткнулся на группу из женщин. Они… они надеялись начать возрождать человечество. – Идиотки, лучше бы рис сажали, – вставляет Хёнвон, который уже понимает, о каких женщинах идет речь. – Хах, я тоже так думаю. Так что не остался с ними. Зато они рассказали о том, что спустя неделю вирус в нейтральном теле умирает. Но мы с ней поели одной ложкой в тот же день, и мне… мне пришлось… мда, убить ее. Так что я не люблю рассказывать об этом. Не то, чтобы мне вообще приходилось это делать, но я вообще знаю, что мне это не нравится. Говорить. Но сейчас вы уже все знаете. И потом… когда ты лежал там… Хёнвон-и, я сейчас тебе говорю. Ты полулежал на земле и ждал метаморфозы, потому что не мог убить меня, пока я был собой. Это настоящая смелость. Я не думал, что когда-то встречу такого друга. Кихён сжимает ладонь Хёнвона, все еще лежащую на его колене. – Теперь попробуем поехать в Кондижам? – спрашивает он у Хёну. – Сколько до него? – День пути, я думаю, – отвечает Хёну. *Они добираются до Конджиама, используя старую карту, которую забрали из одной деревенской школы и встречая еще несколько групп зараженных по пути. Машина останавливается только когда им нужно в туалет или заправить бак, а в остальное время они продолжают двигаться. Кихён не спит весь день и разглядывает их обоих так, будто впервые в жизни видит. Конджиам оказывается заброшенной местностью, а не просто старым зданием психбольницы, каким его представлял Хёнвон. Это обширная территория, на которую невозможно заехать на машине – поверхность покрыта всяким мусором и обломками, и можно запросто проколоть колесо, так что лучше пойти пешком, выбирая места. Зато здание видно издалека, и даже по окружающей его стене можно сказать, что внутри полно нормальных людей. Они забирают из машины биты и идут втроем в ряд – Хёну почему-то посередине. После долгой дороги Хёнвону больше всего хочется умыться и лечь спать, неважно где – на полу или вообще на земле. Он так устал, что даже не чувствует волнения и совсем не предвкушает встречу со здоровыми, хотя уже давненько не видел никого кроме Кихёна и Хёну. Идти приходится минут десять, потому что поверхность реально грязная, со стеклышками и всякой другой ерундой. Если присмотреться, можно понять, что этот строительный мусор разбросан здесь не случайно – наверное, чтобы до стены было сложнее добраться. По такой земле даже зараженным будет непросто пробежать. Когда до стены остается метров двести, Хёну вдруг останавливается, и Хёнвон с Кихёном по его примеру тоже перестают шагать. Хёнвон слишком плохо видит и не может разобрать, что там вообще на стене происходит, и почему хён решил остановиться, но он просто пятой точкой чует, что дело плохо, раз уж Хёну так неожиданно застыл. Потом Хёну берет каждого из них за плечо и толкает от себя в разные стороны, так что они с Кихёном разлетаются как перышки. Даже сейчас, когда они постоянно недоедают и плохо спят, он все еще очень силен. Лежа на земле рядом с погнутым куском арматуры, Хёнвон вдруг вспоминает разные кусочки разговоров и событий, и это приводит его к пониманию – даже видеть ничего не нужно. Мертвые действительно, как и говорил Чжибом, не похожи на зомби из фильмов – они просто выглядят как очень уставшие люди, оживающие и начинающие беситься только вблизи живых людей. Они тоже выглядят как уставшие люди, потому что они вообще-то и так устали. И до стены остается двести метров – наверняка военные посадили там снайперов, чтобы они отстреливали зараженных еще до того, как те ломанутся на стену, почувствовав множество живых людей в здании, скрытом за ней. В прицел наверняка можно заметить укус на ладони Хёну и объясняться издалека нет смысла – он предпочел убрать их с линии огня, а не кричать людям на стене, что он нейтральный. Когда мыслительный процесс в его голове завершен, Хёнвон поворачивается к Хёну и видит, что тот подзывает его жестом. Можно подняться. Их впускают. Мертвые не заботятся друг о друге и не пытаются спасти друзей, стоящих под прицелом. *Хёну отправляют в недельный карантин в подвале, и Кихён сразу же спрашивает, можно ли провести это время вместе с ним. – Там кто-то есть? Кроме него? В подвале еще есть нейтральные? – выпытывает он, с надеждой глядя на лейтенанта, руководящего здесь всеми солдатами. – Таких, как ваш друг – один из ста. Сам подумай, – холодно отвечает лейтенант. – Тогда… я хотел бы провести это время с ним. Могу я тоже отправиться в карантин? – Ты можешь жить как нормальный человек в общежитии и распределиться потом в один из защищенных населенных пунктов. Зачем тебе сидеть в подвале? Кихён опускает глаза – он всегда любил поболтать, но сейчас у него заканчиваются слова. Да и нужны ли эти слова? Хёну его на спине тащил, потому что не хотел оставлять в одиночестве. Хёну кричал ему, чтобы он уехал и оставил их там, рядом с подземным складом, потому что хотел, чтобы Кихён выжил любой ценой. – Мы вдвоем хотели бы провести карантин с Сон Хёну, – говорит Хёнвон. – Это очень важно. – Если заразитесь, вас убьют, – предупреждает лейтенант. – Но вы и так это знаете. Дело ваше. Им разрешают сходить в душ, а Хёну дают чистое металлическое ведро с теплой водой и отправляют мыться на улицу. Кихён недовольно поджимает губы, но уже не бунтует, чтобы не злить военного. Им и так позволили многое. После душа им выдают чистую одежду – штаны оказываются Хёнвону слишком короткими и болтаются над щиколотками, а у Кихёна собираются уродскими складками и почти волочатся за ним по полу. Хоть что-то реально смешное. Потом им выдают перчатки и разрешают войти в подвал, где уже сидит Хёну. Для карантина выделено пять коек, и только один взгляд на настоящую кровать уже делает Хёнвона счастливым до неприличия. Он улыбается так радостно и широко, что Кихён рядом с ним прыскает в ладонь. – Твоя сбывшаяся мечта, – толкая его локтем, говорит Кихён. – Иди скорее. Можешь не просыпаться два дня. – Да вы вообще можете не ждать меня до конца карантина, – шутит Хёнвон, выбирая себе койку у стены. – Мне даже есть не хочется. Они позволяют себе поверить, что находятся в безопасности и в первый раз за долгое-долгое время засыпают крепко и спокойно каждый в своей постели. *У Хёну поднимается температура уже на следующее утро. Хёнвон просыпается, потому что Кихён топает по комнате и таскает разные вещи, чтобы создать хоть какие-то условия для лежащего пластом Хёну. Когда Хёнвон открывает глаза, видит, что Кихён успел принести единственное одеяло, то самое металлическое ведро и колченогий стул, на котором теперь стоит стеклянный стакан с водой. Сам Кихён стоит в углу и чем-то гремит, и только прищурившись, Хёнвон может разобрать, что у него там плитка, на которой он пытается что-то сделать. – Все нормально, спи дальше, – говорит Кихён, не поворачиваясь. – Я только кипяток сделаю. Горячего нет совсем. Хочу попросить у охраны спирт или антисептик – в нем тоже спирта достаточно. Нужно хотя бы компресс сделать. – А жаропонижающее есть? Даже если просроченное, все равно поможет, – ломким спросонья голосом отзывается Хёнвон. Кихён качает головой. – Не дают. Говорят, нет у них. Я думаю, у них все есть, просто они… гады. Ублюдки. Они просто не хотят нам помогать, потому что это не лазарет, а карантин. Ну и пошли они в задницу, мы сами продержимся. Пошли они. Хёну совсем ослаб – его желудок не может удержать даже воду, которой Кихён его поит. Он не может встать в туалет, им приходится помогать ему с этим, поддерживая и следя за тем, чтобы он не упал. Он ничего не ест и почти не спит. Он все время молчит, а Кихён сидит над ним, как сыч, и мрачнеет с каждым часом. – Уроды, – цедит он сквозь зубы, когда Хёну все-таки забывается на полчаса. Они с Хёнвоном сидят на полу, чтобы скрипящие пружины кроватей не разбудили Хёну. – Не злись, все равно не поможет, – отвечает Хёнвон. – Ненависть ничего не решает. – Я думаю, его организм не выдерживает второе проникновение вируса, – вытирая нос кулаком, шепотом предполагает Кихён. – Я думаю, он держался весь последний день, а когда понял, что мы все в безопасности, его и накрыло. Два раза выдержать вот это дерьмо… его же уже кусали до этого. Скорее всего, это слишком. – Он выкарабкается, – заверяет его Хёнвон, потому что и сам отчаянно хочет в это верить. – Мы его вытащим. Я не дам ему умереть, не сейчас. Мы и так потеряли Чжибома и Донхёна – просрали их так тупо, до сих пор выворачивает, как вспомню. Хёну не умрет, потому что мы, наконец, добрались до безопасного места. И они начинают другую войну – без жаропонижающих и антибиотиков. Спирт выдают почему-то Хёнвону – наверное, до этого Кихён успел поругаться с охраной, так что его просьбы полностью игнорируются. Этот несчастный спирт Кихён делит на пять частей и разбавляет их водой до половины, чтобы хватило хотя бы на несколько компрессов. Он сдирает с других коек простыни и добавляет их к тонкому одеялу, потому что в подвале прохладно, а Хёну и без того постоянно знобит. Он выливает порцию супа в чашку побольше, размешивает с дистиллированной водой и кипятит на плитке, чтобы можно было поить Хёну совсем жидким бульоном. Кихён борется как сумасшедший, и Хёнвон делает все, что он ему скажет – проветривает окна, меняет влажные тряпочки на лбу у Хёну, обтирает его ими же и через каждый час вливает в него полстакана воды, даже если Хёну делает попытки воспротивиться. Это нужно, потому что каждый раз его желудок возвращает обратно часть этой воды, и такими темпами можно совсем умереть от обезвоживания. На другой день им приносят немного сахара, и Кихён делает коктейль, которым в детских клиниках поят малышей, страдающих от диареи – смешивает несколько ложек сахара и с ложкой соли и растворяет это в воде. Тоже от обезвоживания. Ночью Хёнвон все-таки вырубается, а когда просыпается посреди ночи, обливаясь холодным потом, видит, что Кихён лежит рядом с Хёну. Точнее, вместе с ним, он даже влез под все эти простыни и одеяло. Поскольку по ночам становится еще холоднее, Кихён решил воспользоваться последним средством – он разделся и греет Хёну теплом своего тела, потому что никаких других грелок нет. Его одежда висит на спинке койки, а сам он обхватил Хёну руками и ногами. Глядя на это, Хёнвон вспоминает, как еще до встречи с Хёну они спали под одним одеялом, и тогда Кихён обнимал его точно так же. Может быть, тогда он тоже пытался так с ним поделиться своим теплом? – Кихён-и, хватит, – очень слабо и медленно просит Хёну. – Мне уже лучше. Правда. – Нет. Нет, я так не могу. Мне нужно что-то делать, иначе с ума сойду. Мне не тяжело, я же просто лежу. – Я холодный, ты тратишь свою энергию. – Все хорошо, мне не холодно. – Кихён-и, ты заболеешь. Ты же не один, у тебя Хёнвон-и есть. Чего ты боишься? – Хёну-я, ты же любишь меня, да? Можешь даже не отвечать. – Хёнвон-и тоже тебя любит. – Нет. Нет, он никогда меня не любил. Я… я… ты просто не сдавайся, ладно, Хёну-я? Хёнвону очень хочется встать и сказать Кихёну, что он ошибается, но этого делать нельзя. И тонкая простыня кажется тверже и тяжелее сотни стен, потому что держит его так, что не вырваться – он не может пошевелиться. Только и остается, что наблюдать. – А раньше ты все равно его любил, – напоминает Хёну. – Я поэтому от вас уехал. Не мог смириться. Ты так сильно его любил. – Сейчас все по-другому. Сейчас он мне еще дороже, но все изменилось. После этого они замолкают, а Хёнвон отчаянно пытается заснуть, но не может и просто лежит, глядя на них – очертания двух тел можно разобрать, если глаза привыкли к темноте. Света, проникающего из коридора, вполне достаточно. На следующий день Хёну становится значительно лучше. Может быть, худшее действительно миновало, и самая сложная стадия, когда вирусные тела вымирали и оставляли мертвые следы в клетках, уже прошла, но Хёнвону кажется, что у Хёну просто появился стимул держаться за жизнь крепче. Когда он открывает глаза утром – ему все-таки удалось забыться на пару часов – одетый и умытый Кихён греет суп и напевает себе под нос старую песенку. Теперь все песенки кажутся старыми, потому что новых никто не пишет. Или пишет, но не показывает. За день до окончания карантина Кихён целует Хёну. Хёнвон выходит к охране, чтобы взять новые перчатки и узнать, как вообще обстановка, а когда возвращается, видит, что эти двое сидят на полу и целуются. Он одним шагом отступает за дверь и прислоняется спиной к стене, слыша, как Хёну тихонько говорит:– А если заразишься? – Ну, тебе же уже легче. Значит, все прошло. – А если я болел не из-за вируса? – А из-за чего тогда? – хитро спрашивает Кихён. – Да кто знает… мало ли. – Нет. Неделя точно прошла, мы здесь уже шесть дней сидим, а укусили тебя за полтора дня до того, как мы сюда добрались. Так что все в порядке. Хотя, если что, убьешь меня. – Эй! – Да ладно, сделанного не воротишь. – Кихён-и.– Что?– Я люблю тебя. Я не смогу говорить это часто. – И не надо. Хёнвон слушает их разговор и одновременно прокручивает в голове это путешествие, начавшееся больше года назад из их столичной квартиры и закончившееся здесь, в старой психбольнице. Хочется понять, в какой именно момент он упустил нить происходящего, но где-то краем мелькает мысль, что он эту нить никогда в руках и не держал. За эти месяцы он и Кихён никогда не разлучались больше, чем на пару часов, но когда-то Хёнвон успел пропустить момент. И ведь он постоянно следил за Кихёном, он ни разу не выпустил его из поля зрения, и всегда думал о том, что когда все закончится, можно будет начать заново – правильно и так, как они оба захотят. Но почему-то все повернулось совсем по-другому. – Хёну-я, – тихонько зовет Кихён. – Я тебя тоже люблю. Вот так. – И когда ты начал обращаться ко мне настолько неформально? – А это важно? – Нет, – смеется Хёну. – Тогда опустим этот момент. Стало быть, Хёнвон здесь не единственный, кто чего-то не понимает. *После завершения карантина они поднимаются наверх и еще целый день проводят уже в общежитии с другими выжившими – знакомятся, делятся своими историями. Всех имен не упомнить, и Хёнвон старается поменьше говорить и побольше слушать. А еще чаще он уходит в свои мысли и продолжает копаться в воспоминаниях, заранее зная, что эти поиски уже не имеют смысла. Потом их приглашают в отдельную комнату, и лейтенант раскатывает по столу ламинированную карту. Он указывает на разные точки на карте и говорит о населенных пунктах, самый старый из которых открылся всего месяц назад. Им предлагают любой вариант на выбор. Можно отправиться на старую текстильную фабрику, которую возрождают общими силами. Можно выбрать молочный комплекс – несколько ферм и комбинат. Можно вообще на сталелитейный завод поехать, там тоже нужны рабочие руки. – А здесь что? – спрашивает Хёну, указывая на южную прибрежную точку. – Здесь рыболовная деревенька. Там только пожилые женщины и куча маленьких детей. Никто не хочет в это место – там тяжело жить, а присматривать за выжившими детьми еще сложнее. Вот именно туда они и отправляются. Подальше от относительно крупных пунктов.