Запись (1/1)

Когда они только приехали, им говорили, что они должны ловить рыбу, осьминогов и кальмаров, а потом замораживать. Раз в неделю должна приходить машина, на которой привозят пустые контейнеры и увозят заполненные. Деревенька маленькая, так что проблем нет – из всего пойманного можно оставлять для населения и еще справляться с этим ?экспортом?. Тем более, их три взрослых человека. Потом все изменилось. Детей в деревне оказалось почти сорок, и для них была построена школа, в которой и проводятся занятия. Возраст самого старшего – восемь лет. Уцелевшие после двух вирусных волн малыши, пережившие ужасные дни и страдавшие от нервных расстройств, должны были хоть как-то учиться. И как выяснилось, что учить их было некому. – Никто сюда к нам не хочет, – пожаловалась как-то раз самая старшая женщина, которую теперь они называют Бабушкой. – Нам бы учителя. Ну, что я могу? Или кто-то другой в этом месте… только читать-писать научить, и все. А потом детей нужно отправить в другую деревню, там средняя школа откроется. Так говорят. И нужно, чтобы наши были обучены не хуже других, но сейчас некому этим заняться. Все трое поначалу всерьез думали, что дети – не их проблема. Они выходили втроем на худеньком судне в море и занимались тем, для чего их сюда направили, а женщины по утрам собирали моллюсков на берегу. Тяжелая работа в сырости, но другой нет. Так продолжалось где-то месяц, пока трое детей не сбежали из школы и не пропали на два дня. За эти два дня Хёну, Хёнвон и Кихён успели оббежать и осмотреть все, что пропустили до этого – все полосы, берега, заводи, холмы и заброшенные здания. Малолетние поганцы потом вернулись сами, потому что идти-то им все равно было некуда – подальше от деревни, километра за три, тогда еще была охраняемая граница, через которую военные вряд ли кого-то пешего могли пропустить. Так и выяснилось, что с детьми в деревне совершенно не справлялись – в школе был полный беспорядок, учиться никто не хотел, а женщина, которую назначили преподавателем, каждый день выпивала по целому чайнику успокоительного отвара и все равно впадала в истерику под вечер. Так что с детьми было решено оставить Кихёна. А Хёнвон и Хёну стали выходить в море сами. С тех пор многое наладилось. Кихён так и остался в школе – теперь, спустя пять лет, это здание отремонтировали и расширили, пристроив столовую и площадку для спортивных игр. Кихён у них там на все руки мастер – ведет все предметы, следит за физическим развитием, решает конфликты, обрабатывает раны, проводит уроки естествознания и тянет на себе еще базовое половое воспитание, что особенно смешно. Хёнвон уже который год просит пригласить его на один такой урок, на что Кихён показывает ему средний палец. Три года назад из деревни забрали почти половину детей, уже закончивших программу начальной школы, а через неделю уже привезли других. Все дети душевно искалеченные и неуравновешенные, и работать с ними очень трудно. Когда выдаются свободные дни среди недели в шторм или снег, Хёнвон ходит в школу и помогает Кихёну. Там настоящий дурдом. Наверное, даже в свои самые страшные годы Конджиам уступал этому месту по градусу безумия. Но Кихён все равно счастлив так работать. Он пропадает в школе целыми днями, потому что в одном помещении у него сидит вся школа, и каждой группе нужно объяснять программу. Дети могли бы ходить в школу и сменами, но так не получается, потому что за ними все равно некому присматривать, и они в любом случае приходят играть на площадке. Летом Кихён устраивает для них что-то вроде лагеря на две недели – они разбивают палатки на второй прибрежной полосе и живут, как им нравится. По ночам сидят вокруг костра и рассказывают страшные истории. Реальные страшные истории из прошлой жизни – о том, как заражались соседи, о том, как родители жертвовали собой ради их спасения. О голоде, о драках с другими выжившими – даже взрослыми. Обо всем, что было до приезда в деревню. В лагере обязательно живут и Хёнвон с Хёну – по вечерам возвращаются, пришвартовываются и идут не домой, а в палаточный городок. Так интереснее. Они не спрашивают, знают ли дети, что за отношения связывают Хёну и Кихёна, но никто, в общем, и не сомневается в том, что всем это известно. Иногда Бабушка качает головой и говорит: – Хёнвон-а, хоть ты привези девушку из другой деревни, женись, что ли. Нужно, чтобы в деревне и свои дети родились. А этим нужно показать, как нормальные люди живут. А то будут думать, что это нормально… безобразие это. Бабушка и другие женщины видят, как Кихён встречает по вечерам возвращающихся с моря Хёну и Хёнвона. Сидит на берегу, а потом идет прямо к причалу, и когда Хёну ступает на песок, оказывается в теплых объятиях. И точно так же Кихён обнимает Хёнвона, конечно, но в этом жесте все равно чего-то недостает. Это видно даже со стороны. Каждый раз, когда это происходит, Хёнвону кажется самым милым, что Кихён старается поменьше есть рыбу, потому что ненавидит запах морепродуктов, но когда они возвращаются с моря, ничем других от них точно не пахнет, и он все равно обнимает их по очереди. Они живут в одном доме, но Хёнвон спит отдельно, и порой его это просто убивает, но он вспоминает о том, что видел после смерти Донхёна и возвращает себя на землю. Рано или поздно ему придется съехать, конечно, но пока жизнь еще вполне терпима. Не нужно было выбирать время для жизни, и не нужно было выносить из жизни Чжибома и Донхёна уроки осторожности. Нужно было жить прямо в текущий момент и позволить себе любить, позволить Кихёну открыться полностью. Тогда… Тогда у него было бы куда больше, чем эти два неполноценных раза, после которых Кихён уходил с дикой болью, а сам он чувствовал себя ничтожеством и сволочью. Те две ночи отошли бы назад и скрылись из виду, оттесненные новыми воспоминаниями, и вместо пластилиновых улыбок были бы те, которые по утрам Кихён теперь дарит Хёну. Что толку сожалеть? Сейчас те две ночи – единственное, что осталось. И даже если они были не идеальны, ими тоже нужно дорожить. *В деревню привозят компьютер и проектор для школьников. Кихён устанавливает это дело, попутно вспоминая, как вообще нужно работать с такой большой техникой – у них есть ноутбуки и даже стационарный компьютер, но настолько серьезного оборудования еще не было. Они возятся ночью с субботы на воскресенье, потому что это единственное время, когда можно подключить все как надо, а не под наблюдением сорока пар любопытных глаз. Кихён пыхтит с проводами, Хёнвон просматривает инструкции и потом они вместе уговаривают проектор все-таки подключиться и заработать. – Ну, проверим? – переводя дух, спрашивает Кихён. – Должно уже вроде, нормально быть. – Давай. Где коробка с флешками? – протирая глаза и принимаясь разминать шею, соглашается Хёнвон. Кихён гремит коробочкой, снимает крышку и заглядывает внутрь. Хёну, сидящий за первой партой, уже откровенно спит. – Есть записи с прошлого Чусока. Есть еще… – А давай эту? – вынимая флешку, оставленную Чжибомом, предлагает Хёнвон, сам не веря своей смелости. За прошедшие пять лет они ни разу не рисковали смотреть, что там на этой флешке. Может быть, файлы уже повредились, кто знает. – Попробуем, – кивает Кихён и косится на сопящего Хёну. Боясь передумать, Хёнвон вставляет флешку в порт и в открывшемся окне видит две папки ?Фото? и ?Видео?. – Как лаконично, – бормочет Кихён, прижимая очки к переносице. – Ну, давай видео. Что там? Хёнвон запускает первый попавшийся файл, и… Почти во всю стену сияет лицо Донхёна – точно такое, каким они его запомнили. Узкие глаза искрятся радостью, и Донхён запрокидывает голову. Слышен голос Чжибома: – Ну, что ты? Расскажи, я же тоже хочу посмеяться. Он никогда не говорил так при них – за все то время, что они прожили вместе в квартире, а потом провели в пути, Хёнвон ни разу не слышал, чтобы голос Чжибома звучал так тепло и ласково. – Подожди, я сейчас… успокоюсь… Донхён вытирает слезы бумажной салфеткой, аккуратно прикладывая ее к глазам. Потом еще и нос вытирает. Он реально ревет – у него столько слез, что можно подумать, будто он плачет от горя. – Не плачь, а то я расстроюсь, – говорит Чжибом, и только сейчас Хёнвон понимает, что его голос звучит из-за камеры. – Да дай успокоиться, – фыркает Донхён, а потом опять начинает смеяться. – Нет, я не могу… Дальше идет склейка, и Донхён уже танцует – Чжибом снимает его отражение в зеркале. Самого Чжибома тоже можно рассмотреть – в зеркале видно, как он сидит у стены и держит камеру. В отражении тоненький Донхён с гибкими руками, удивительно точно фиксирующий позиции и отмеряющий каждое движение как по линейке. Хёнвон даже не слышит музыку, просто смотрит.– Кто у нас красивый? – спрашивает Чжибом, когда Донхён останавливается. Донхён снимает с головы кепку и поправляет волосы, а потом поворачивается. До этого его лицо можно было увидеть только в зеркале, а теперь он смотрит прямо в камеру. Это удивительно, но разница чувствуется. – Ким Чжибом красивый, – отвечает Донхён. – Ким Чжибом самый красивый в мире. – А вот и нет. Ким Донхён самый красивый. У Ким Донхёна самые длинные ноги. – Да ладно. Ты же знаешь, что… – А ну, брось. И если Ким Донхён не может быть моим по закону, это все равно ничего не решает. Он носит мою фамилию. Донхён опускает лицо – смущается. – Не твою, а просто такую же, как у тебя. – Да разница-то в чем?– Дурак ты.За другой склейкой следует кадр в пустой столовой. Донхён сидит за столом и смотрит в тетрадку, вертя в руках карандаш. Чжибом, наверное, еще ест – в нижней части кадра можно увидеть тарелку. – Ким Донхён может отвлечься на минутку? – А Ким Зибом может не мешать мне делать домашку? – Ай, опять ты с этим Зибомом, – отмахивается Чжибом. – Я один раз ошибся. – Ошибся один раз, а хватит на всю жизнь, – посмеивается Донхён. – Тогда сам свою домашку делай, я не буду тебе помогать. – Да мне пара фраз осталась. – А ну, покажи… Чжибом забирает тетрадь, и на мгновение теряет фокус, а потом возвращается. На листе в крупную клетку выведены английские предложения. Он берет карандаш и бесцеремонно обводит два слова, выдирая их из текста. ?my everything?. – Эй! Эй, кто разрешил! Донхён выхватывает свою тетрадь и обеспокоенно осматривает строчки, пока Чжибом смеется – даже камера трясется от его смеха. – Это что еще? – поворачивая тетрадь к нему, спрашивает Донхён. – Это ты. Видео заканчивается, и на экране появляется логотип проигрывателя. Хёнвон сидит и бездумно смотрит в стену. Так и было. Донхён был всем для Чжибома. Абсолютно всем. Такая любовь встречается редко, но им повезло пережить подобное. Он знал это и раньше – не мог не знать. Что Чжибом потерял все в тот момент, когда Донхён сделал последний вздох. Что Чжибом испытал такую звериную боль, с которой не смог смириться. Что Чжибом не хотел жить в мире, где нет Донхёна. Он знал это всегда. Но теперь, после этого видео, он словно понял это окончательно – будто это осознание заполнило его разум до самых уголков. Если до этого оно просто присутствовало, то теперь оно там обжилось. Донхён умер, а любовь осталась. И отдать эту любовь было некому, и деться от нее некуда. Насколько больно было Чжибому знать, что человека, которому он хотел отдать все, больше нет? Эту боль невозможно представить. И как повезло Хёнвону, что Кихён жив. Им ведь действительно повезло, потому что они пережили все и смогли выбраться из таких передряг, что сейчас и верится с трудом – если бы об этом рассказывали другие, Хёнвон не знал бы, как относиться к таким историям. Но они все преодолели. Разве этого мало – что Кихён жив и улыбается? Что можно есть с ним за одним столом, обсуждать одни и те же дела, радоваться одним и тем же вещам? Если бы у Чжибома оставалось столько, он не ушел бы в ночь с пустыми руками. Он берег бы то, что осталось. Хёнвон переводит взгляд на Кихёна и замечает, что тот плачет. Проснувшийся Хёну тоже смотрит на него, но явно не понимает, с чего такая реакция. Непонятно, видел ли он то, что было на экране, или проснулся уже после того, как проигрывание закончилось. Это и не имеет значения, потому что в любом случае он не может разделить этот момент с ними. – Давай будем жить, – говорит Кихён, и в его глазах каким-то невозможным образом соединяются боль и надежда. – Сейчас самое время. – И всегда было, – кивает Хёнвон, протягивая к нему руку и касаясь его плеча. – Нет смысла убивать время на сожаления о том, что все равно нельзя исправить, верно? – Пообещай мне, что ты будешь счастлив, – просит Кихён, накрывая его руку своей ладонью. – Живи по-настоящему.– Если ты имеешь в виду, что я должен уехать или привезти себе жену, то не дождешься, – наклоняясь к нему, говорит Хёнвон. – Только здесь и только так я и могу жить по-настоящему. Кихён как-то непонятно, но счастливо улыбается в ответ.