Глава 14 (1/1)

– Перри, пожалуйста! – Это была даже не просьба, а почти что отчаянная мольба.Глаза агента P распахнулись, когда кошмар вышвырнул его измученный разум в действительность. Секунду, всего секунду назад зубы акулы дробили его кости – сейчас он лежал на коленях встревоженного до крайности, растрепанного и несчастного Дуфеншмирца, который убрал руки с плеч Перри, как только тот пришел в себя.– Пожалуйста... – по инерции прошептал ученый и нервно прикусил губу, глядя в огромные, темные от страха глаза своего врага. – Т-ты в порядке?Что он мог ответить, если сердце в его груди билось так быстро, что было больно, если каждый вдох резал легкие, словно воздух был наполнен обломками волокон стекловаты, если единственной мыслью, мечущейся в голове, была: ?Прячься или беги!?, если...Перри подумал, что никогда не будет в порядке. Он не хотел помнить, знать, помнить это.Иллюзия чувств и иллюзия разума – чужих чувств, чужого разума. Пугающе реальная иллюзия.Он остро нуждался в чувстве безопасности, ощущение, что он вот-вот снова окажется в залитом водой коридоре, заставляло его сердце сжиматься от ослепительного животного ужаса. Перри поднялся, пошатываясь, и обхватил Дуфеншмирца за шею, лишь отстраненно чувствуя неловкость ситуации.– Все... все будет хорошо, вот увидишь, – после секундного замешательства прошептал доктор, обнимая пугающе безразличного, будто бы закоченевшего от страха Перри. – Это был всего лишь сон. Все будет хорошо...Ученый помнил, как точно так же успокаивал маленькую Ванессу, когда ей снились кошмары. Достаточно было просто говорить утешительные глупости и крепко обнимать, и вскоре девочка забывалась сном. Он мог сидеть так часами, держа ее на коленях, просто потому, что это давало какое-то особое ощущение нужности, позволяло острее почувствовать хрупкую эмоциональную связь, существующую между ними – ту, что становилась все призрачней по мере того, как расстраивался брак с Шарлин...Дуфеншмирц заставил себя вернуться в действительность: этот драматичный флешбэк он однажды обязательно расскажет Перри, а пока нужно было как-нибудь вывести его самого из этого странного, жутковатого оцепенения. Не выпуская его из объятий, доктор поднялся на ноги и направился на кухню. Он по собственному опыту знал, что лучше фенобарбитала, тающего горько на языке или нерастворимых в воде грязно-бежевых таблеток гидазепама, лучше эстазолама, от которого холод пробирает до костей даже под тремя одеялами и становится больно дышать, лучше еще многих труднопроизносимых и труднопереносимых организмом успокоительных может подействовать просто чашка горячего сладкого чая.Солнце было в зените, но подача электричества еще не была восстановлена, поэтому Дуфеншмирцу пришлось кипятить чайник на плите. Это не было в новинку ни ему, ни его соседям по дому, поскольку из-за постоянных экспериментов некоего злого ученого не было и недели, чтобы жильцы не оставались без света хоть на пару часов.– Перри Утконос? – позвал он. Даже не глядя, он знал, что глаза Перри сейчас широко распахнуты и расфокусированы, а зрачки огромные и затягивающие, как черные дыры. Через несколько секунд он сделал неловкое движение, словно бы кивнул. – Отпустишь меня? Я точно что-нибудь разобью, если попытаюсь сделать чай одной рукой.Это не было главной причиной: ученый просто хотел посмотреть, выглядит ли его враг хоть сколько-нибудь лучше, и, кроме того, последние минут десять Перри почти душил его в объятьях так, что у Дуфеншмирца уже начала кружиться голова.Агент P медленно, будто бы через силу расцепил руки. Он на автопилоте забрался на ближайший стул, обнял себя за плечи и, не осознавая этого, принялся едва заметно раскачиваться вперед-назад, глядя в пространство застывшим взглядом. Это был дурной знак.Наконец, Дуфеншмирц закончил приготовление чая, в котором была растворена едва ли не половина содержимого сахарницы. Чашка отчаянно заплясала в слабых пальцах Перри, и он бы непременно обжегся, если бы наученный подобным горьким опытом ученый не зарекся наполнять чашки кипятком больше, чем на две трети.То ли это чай действительно помог прийти в себя, то ли сознание агента P запоздало включило механизмы защиты, пытаясь оградиться от стресса, но воспоминания о кошмаре начали терять четкость, бледнеть, как засвеченная фотопленка, а страх постепенно отступал, оставляя его опустошенным, измотанным, но относительно спокойным.Перри отставил чашку и поднял глаза на сидящего напротив Дуфеншмирца. Тот сцеплял пальцы то так, то эдак с видом, будто ничего увлекательней в жизни не делал, но, поймав прохладный взгляд Перри, замер и, тяжело вздохнув, сказал:– Злые ученые ни перед кем не извиняются – особенно перед своими врагами. Поэтому давай просто скажем, что мне очень жаль, что это произошло с тобой – это же не будет извинением? Я... – Снова вздох, какой-то виноватый и слабый. – Я знаю, что не раз пинал и бил тебя, стрелял по тебе из Инаторов, запирал в разные ловушки, пытался скормить крокодилам – кажется, дважды – и даже переодевал в платье, но, поверь, я никогда не хотел навредить тебе таким способом. Это слишком даже для меня – я злой, но не... Не знаю, я просто... – Доктор всплеснул руками, перейдя сперва на язык жестов, а после на немецкий, родной для него, поймал себя на этом и снова вернулся к сильно акцентированному английскому: – Хорошо... Кажется, я все-таки должен сказать это: прости, Перри.Дуфеншмирц выглядел так, будто только что произнес самую большую глупость в своей жизни, а его враг от удивления окончательно сбросил с себя оцепенение. Их взгляды встретились; оба не знали, что нужно сказать или сделать. А потом на лице Перри возникла легкая полуулыбка, и доктор на секунду раскрыл рот от изумления, прежде чем догадался улыбнуться в ответ.