Третья долька тает на клавишах (1/1)

Лицо,утратившее все проявления чувств, кроме того надменного презрения, что принадлежит людям с уязвлённой гордостью, униженными чувствами и непонятыми благодетелями. Схоронить самого себя, показывать лишь высокомерную маску, выказывать собой равнодушного наблюдателя и холодного насмешника. Не давать воли многим своим желаниям, симпатиям и чувствам, чтобы не быть осмеянным. Скрывать всё, кроме ледяного панциря, защищающего тебя – не выход ли в чужеродной среде? Как ты здесь оказался, Владимир? Кем ты был ранее? Что ты отдал за шанс исполнить свою мечту? Стоит ли она всего этого?И главное, что тебе надо будет ещё заплатить? В сердце горит огонь. Уничтожающий саму душу. А снаружи лёд. Не человек, а преддверье ада. Расступитесь, жалкие люди-мертвецы, потребители и паразиты! Он идёт! Владимир вбешенстве. Но походка мерная, зловеще спокойная. Глаза равнодушно озирают любопытные рожицы, истекающие ехидством личики.И чувствуется обиженный, полный обещания взгляд Анжелы, острее ножа вонзающийся в спину. Но всё равно.Главное пройти. И маленький идиот бежит за пианистом. Ну и пусть. Коридор. Шаги Владимира ускоряются, он чудом не врезается в стены.Славка, деликатно сохраняя молчание и держа расстояние, преследует парня. Тупик, а в тупике под высоким окном лавочка. Пианист резко открывает створки, забирается с ногами сначала на скамейку, а потом и на подоконник. «Муз» закричал, попытался обхватить Владимира, тот рефлекторно отпрянув, сделал шаг вперед в пустоту.— Не бросай меня, прошу! Если ты не хочешь жить ради себя, живи ради меня! Не надо, умоляю! Я тебя сейчас вытащу! – почти плача бормотал Славка, успевший обнять Владимира под мышками, и этим его удержав. Тот с источником всхлипов над ухом раздражённо пробурчал:— Дебил ты мальчик – тут козырёк, между прочим! Славка, стоящий коленями на лавочке, не отпуская парня, перегнулся, чтобы посмотреть. Ноги его подопечного лежали на шифере. Но мальчик упрямо повторил:— Я тебя всё равно спас. Вот если бы я тебя не зацепил, ты просто бы соскользнул отсюда!— Отпусти меня! Противно ведь! – еле сдерживаясь, процедил Влад.— Получай, фашист,гранату! – ответил Слава, отпуская руки. Владимир, поприветствовав шифер пятой точкой и наградив вылезающего из окна мальчика горящим укоризной взглядом, упёрся спиной в стену. Славка сел истинно дипломатично – не сильно близко, но и не далеко. Вокруг него витала аура обиды. Пианист же закрыл глаза и не обращал на него внимания. Здесь было тихо, от ветвей падающих прямо на шифер была не только тень, но и улицу дерево скрывало отлично. Да и про эту странноватую причуду архитектора явно мало кто знал.— Почемуя стал тебе противен? – разрушил покой Слава, пытливо смотря на Влада.— Мы с тобой уже об этом говорили. И я больше возвращаться к этому не хочу, – лениво ответил парень, приоткрыв один глаз.— Да что мы поговорили?! Ничего! Ты сказал, чтобы я больше так не делал, и еще и накричал! Что я плохого сделал? Владимир поперхнулся, изумленно уставился на Славку, потом прокашлялся и начал перечислять:—Во-первых, мы с тобой оба парни…— А какая твоему члену разница, если ты всё равно никого не любишь? Или даже так — раз смогли, значит, ничего плохого, – перебил нетерпеливо его мальчик, с блестящими от азарта глазами. Владимир поражённо уставился в переносицу Славки и прошептал, что-то вроде «роди меня мама обратно» и попытался продолжить:— А если с моральной точки зрения? Это извращённо, против человеческой природы, это не принимают религии! Если парню нравится парень – это свидетельствует об отклонениях в психике!— Если подумать, в том самом природном, естественном смысле, секс нужен для продолжения рода! Презервативы, всякие прочие контрацепции – это всё против морали! А ты же явно ими пользовался! Люди видят мораль в ничего не значащих мелочах, а на подлинную правду не смотрят! Люди делают как им удобнее, а других, которые от них отличаются, обвиняют! Справедливости нет! Правды нет! Есть лишь приукрашивания. Находивший в полном ауте Владимир смотрел, не веря на Славку, лицо которого раскраснелось, пылало гневом. В глазах горела ненавистью, казалось, ко всему человеческому роду. «Озлобленный на весь мир крысёныш. Что же с ним такого в жизни случилось?» – с некоторой жалостью подумал парень, борясь с желанием спросить, сблизиться с этим сорванным до цветения и растоптанным в грязи цветком. В слух же насмешливо ответил:— Тебя послушай и можно подумать, что детям с того момента, когда «получается», можно заниматься любовью. И мужчины могут брать и иметь любую и любого, кого они захотят.— Самка сама выбирает партнера и время для спаривания. Я вот выбрал тебя, — Славка вдруг резко поднялся, повернулся спиной и отрывисто, резко выбросил:— А я думал, что тебе хорошо было. Что я тебе делаю приятно… что ты меня похвалишь за это… Потом опустился на корточки, тихо, почти не слышно, всхлипнул, невнятно пробормотал:— Зачем… я только все испортил. Владимир скептично приподнял брови, и колко заметил:— Ты еще скажи, что я утебя первый. Любовь с первого взгляда и навсегда!— Раз спросил ты — я отвечу честно. Ты у меня не первый, но ты первый, кому я хотел отдаться. Я хочу… хочу… Славка замялся, замолчал. Владимир задумчиво посмотрел на худенькую мальчишескую спину,философски перевел взгляд на небои задумался: « Я ведь совсем один. Вру себе, что мне никто не нужен. Я одиночка по жизни! Человек один только когда рождается и умирает. Я за неимением возможности дружить соорудил этот чудовищный самообман. А если и вправду этот мальчик меня любит? Если я потеряю, возможно, единственного человека, который может меня понять? Мою боль, мои амбиции, мои чувства? Он прав – люди отрицают все, что не понимают, что отличается от них. Подумаешь, я чуть более нежным к нему буду? И ему радость – и со мной кто-то будет. Хотя какая с него польза? Только лишние проблемы». «Муз» же успокоился, начал рыться в своём чёрном дипломате и достал бутерброды в целлофановом пакетике. Колбасу захватил зубами, руками начал крошить хлеб прямо на шифер.Пианист повернулся на бок, ничуть не беспокоясь, чтоможет испачкать чёрный плащик. Парень с интересом наблюдал за мальчиком и замечал некоторые детали, на которые раньше не обращал внимание. Славка был на самом деле одет очень странно. Брюки серого цвета с металлическим блеском были размерана четыре больше, не подвёрнутые, на концах обтрепались и собирали пыль. Пиджак жемышиного оттенка был наоборот тесен. И он, натягиваясь, иногда показывал широкий ярко-жёлтый пояс, держащий брюки. Можно было также заметить обувь – чёрно-белый кроссовок очень крупный с толстой подошвой и жёлтыми болтающимися шнурками и маленький женской модели розовый кед. Странный имидж довершали заколочки в волосах. «Неужели он бомжует? Наверное, их в эту фирму из приютов берут. О, ужас! Я же подозревал, чтов этой организации проституцией зарабатывают. И получается, правительство – легальный сутенёр. О нрав! О люди! Специальноепособие от государства для бедных талантов – бесплатная легальная шлюха!» —с некоторой горечью предался размышлениям пианист.Славка же, не обращая на пронизывающий взгляд Владимира, докрошил хлеб, жуя колбасу, невнятно начала подзывать:— Гули-гули! Птифка! Гули-гули! Сюда, сюда! Владимир ухмыльнулся:— Хочешь приманить копченую птичку из вон того ларька? Ты лучше побегайи спровоцируй нам шаурмы. Славка сердито на него посмотрел, скорчил недовольную рожицу, всё ещё продолжая уминать колбасу уже со второго бутерброда. Его истинные намерения открылись скоро. А именно, когда на козырьке появились голуби. Мальчик, довольный, подпёр руками щеки и начал любоваться на то, как птички семенят своими лапками по шиферу, наклоняют тугие переливающиеся шеи в поисках кусочка хлеба, взлетают и снова опускаются. Особенно его порадовал, когда один голубь начал гоняться за другим, пытаюсь найти у того что-то в перьях. Славка чуть ли не гикал от восторга и, с выражением «оцени какой я молодец», поглядывал на Владимира. Тот почти умиленный наблюдал такое единение природы и человека, но всё равно отпустил ехидный комментарий:— Они, видно,чувствуют, что ты называешься так же,как и они. Славка, осторожно подбирающийся к ближайшему к нему голубку, лишь показал парню язык в ответ. Протянул пичуге в ладошке хлеб, тихо и ласково опять начал подзывать. Птичка, боком опасливо посматривая выпуклым блестящим глазом, клюнула, но, испуганно вспорхнув после, не удержала вожделенный кусочек. Мальчик засмеялся приятным мелким и не назойливым смехом.Вдруг повернулся к затаившемуся идаже легонько улыбнувшемуся Владимиру. Славка в ответ улыбнулся так широко и искренне, что казалосьот него идет тепло.Парень совсем разомлевший положил руку на встрепанные волосы «муза», провел и более теплым, чем обычно голосом, но настойчиво сказал:— Больше ни с кем не занимайся сексомхотя бы до 16. И лучше обрати внимание на девушек. Обещаешь?— А зачем мне это обещать? Ты же мне не объяснил, почему это плохо.— Просто не делай. Я тебя прошу, я не хочу, чтобы ты этим занимался.— А ты не хочешь, чтобы твоя самка давала другому самцу! Так бы и сказал. Синхронно с появившимся довольством на моське Славки лицо Владимира, уже в который раз шокированное вытянулось:— Не в том дело! Я такого не говорил и не имел в виду! И не смей говорить про себя, и вообще про людей, как про животных! Ещё раз услышу слово самка, применённое не к женской особи животного – я обещаю, получишь затрещину!— То есть и с тобой нельзя?— Вообще не приставай ко мне! Короче говоря – чтобы никакого секса! Славка ничуть не расстроенный кивнул, а обнаглевший голубь успевший примоститься на плече мальчика вспорхнул, ударив крылом его по щеке.«Муз» растеряно потёр щеку. Владимир поднялся, откинул со лба черные пряди и, пролезая в окно, кинул:— Погуляй до вечера. Встретимся здесь в девять часов. Надеюсь, тебе есть куда пойти? Славка кивнул, нашёл взглядом подходящую ветку – надёжную и частью лежащую на шифере – ступил на неё ногами, быстро спустился до ствола и явно радостный, что никто не смотрит на него, спрыгнул на землю. Владимир не видел проделки мальчишки: он малолюдными узкими коридорчиками, чтобы никого не встретить шёл по консерватории. Вернувшись домой, не включив свет и равнодушно пройдя фортепиано, он обессилено, лицом вниз упал на кровать. Подмял под себя покрывало, обнял его. Перед глазами пианиста приятные мстительные картины: он бросает Анжелу на диван, достаёт огромный тесак; смертный страх разливается на её сладком лице, испуганный крик срывается с желанных губ, тонкие трогательные руки пытаются закрыть тщедушное тело. Влад размахивается… и почему-то разрезает на ней одежду. Обнажается тело, подозрительно похожее на Славкино. Парень, поняв, о чём думал, досадливо фыркнул, чуть ли не сплюнул. Он не мог не понять, что хочет эту женщину, безумно хочет. С того самого момента когда увидел её на сцене. Она, отдаваясь музыке, становилась идеально чистой. Если есть ангелы – Анжела тогда могла быть с ними, ничуть не выделяясь. Но эта девушка точно бы не заинтересовалась бы им, Владом. Её увлекают только эксцентричные, оригинальные и напористые. Нынешнее увлечение Анжелы – живое воплощение её вкуса. Влад видел его, забыть же его не было возможности. «Помесь шута горохового и модели. Причём женщины-модели», – обиженно повторил своё первое впечатление парень, подняв и резко ударив ногой по кровати. Мечтая, как бы он засунул это экстремальное чудо в унитаз, Владимир заснул. *** Зевая, желая послать ко всем чертям эту сходку выпускников, созваннуюдабы обсудить сам выпускной, Владимир плёлся по направлению к зданию консерватории. Пришёл он на минуту раньше крайнего срока – несмотря на свою крайнюю сонливость, он остался верен привычкам. В классе уже галдели, единственный находящийся здесьи непонятно зачем преподаватель бы одним из самых раздражающих людей — Анатолий Иванович Гудронов. Полный, смуглый и непонятно почему лиловатого оттенка. Лицо, аристократичные черты которого скрывала рано обрюзгшая блестящая жиром кожа. Когда-то мужественный, а сейчас многоступенчатый подбородок. Нос же остался верен молодым идеалам — тонкий орлиный. Придавали остроты лицу прищуренные вследствие некоторой слепоты глаза. Всё это великолепие и размах ограничили густые бакенбарды, заходящие на щеки, украшенные эпатажной дневной щетиной. Волосы кудрявые, но сдавшиеся коже и позволившие появиться лысине. Облик дополняла накрахмаленная, натирающая покрасневшую кожу на шее и запястьях белоснежная рубашка, и остальные детали строгого костюма. Гудрон (а именно так называли его и за глаза и прямо в лицо студенты), увидеввходящего, расплылся в любезнейшей улыбке и так же гостеприимно приветствовал:— Явление Христа народу! Кланяемся, кланяемся! Солнышко взошло, согрело нас своимлучами, так же и Владимир-Ясно-Не-Буду-Повторяться, нас порадует! Прошу-с! Влад натянул хладнокровие на сразу посвежевшее от этой процедуры лицо, сел на свободное место. Находящиеся рядом ученики поежились, будто рядом с ними оказалась морозильная камера. Анатолий Иванович продолжил церемонию приветствия:— А мы нашей дружной компанией соизволили обсудить нашего консерваторского героя!— Очень приятно такое внимание.— И я с радостью сообщаю вам пренеприятнейшее известие! Нет, я не радуюсь, что в силах расстроить нашу знаменитость, моё сердце поёт, что я имею честь первым вас проинформировать! Вы же не будете срывать злость на смиренного гонца, искренне о вас заботящемся?— Попрошу вас быть лаконичней.— Дорогой мой мальчик, чёрная несправедливость очернила ваше гордое имя! Вы, к моему высшему несчастью и негодованию, не получите красный диплом. Владимир почувствовал, как усиленно застучало у него в висках. Но Гудронов всё ещё не до конца довел свою пакость:— Но и это не единственное. Прошу вас быть хладнокровным и не принимать уже свершившееся близко к сердцу. Вы сняты с отчётного концерта консерватории. Владимир, ожидавший почти всего, этого же не смог вытерпеть. Он почти все свои надежды видел в этом концерте, где его могли увидеть потенциальные работодатели, который дал бы ему очередную дозу славы… Который бы поддержал его! Пианист ни как не мог лишиться этого наркотика: слабого волнения перед выступлением; лиц тысяч людей, направленных на него; глаз, неотрывно следящие за его пальцами; оваций, заглушающих биение бешенного от адреналинаи удовольствия сердца. Восхищение, внимание, яркий свет, бьющий в глаза! Студенты, молчавшие на разговоре и наслаждающиеся каждым словом непонятно почему популярного Гудрона, начали в спину пианисту, всей толпой, выкрикивать, заглушающие друг друга издевательские слова.Парень так резко вышел из-за стола, что сбил его, оттолкнул преподавателя на пути и забрался с ногами на учительский стол. Скинул нервозным движением ноги всё, что было на нём, посмотрел, прищурившись, на всех:— Я знаю, что это ваших рук дело. Я знаю, что вы меня ненавидите. Я не обвиняю вас в этом – вы не могли ничего больше ко мне чувствовать. Выпрогнившие, ни на что не годные, бестолковые прожигатели бессмысленной своей жизни! Я вам не товарищ, да! Вы ненавидите меня за то, что я выделяюсь! А я не могу не выделяться! Я алмаз, а вы грязь, пытающаяся меня уничтожить! Ничего у вас не получится! Вы можете потеряться в серой массе друг друга, потерять себя совсем! Я же всегда буду драгоценным! Ваша сила в вашем количестве! Это не только вы, а та грязь, что подчиняется вам за деньги! Все вы набросились на меня, пытаясь поглотить! Но рано или поздно вода решит, кто тут прав!Молчание. Владимир, на конце страстного монолога захрипевший, махнул рукой:— Ну что же? Кто ещё хочет кинуть в меня кусок своей грязи? От вас не убудет – я же перетерплю! Вам же доставляет удовольствие унижать мою гордость? Вам это нужно, чтобы забыть свою же ничтожность! Многие уже начали отходить. Им было в новинку наблюдать эмоции Талицкого, что и объясняло молчание. Эрмил Дебособров, душа компании, главный здесь, ухмыляясь, начал снимать ботинок. Громкий женский крик. Ещё пара криков, один из которых просил позвонить в скорую. Другой поправил, сказав, что врачи тут не требуются. Толпа выпускников забыли свою основную забаву и побежали навстречу новым открытиям и удовольствиям. Владимир последним покинул помещение, в дверях столкнувшись со Славкой, тут же возмущённо произнёсшим:— Ты почему не был на козырьке?— Я думал, что ты встретишь меня у входа.— Ну ладно! Главное что встретились! Пошли, посмотрим, что там! Криков же стало больше. Причём, они были не только женские, но и мужские. Владимир почувствовал, как земля уходит из-под его ног, стоило ему увидеть это. А видно было хорошо. В парадном зале к входному проему было подвешено тело. Тело Анжелы. Холодная влажная дрожь пробежала по телу. Эта девушка совсем недавно говорила, ходила, пела… жила! А сейчас… нагое, исковерканное, вывешено на обзор людей. Как слаб человек! Какая тонкая грань стоит между жизнью и смертью! Как быстро холодеет недавно полное жизнью тело! И как жесток человек, помогший ближнему своему лишиться величайшего дара! Нельзя простить, нельзя объяснить человеческую жестокость! Убивать, испытывая удовольствие, убивать, чтобы утолить жажду крови, убивать, чтобы насладиться, – только человек способен на это. Чем выше стоит существо на ступени развития, чем глубже яма,в которую оно может пасть. Страшно же должно быть существо высшее, чем человек! Вскрик совсем рядом. Владимир с трудом оторвал глаза от зачаровавшего как удав кролика зрелища и увидел побледневшего, с подогнувшимися ногами Славку. Взял его за плечо, подтянул ближе, повернул лицом к себе и крепко обнял. Слабое, крупно дрожащее тельце, тонкие всхлипы, непонятные, почти неслышные выкрики, удары хрупких рук по груди пианиста, тонущие из-за близости их тел. Сладкий запах. Как от шоколада с миндалем.Владимир потянул мальчика от этой толпы, довёл до их заветного козырька. Непонятная нежность сейчас захватила Талицкого: защитить, утешить, любить.Безвольный Славка оказался на коленях пианиста, укрытый вместе с ним его плащом. Согретый крепким объятием Влада, его дыханием, его телом. Его нежностью. Мальчик, удивлённыйподобным отношением к себе, успокоился и примолк, не мешая Владимиру погрузиться в размышления: «Кто это сделал? Кто же так её ненавидел? Эрмил? Очень возможно… она его бросила совсем недавно. И очень громко». Талицкий вспомнил о том скандале, что устроила Анжела Эрмилу. Она прямо во время обеда, на глазах всей консерватории, когда парень попытался сесть с ней рядом, выплеснула содержимое своей тарелки в лицо Дебособрова и объявила,что онас таким встречаться больше не будет. Понятно, что это было очень унизительным для богатого сыночка, не привыкшего к подобному. «Но он же, вроде, до сих пор в неё влюблён?» — засомневался Влад. Какая-то мысль вертелась, но не давала себя поймать. Он был уверен, что она и есть верная.— Влад, давай домой! Владимир спихнул со своих колен «муза» и попытался улыбнуться:— Спать будешь на моей кровати, а я на диване. Славка согласно кивнул.