Вторая долька шоколада и порванная струна. (1/1)

Светлые, шикарные тугие локоны,каждый волосок которых подсвечивался золотистым светом, блестел в свете из окна.Нежное личико, такое ангельское и умиротворенное,с приоткрытыми пухлыми чуть влажными губами. Сладкий запах, будто от райского цветка, окружал разомлевшую девушку на простынях. Анжела давно не спала – просто лень было открыть глаза, вставать… снова начинать новый день. Она пообещала, что когда досчитает до пятисот, начнет думать о своем дне. Повернула голову набок – она была в постели одна. Тут же резко встала, наступив на нежно-розовые лепестки. Этими лепестками был выложен путь от кровати до ванной. На зеркале мылом было написано: «Прости, что не предупредил. Срочная работа. Я тебя люблю».Анжела нервно начала мять лепестки, приговаривая:— Для тебя работа важнее меня! Знаю, какая она у тебя – ублажать старых богатых теток! Тебе что, моих денег мало? Альфонс хренов! Девушка окончательно взбесилась, обнаружив в холодильнике, аккуратно запакованные пластиковыекоробки с завтраком, обедом, ужином, которые её парень приготовил, скорее всего, ночью. Начала выбрасывать все их холодильника, мять ногами, пинать, крича:— Ты опять бросил меня! Даже не мог предупредить? Боялся в глаза мне сказать? Чертов трус! Боишься меня? Ты всегда должен быть со мной! Ты – мой!Я могу купить твое блядское тело вместе с органами, твоей душой! И что ты мне взамен? Нежность свою? Анжела внезапно успокоилась и пошла одеваться, не удосужившись убрать месиво из продуктов и готовки её парня, Николя. И снова увидела его заботу о себе – на дверце шкафа висела вешалка с новым платьем. Оно, как и все что дарил ей Николя, было не просто дорогим – оно идеально подходило к девушке и по фигуре, и по вкусу. Вышла из дома она в очень хорошем настроении —одаряя ангельской улыбкой прохожих ивесело подпрыгивая на каждом шагу.Это приподнятое состояние, однако, долго не продолжалось.На первом занятии в консерватории Анжела пела под аккомпанемент лучшего их пианиста, Владимира. И девушка не могла не заметить что-то странное в нем. Он явно думал не о музыке, в его лице не было обычного вдохновения— только необъяснимоесмущение. Внимательный к подобным вещам взгляд Анжелы не мог упустить того, что обычно не эмоциональный Влад начинает нервничать лишь при виде своего спутника. А этот спутник, мальчик совсем, вызывал в девушке странное и даже пугающее предчувствие. Но главное было в том, что Владимир играл совсем не так, как хотелось Анжеле. Непривычнодилетантские, грубоватые для такого талантливого пианиста звуки выбивались из кристально чистого,в меру сладкого и в меру тонкого пения солистки. Только она закончила финальный взлет на октаву, почти без перехода все тем же неповторимым раздающимся по всему залу голосом заявила:— Талицкий – ты не просто даун, а ты находишь смелость это маскировать! Не дав возможности парню и рот открыть, Анжеладосадливо топнула миниатюрной ножкой в балетке, в такт, махая рукой, максимально приблизившись к Владимиру, начала кричать на него:— Ты не понимаешь, идиотина страшенная — ты мне настроение испортил! Засунь свои костлявые неловкие пальцы в задницу пацана, что с тобой пришел! Пианист, спокойно терпящий очередную выходку Анжелы,на последнем предложении дернулся,явно уязвленный. Это еще больше распалило падкую на эмоции девушку:— Педик несчастный! Да еще и педофил! Не стыдно в глаза мне смотреть, грязный гомосек? Приятней вот таких сладеньких в жопу… Пощечина. Будто от мухи отмахнулась, чуть соскользнувшая сильная рука. Холодный голос чеканит:— Заткнись, истеричная дура. Никто не осмелился тебя тронуть, никто не остановит твой каприз. Но я не буду позволять глупой женщине унижать меня. Владимир поднялся со стула, четко обогнул застывшую Анжелу и вышел, гордо подняв голову, равнодушно-презрительно встречая многочисленные взгляды и шепоток, начавшийся уже давно. Девушка невольно положила руку на щеку, не веря, что её ударили. Впервые на нее осмелились поднять руку, впервые посмели причинить боль. И впервые Анжела захотела отомстить. Однако пощечина успокоила девушку, и она мило всем улыбнулась. Преподаватель же отправил её погулять. Она долго не думала, что ей делать оставшееся время. Анжела направилась к кабинету своего любовника – молодого преподавателя Дмитрия Каганцева.Проходя мимо директорской, девушка насторожилась, прижалась к двери лицом, пытаясь услышать разговор, так её заинтересовавший.— Вы не можете так поступить! Пусть хоть в нашей консерватории будет справедливость! – голос Каганцева.— Мы не можем потерять финансированиесемьи Дебособровых! Мы просто перестанем существовать! Все наши традиции, мы как часть культуры – все из-за одного мальчика? — отвечает директор.— Да и не стоит эта зазнавшаяся мелочь таких жертв, — поддерживал его, судя по голосу, завуч.— Вы просто боитесь! Трусы! Владимир – не мелочь! Мелочь как раз ваши настоящие мотивы и этот Эрмил! Вы просто себя прикрываете! – не отступал Каганцев.— Уж не хотите ли вы потерять свое место, мой юный коллега? – змеиный вкрадчивый голос завуча.— Не хочу. Но и вы знайте – Бог принесет справедливость, накажет эту прогнившую систему, построенную на деньгах! Анжела с трудом успела отпрянуть от двери – так резко её «Димуся» вышел. Девушка не удержала равновесие от такого рывка и упала бы, если бы не удивительная реакция преподавателя, который удержал её за руку. Затем подхватил легкую и миниатюрную девушку и со свойственной ему чуть ли не животной страстью понес её в свой кабинет. Кабинет этот – буквально жемчужина стиля самой консерватории. Панели из красного дерева, с тонкой резьбой, изображающей тонких по-восточному изящных драконов в плюще. Тяжелые портьеры насыщенного вишневого цвета не только закрывали вид с улицы, но даже не пропускали свет из единственного окна. Они и обивка кресла в тон создавала настроение интимности, даже ощущение будуара. Аккуратно и системно развешанные по стенам музыкальные инструменты давали понятие о принадлежности данного помещения. Стол шоколадного цвета в стиле барокко скрипел и, несмотря на свой внушительный вес, стучал изогнутыми ножками по полу. С него уже давно упали бумаги, папки, даже чернильница под старину самодовольно пачкала светлую плитку. На эту же плитку ритмично опускались светлые локоны, такие шелковистые… Маленькие ручки пытались уцепиться за столешницу, царапали её в неудачной попытке. Тонкое, не оформившееся тело, было прижато к этому столу. Люстра, состоящая из двух кругов посеребренного алюминия и множества хрустальных шаров, чутко реагировала на происходящее в кабинете, а точнее, качалась. Слабый её свет играл на жилистой смуглой спине мужчины, на напряженных мышцах.Примечательное зеркало есть в этой комнате. Облагороженное временем, тускловатое, с чуть облупившейся краской, когда-то имитирующей золото. Почти на всю стенку, отражающее стол учителя, учеников, шкафы, дверь напротив. А сейчас зеркало показывало сцену, которая совсем не вязалась с обстановкой… Нет! Самое место для подобных сцен! Не лесная полянка, где кожу девушки щекочет, а то и царапает трава, наглые муравьи и другие букашки ползают по телу. Нет холодного воздуха, который так и норовит лишить парня последних крох здоровья! И это если забыть про общественные места – скамеечки в парке, которые явно придется делиться с какой-нибудь чуть более стеснительной парочкой, раздевалки с тонкими шторками, так и норовящими разлететься от несуществующего ветра. А туалеты? Что за негигиеничная выдумка! В кабинете свершалась любовь. Если не она – так просто акт удовлетворения своих низменных потребностей. А сейчас и не поймешь, что заставляет эту девушку стонать таким срывающимся, то тонким, то грудным, но всегда потрясающим, пронизывающим своей чистотой голосом. Почему она так выгибается, так сильно сжимает плечи любовника, обвивает его торс ногами? А он? Шепчет так нежно, неожиданно нежно… Как дикий свирепый зверь совсем немного ограниченный рамками приличий стал таким осторожным, заботливым? Даже, казалось, благоговение было в его глазах,и оттого казалось более дерзким его тело. Будто он совершал кощунство, сам же опошлял свой идеал, порочил его так грубо. Анжела, когда Каганцев кончил и перестал прижимать её к столу, села удобней. Убрала с чуть влажного лобика челку, начала приглаживать шикарные волосы, которые растрепавшиеся укрывали её, как плащ, и кудрями рассыпались по столешнице. Плоская остренькая грудь,проглядывающаяся из-за расстегнутой блузки, судорожно поднималась. Она сейчас, с задранной длинной юбкой и узкими бедрами, обрамленными складками ткани, стыдливо сведенными коленками и невинным порозовевшим личиком, казалась подростком.Каганцев с усмешкой оглядел девушку и хмыкнул:— Каждый раз ощущаю себя педофилом. К подобному я, видимо, не привыкну. Анжела пытающаяся отдышаться и привести себя в порядок, пропела:— Господин извращенец — таким заниматься в своем кабинете! Вам не стыдно, зав по вокалу? Каганцев не ответил —он собралволосы своей ученицы и наматывал их на руку. Лишь рассеянно кивнул. Анжела капризно надула губки, задумалась — явно о том, чтобы закатить истерику, но нужно было найти повод. Дмитрий опередил её, чуть потянув к себе девушку за волосы и прошипев ей на ухо:— Маленькая зараза, что успела подслушать? Анжела испуганно посмотрела на него, попыталась отпрянуть, но волосы помешали и заставили болезненно поморщиться:— Ничего я не подслушивала!— Врешь! А то, что к двери прижималась, — решила проверить звукоизоляцию?— Мне больно! Отпусти! Почему ты такой грубый? Зачем эти беспочвенные обвинения? Темно-карие глаза девушки стали блестящими, влажными, пухленькие губки задрожали. Она сложила маленькие ручки на плечи мужчины, будто пытаюсь его успокоить. В ответ на это Каганцев скептически улыбнулся и, ничуть не тронувшись беззащитным видом девушки, съязвил:— В невинность играй со своим парнем. Меня тебе никак не обмануть. Я даже знаю, что ты вечером делать будешь – пока твой ласковый мальчик будет готовить тебе всякие лакомства, ты будешь жаловаться на то, какие утебя жестокие преподаватели. Твой, как его там, Никита, явно не такой грубый, как я. Анжела чуть сникла, покусывая губу и не смотря в глаза мужчины, буркнула:— Ну, предположим, услышалая пару слов с вашего разговора – да вы так шумели, что любой, кто проходил, слышал бы.— Так лучше. И что ты об этом думаешь?— Тише говорить надо – или хотя бы писать в блокнотике.— Не изображай дуру – я знаю, что тебе интересно, с чего это я защищаю Влада.— А может, я не слышала ничего про Владимира? Каганцев поморщился, подул на лицо Анжелы, грубовато погладил её по щеке:— Успокойся. Ничего я тебе не сделаю. Прости, что нагрубил. Хватит разыгрывать комедию – меня это нервирует.— Хочешь знать мое мнение – Владимир просто скотина! Он меня сегодня ударил!— Зная его – поделом, скорее всего, тебе досталось, — Каганцев усмехнулся, затем быстро поменял выражение лица на сочувственное.— Ты еще скажи, что тебе его жалко! Вот на меня тебе наплевать! Твою женщину ударили, а ты спокоен!— Да, мне его жалко! Все против него, да и ты явно ему устроила истерику! Я его сейчас еще больше уважаю — смог противиться твоему обаянию и поставил тебя на место! Женщина всегда должна ублажать мужчину, а не играть им!—Да пошел ты со своими понятиями и со своим Владимиром! И тебя, гадкий мужлан, ненавижу, и эту самодовольную гениообразную гамадрилу тоже! Нет бы ему в рожу врезать, так ты его защищаешь! Ты не мужчина! Австралопитек озабоченный! Тебя бы…Каганцев, багровый от злости, резко потянул Анжелу за волосы, и зло прошептал:— Знаешь, что следует сделать мужчине с женщиной после подобного унижения? Девушка с неожиданной ловкостью хлестко ударила ножкой прямо в подбородок заму по вокалу. Тот успелпоставить блок, ноотпустил волосы. Девушка змеей скользнула под стол, и оттуда побежала к окну. Каганцев, у которого от гнева даже жилы вздулись, быстро достал из потайного ящичка стола зазубренный нож, рванул к Анжеле. Но та уже успела открыть окно и по карнизу, цепляясь за лепнину на стене, подлезть кмусорному баку. Дмитрий только успел крикнуть, прыгнувшей на мешки с мусором девушке:— Я тебя убью! Анжела бежала, бежала, бежала очень долго. Она все боялась, что её сейчас нагонит Каганцев и приведет в исполнение свою угрозу, поэтомупродолжала бежать. И только когда уже задыхалась и не могла не остановиться, поняла, что заблудилась. То ли давление сильно упало, то ли просто солнце закрыли тучи – но сильно потемнело.Почти неслышный шаг позади. Девушка почему-то поняла, что если она обернется, то точно погибнет. А если опасность – снова бежать! Ступнибыли стерты и горели, легкие, пылая, казалось, разрывали грудную клетку. Безумные удары сердца, пульсировавшие в висках, не могли заглушить шаги позади бегущей Анжелы. Ей казалось, что чьи-то ступни почти касаются её пяток, —горячее дыхание преследователя уже чувствуется. Выбоина в асфальте.Анжела упала лицом вниз и потеряла сознание. Что-то влажное касается лица. Девушка открыла глаза и потеряла ориентацию от яркого света. Привыкнув к свету, она уже поняла три вещи: она обнажена; лежит на чем-то прямом и гладком, типа стола; её конечности крепко зафиксированы.Человек в черном балахоне перед ней. Онвлажной салфеткой нежно вытирает пыль с её лица. Анжела попыталась дернуться, но ремни ни натянулись ни на миллиметр.Человек тут же покачал головой и сказал:— Все, чтобы ты ни сделал, – все бесполезно. Не кричи – мы в таком месте, что люди тут бывают лишь на расстоянии четырех километров. Меня ты не переубедишь, а твои деньги, а ты их явно предложишь – мне не нужны. Я сделаю с тобой все, что захочу. Поэтому молчи и не вынуждай меня надеть на тебя кляп. Крики… ну, они приветствуются. Голос явно не натуральный, измененный скорей всего аппаратурой. Понятно, что даже пол нельзя былоопределить по словам этого человека. Анжела молчала – горло пересохло, будто она наглоталась пыли. Человек предупредительнодостал бутылку минералки и тонкой струйкой начал лить на губы девушки.— Я не садист. Я лишь ценитель прекрасного.Хотя ты должна понимать, что для любого чувство прекрасного – индивидуально.Человек начал вырисовывать что-то на теле девушки. Анжела, еще не осознавшая ситуации, думала, что с ней будут делать и стоит ли ей откусывать себе язык.— Я сейчас могу назвать себя злодеем – ведь япохитил прекрасную даму, — синие линии появились от лба до солнечного сплетения.— А раз я злодей – значит, добро меня должно наказать, —похититель достал скальпель, блеснул в тени от балахона зверский оскал. Анжела закричала, снова попыталась вырваться из пут. Бесполезно. Пытаться. Выскользнуть. Из. Этих. Рук. — Многих злодеев фильмов, книг и в том же ряду сгубила болтливость. Только стоит ему возгордиться победой, как его тут же и настигает главный герой, — мерный, почти гипнотический голос. И так же размеренны были его движения – спокойно продвигалось лезвие, оставляя за собой быстро смазывающийся кровью след. Тихие слова мучителя заглушались в пока тихих, сдерживаемых криках девушки:— Ну, вот проблема – мы с тобой реальны. А если это реальность – героя не будет. Героиня будет изнасилована, ребенок изуродован, астарички окажутся на виселице.Да и являюсь ли я злом? Злым героем? Может, я положительный герой? Меры поступков относительны. Я вот тебе сделаю зло, а многие, может быть, меня бы поблагодарили. Человек снова вернулся к уже намеченному участку кожи. Провел под углом к порезу от плеча до выемки меж ключиц. И тут его движения стали куда быстрее — в руке неведомо как оказался серп, которым он поддел и довел до самых бедер отрезанную кожу. Красная плоть обнажилась со всего бока безумно кричащей Анжелы. Мучитель ловко натянул на освежеванную часть тела мягкую, противно серого цвета ткань. Такого цвета, как застиранное белье. И этот цвет быстро пропитался красным. И все эти действия сопровождались голосом мерным, будто отчитывающим минуты жизни девушки:— Привыкай. Отродье греха. Дитя порока. Самовыродок пропахшего развратом мира. Привыкай – в аду хуже будет. Очистись хоть на эти минуты! Стань чистой! Прими боль, как плату за мирские удовольствия! Слушай мой глас! Глас справедливости! Под истошные вопли появилась симметричная первой полоса кровавого цвета. И сквозь звуки умирающего ставшего мучеником существа холодно звучали зловещие слова, будто оплакивающие участь грешницы и одновременно глумящиеся над ней.Длинные перчатки, скрывающие руки до локтей, в крови по самые эти локти. Тихо и настойчиво капала кровь с когда-то белого стола на пол, собиралась в лужицы. А те отражали с чарующей безмятежностью лицо человека в балахоне.Но не скажет кровь о том,кто пустил её из тесного тела. Исковерканное, глумливо над человеческой природой истерзанное, с шокирующейзлобной выдумкой изрезано тело. Лежит на столе. Руки отрезаны по плечи, срезы закруглены. Ноги оставлены на десять сантиметров от паха. Плавно подрезанные с краю, сшитые суровой серой ниткой меж собой. Кожа оставлена лишь на лице и тонких полосах от горла до места под грудью и от пупка до межножия. Пришиты по центру тела пять струн. И черные колышки выглядывают из пышных волос, предусмотрительно откинутых в сторону и не тронутых кровью. Счеловеческой жестокостью, с человеческой извращенностью тело девушки стало несколькоподобно музыкальному инструменту – виолончели!