Первая долька шоколада и первый аккорд. (1/1)

Душераздирающий крик, настолько источающий страдание, что человек, услышавший его, просыпался бы по ночам в холодном поту от преследующего даже во сне последнего звука умирающего существа. Несколько секунд падения и ужасный конец жизни молодого человека — тело нанизалось вниз животом на острые фигурные прутья стальной ограды, белая плоть разорвалась, обагряя красной горячей кровью холодный металл. Парень мучился не долго– болевой шок забрал мятежную душу в течение 23 секунд, которые были для человека последним адским испытанием в этой жизни.Рядом с холодеющим и деревенеющим трупом опустилось нечто. Оно было в тени, и можно было отчасти различить неясные очертания тела. Лишь оранжевато-красная призма глаз фосфорически поблескивала, отражала лунный свет. Тихий шепот. Но то, что он сказал, было уже неважно трупу. (Написано от лица Влада) Играть по 15 часов в день… пальцы с непривычки под конец дрожали, подушечки кровоточили, ногти еле ощутимо ломило, локти зажимались и не хотели двигаться, в голове от любого звука казалось, что барабанные перепонки лопнут или просто мозг взорвется, заливая клавиши серым, с запахом гари, веществом.Мне повезло, что я снимаю квартиру, в которой есть фортепиано. Некоторым ученикам приходится занимать с самого раннего утра очередь в один из классов в училище. Их, конечно, жалко, но себя гораздо больше! Сколько бы я ни играл, сколько бы я ни показывал свое превосходство, меня игнорировали. Я знал, что лучше всех играю в этом гребаном училище, да все знают, что я лучший! Но на конкурсы ехали другие. И другим давали рекомендации. Тем, кто имел связи и деньги. Надежда счастливо упорхнула от такого неудачника, как я, тогда, когда меня начали отстранять даже от отчетных концертов, в которых могли участвовать все нормально играющие ученики. Чудовищно талантливому сироте, «опекаемому» дядей-алкашом, который уж точно не имеет нужных знакомых и денег — какие у меня шансы пробиться в этой жизни? Путь в консерваторию мне закрыт: там все места куплены. И какой черт надоумил меня идти в музыкальное училище после 9 класса? Ведь я же был талантлив и в точных науках! Учился бы на программиста или инженера. Пути назад нет. Я не получу высшее образование и буду грузчиком, если не хуже. Моя жизнь загублена этим проклятым искусством! И кто мне сказал, что я буду прекрасным пианистом? Говорили, что я не только талантлив, но и очень эффектен? Да гори они все в аду, как я сейчас горю! Пять лет прилежно учиться – и что? Наигрывать развеселые песенки в кабаке? Эти мысли не давали мне покоя уже за месяц до вручения дипломов. И в эти дни я играл… играл, как безумный – приходил с занятий вечером и терзал свои пальцы, чуть ли не в кровь стирая подушечки. Поспал часа два — и снова в училище. Хорошо, что я живу над знатными дебоширами, которые по ночам устраивают тусовки, и моя игра не слышна. Хотя, наверно, сейчас меня ничем не остановить. Я всегда был несколько странным, теперь же меня даже боялись. И, может, дело во внешности – высокий, худой, всегда в черной одежде, болезненно-бледный от недосыпания, со смоляными длиной до плеч распущенными волосами, огромными впавшими, лихорадочно блестящими от недоедания,пугающими темными глазами. И когда я садился за инструмент… В моих будто слабых, тонких, хотя и длинных пальцах скрывалась невероятная мощь – блестящая техника, от которой тряслось пианино, но которая была способна и на мягкие романтичные пьесы. В глазах горела страсть, все тело, будто в едином порыве, стремилось за руками. На мою игру сходилось всё училище.И, несмотря на этот талант, меня вот так кинули. Ради богатеньких сынков и дочек!Я был готов на все. На все ради славы! На то, чтобы выступать на знающую публику, которая может признать меня! Я просто погибну, если никто не будет ценить меня. Я не хочу быть одним из стада серых обывателей, я хочу быть знаменитым пианистом! Иначе моя страсть меня же сгубит. Мне нужно гореть! Для других! И чтобы все видели мой свет. Тогда я ухватился за один слух, как за всем знакомую соломинку. А слух такой, что творческий человек, если у него появились проблемы, может попросить покровительства музы у некой компании. Муза может как бы исполнить любое желание, правда, за плату. Но плата символична – просящему требуется сделать лишь какую-нибудьнелепую мелочь. А почему тогда не все люди нападают на эту халяву, спросите вы. Отвечу – говорят, что музы очень капризные. Если ей человек не понравится, то ничего он не получит. Попахивает чуть ли не проституцией. Но делать мне уже было нечего – я шел к старому заброшенному зданию.Обхожу здание спиной назад три раза. Стоя к дверке спиной, поцеловал себя в левое плечо семь раз. Потом, все так же пятясь, вошел – рискуя обо что-нибудь споткнуться. И все эти действия сдобрил всеми известными мне приличными негативными эпитетами. Согласно слухам – только соблюдя эти глупые правила, ты можешь удостоиться аудиенции одной из муз. Что ж… если это просто такое издевательство – перетерплю. Привык.

Войдя, спиной чувствую присутствие человека. Поворачиваюсь — и медленно офигеваю. Прямо посреди обветшавшего пустого помещения с толстым слоем пыли, плесневелой штукатуркой и всеми остальными атрибутами заброшенного здания, находился паренек. И не просто так – за офисным столом с ноутбуком,которые здесь смотрелись, как бриллиантовое колье на работающей уборщице. Паренек с креслом отъехал от стола, очаровательно улыбнулся мне и радушно сказал:— Добро пожаловать в нашу компанию, помогающую обездоленным, недопонятым и несчастным двигателям искусства!Этот парень сразу меня начал бесить. Ненавижу сладких смазливых мальчиков. А этот был именно таким — прямые гладкие каштановые волосы, слева заправленные за проколотое ухо и скрепленные заколкой, справа очерчивали овал лица, заканчиваясь ниже подбородка. Почему-то одет в офисный костюмчик «а-ля я – серый мыш». Ярко-синие, открытые, будто невинные, глаза нагло меня рассматривали, на миг мне даже показалось, что меж губ промелькнул язычок. Мальчишка пригляделся к моим рукам и поправился:— Ну, в данном случае, пианистам. Прошу, присаживайтесь.Кроме его кресла – ничего подходящего. Ончто, издевается надо мной? Бурчу:— Куда?— Да куда хотите! Места полно! Широко развел руки, явно намекая на пол. С этим засранцем хочу разобраться, как можно быстрей:— Хватит этих глупых шуток – это здесь компания, раздающая муз? Тогда веди меня к ним. Пацан сладко посмотрел на меня, потянулся в карман, доставая чупа-чупс, развернул, положил в рот и невнятно, но все тем же елейным голоском успокоил меня:— Сейчас все сделаем! Тебе всего-то требуется — пойти на четвертый этаж, там найдешь 24 кабинет, дашь паспорт, они запишут данные, потом с данными идешь в подвальное помещение, там тебе сделают копию, одну копию занесешь в 4 кабинет на первом этаже, вторую на седьмой этаж, там, в конце коридора, просто отдашь нудному клерку с дыроколом. Придешь через недельку, надеюсь, к тому времени эти бумаги будут сделаны. Возьмешь все бумаги, и вместе с пропиской идешь… хм… ну, в общем, я скажу тебе, что дальше делать. Возможно, за года два управимся. Улыбка. Хочу засунуть ему этот чупа-чупс куда поглубже. Заставить меня вот так униженно стоять около него и слушать эту чушь! Я не собираюсь его терпеть! Поворачиваюсь и ухожу. Почти тут же этот мальчишка уцепился за плечо, крепко держит, при этом мило улыбается:— Но ради вашей улыбки… Я постараюсь! Тут же, откуда ни возьмись, появилось удобное кресло, в которое он меня усадил. Сам же, видно, со своего и не вставал – подъехал к столу, одной рукой то вытаскивая чупа-чупс и снова в рот, то набок его, или просто лижет. Как-то невольно засматриваешься, приходится отводить взгляд… Другой рукой держит зеленый карандашик, розовым ластикомна конце набирает что-то на клавиатуре. И длинные ногти красноречиво объясняли подобную привычку. Опять обратился ко мне, раскрывая свою обычную улыбочку:— Ну-с! Какие проблемы? Пальцы такие длинные и гибкие, что заплетаются и приходится вызывать службу спасения, чтобы развязать? Педальки из-под ног убегают, не хотят под ногу ложиться? Завистники на концертах пальцы крышкой зажимают? Рояль от твоей пугающей ауры раньше разваливается, чем ты сядешь за него? Не можешь найти на клавишах Shift?Нахал! Ненавижу таких! Внезапная злость охватывает меня — пальцы с силой сами собой хватают тонкую шейку этого пацана и прижимают его голову к клавиатуре:— Не играйся со мной. Я ухожу – не люблю глупые приколы. Мальчик спокойно и серьезно сквозь растрепавшиеся волосы, почти закрывающие лицо, сказал:— Это все не прикол. Все очень серьезно. И без усилия своей, казалось женской и слабой, ручкой, разжал мои пальцы. Отвергая мою идею об их неразлучности, встал с кресла, приблизился ко мне, томно прошептал:— Ты мне нравишься. Поэтому я согласен стать твоим «музом».Я от неожиданности его оттолкнул. Тот со спокойной улыбочкой посмотрел на прилипший к волосам чупа-чупс, капризно пробухтел:— А вот это мне не нравится! Это порча имущества и имиджа! И то, и другое не казенное, самое что ни на есть мое! Волосы даже не красил… Зато оригинальная идея! Новый держатель чупа-чупсов – модный паричок! Или новая маска для волос – ваши волосы приятно пахнут, сладкие и их можно не мыть! Альтернатива дредам!Только сейчас до меня, как до пингвина на жирафе, дошли его предыдущие слова.— Ты муза?! Парень, очаровательно улыбаясь, поклонился:— Прошу простить мой пол, но я и есть один из «музов». И теперь я буду опекать тебя. Или тебе надо, чтобы я надел белую тогу, венок на голову и взял лиру? Старомодные у тебя вкусы однако— Наплевать! Мне нужны связи! Не муза, и, тем более, не «муз», а исполнение моих желаний! А ты меня просто разыгрываешь!— Я обещаю тебе помочь. Он широко и солнечно улыбался. И в его глазах читались неприкрытое самодовольство, уверенность и, как ни странно, доброжелательность. Впервые он был искренен в своих эмоциях. И я доверился своему инстинкту, который тихо шептал, что этот паренек поможет. А рассудок прикрывается словами «не я тебя сюда вел, не мне тебя сейчас останавливать». Остается всему верить и всему следовать. А паренек, видимо, догадался, что железо горячо, начал его ковать: поставил передо мной кипу бумаг, дал ручку. Сначала я пытался все читать внимательно, но потом понял, что бесполезно, да и паренек улыбался так… что я подписал все. Нет! Не из-за его обаятельности, только потому, что мне уже все равно, что со мной случится, я подписал все эти бумаги. Этот чертов пацан не действует на меня! Он не может мной управлять! Свои же мысли — а верится с трудом.— Значит, ты согласен исполнить одно мое маленькое желание?— Да.Что же он сейчас попросит? Во время концерта снять ботинки и носки, играть в две руки и в две ноги? Или, может, просто долбать по клавишам этим же ботинком? Или, не дай бог, прямо во время игры прокричать, что Бах — фуфло? Прости, прости, великий музыкант, за мои кощунственные мысли.— Мое желание — ровно в 03:35 ты должен прийти на улицу Вознесенского, дом 6. Там стройка. Залезешь на леса и прокукарекаешь.— Ты, пацан, совсем обнаглел? На лице мальчишки эта самая очаровательная улыбка, он опирается о стол, в глазах лукавый блеск:— Ты можешь не выполнить это желание – если откажешься от моих услуг. Предлагаю устроить тебе мне недельное испытание. Да он что, и правда, проститутка? Даже не так… девушка, тьфу, парень на заказ. Только я не люблю пацанов! Нафиг они мне сдались? Я хочу славы!— Все забываю тебе представиться – Слава. Он мои мысли читает? Или это судьба? Отвечаю:— Владимир.И тогда мне было не понять, что моя судьба именно в тот момент надломилась.***Влад и Слава шли по направлению к квартире музыканта. Новоявленный муз захотел услышать игру своего подопечного. И по пути рассказывал Владимиру про свою работу:

— Извини, что я так над тобой пошутил. На самом деле у нас очень серьезная компания, одобренная самым Правительством. «Небесное покровительство» называется. И то, что мы все делаем, бесплатно – нам выделяют огромные средства, чтобы мы помогали молодым талантам. Мы, музы, вот как работаем – связываемся с нуждающимся в поддержке и обеспечиваем не только связью с Правительством, но и еще подбадриваем и советуем своим клиентам. Мы уже давно тебя заметили, и на меня возложили эту миссию. Но я так глупопоступил… Пожалуйста, извини. Ты мой первый подопечный, и выглядел так серьезно и угрюмо, что я решил немного над тобой пошутить – специально пустил слух о музах. Если бы ты не пришел, я бы обязательно сам с тобой познакомился. Ну что, извиняешь меня, глупого? Влад еле заметно улыбнулся и рассеяно кивнул. Его мысли тогда были совершенно не о том. Славка понял это и перестал говорить, только мило улыбнулся, смотря на вдохновенное и отстраненное лицо парня.*** Квартира маленькая. Фортепиано стояло посреди пустой большой комнаты. Старое, просто черное, безо всяких ненужных роскошеств вроде узоров, да еще и с облупившейся краской. Стоило им прийти, Владимир почти машинально сел за фортепиано, открыл крышку, он будто не замечал Славку. Тот взял стул и сел вуглу комнаты, чтобы пианист был лучше виден.Влад закрыл глаза, настраиваясь. И, открыв их, взял резкий диссонирующий аккорд, который в пустой комнате отозвался, будто выстрел. Левая рука подхватила мелодию, ведя бурный, страстный пассаж от середины клавиатуры до нижних регистров. И опять горячий патетический аккорд, как призыв, и снова рокочущий низвергающийся пассаж. Многие этот этюд исполняли, как упражнение на скорость, видя в нем больше техническую сложность, но не Владимир. Ведь это был «Революционный этюд» Шопена, негодование, боль, отчаяние и решимость, которого была так близка юному пианисту. С музыкой Влад выплескивал свою душу. Страсть и непокорность горела в его прекрасных, выразительных и даже пугающих глазах. Прогремели последние аккорды… Владимир тяжело дышал, руки, опущенные на колени, немного дрожали. Славка тут же оказался рядом с парнем, сел на корточкивозле ног подопечного, взял его руки в свои, прижал к губам, горячо шепча:— Ты гений, я теперь знаю… Никогда не слышал такую страсть, такую боль, такую чувственность! Я буду тебе служить! Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы исполнить твои желания. Влад посмотрел на искренне восхищенное лицо мальчишки, взъерошил ему волосы, почти нежно предложил:— Хочешь, я тебе сыграю все пьесы, которые знаю? Слава кивнул. Он был прекрасным слушателем — он не только внимательно вслушивался, но и ловил каждое движение ловких сильных пальцев, локтей, грациозно ведущих кисти, корпуса, то нависающего над инструментом, то чуть раскачивающегося волнообразными движениями, то откидывающегося назад. «Муз» вглядывался в лицо – в сухие сжатые потрескавшиеся губы, иногда чуть приоткрытые, глаза влажно блестящие, переживающие эмоции, вкладываемые в каждый мотив пьесы, брови, напряженно сдвинутые, что вслед за характером музыки расслаблялись. Юный пианист играл, не останавливаясь, до поздней ночи. Еле закончив последнюю пьесу, он уперся лбом в крышку пианино, руки бессильно упали на клавиши, пальцы будто одеревенели. Слава, продолжающий все это время преданно его слушать, бросился к нему, приобнял, чуть не плача, и сказал:— Ты себя не бережешь! Почему не сказал, что тебе плохо? Ляг, отдохни, я пока тебе что-нибудь из еды приготовлю.Владимир, ничего не соображавший, позволил отвести себя на кровать. Слава копался на кухне. Но когда он с тарелкой пришел к Владу, тот лежал на спине, раскинув ноги и руки, и крепко спал. Все-таки бессонные ночи не могли пройти бесследно. Мальчик положил еду на стол, отошел к шкафу, взял оттуда несколько простыней. Деловито сложив первую в полоску, крепко привязал руку Влада к прутьям кровати, то же проделал с другими конечностями. Юноша все еще спал крепким безмятежным сном. Но когда Слава провел ногтями по осунувшемуся лицу пианиста, тот проснулся и, все еще сонно зевая, сказал:

— Я сейчас на диван перелягу. А ты давай на кровать – поздно тебе домой… что за?.. Последний возглас – это пианист увидел, что он привязан. Начал дергаться, крича, что эта шутка ему не нравится, и чтобы его развязали. Муз же, спокойно смотря на него, скинул пиджак, бросил куда-то к стулу. Тонкие пальцы медленно расстегивали пуговицырубашки. Легкое движение ладоней по плечам. Тонкая ткань скользнула с узких плеч. Медленно, будто заводя парня, расстегнул ширинку, позволив брюкам открыть стройныеноги.Владимир, смотря на это безобразие, закричал:— Ты в своем уме? Отпусти меня и сейчас же оденься! Слава, все так же спокойно и методично действуя, сделал шажок, высвобождая ступни из складок ткани. Прямо смотря в глаза парню, снял трусы. Чуть отошел, позволяя пианисту оглядеть свежее юное тело. Хрупкое из-завыступающих ключиц иребер. Нежное, благодаря коженастолько тонкой, чтоона казалась прозрачной. И такое аппетитное своей упругостью, остренькими нежно-розовыми сочными сосками.

Владимир зачарованно провел взглядом по Славке. Но чуть не поперхнулся, когда его глаза дошли до маленького вставшего члена. И тут-то пианист начал понимать, что он попал…Мальчик все так же безмятежно сел обнаженной попкой на бедра парня, наклонился к нему, прошептал, горячо дыша:— Ты мне так сильно нравишься… Успокойся, просто получай удовольствие. Чувственно, почти всей поверхностью языка,провел от уголка сухих губ пианистак глазам. Когда тот рефлекторно прищурился, Слава мягко облизнул веко. Владимир дернулся и вскрикнул:— Отпусти меня, небесный нимфоман!— Говорю же – успокойся. Тебе со мной будет лучше, чем с девушкой. Ты знал, что у мужчин веки — такая же эрогенная зона, как соски? Прохладная рука«муза» медленно скользнула под водолазку парня, язык продолжал водить по веку. Влад хотел было ударить его головой, но понял, что может перестараться, и тогда уже никто не будет его отвязывать. Решил вытерпеть, посчитав, что мальчик не решится на большее, только буркнул:— Может, прекратишь эту шутку? То, что она отдает голубизной, тебе не кажется? Слава с наслаждением широко провел языкомпо лицу Влада, отстранился и выпрямился. С горящими торжеством глазами расстегнул ширинку на джинсах Влада. Тот от первого же прикосновения пальцев к члену, покраснел, невольно откинул голову на подушку. Слава мило хихикнул, взял в руку уже потвердевшее неоспоримое достоинство пианиста, начал дрочить уверенными резкими движениями. Ноготки иногда, будто нечаянно, легко царапали крайнюю плоть, подушечками поглаживали головку. Ну а Влад? У него уже давно не было девушки… А Слава, если бы не пара мешающих деталей, аппетитен даже для натурала. И поэтомуВлад не мог не возбудиться. Но все же нашел силы и снова попытался остановить разошедшегосямальчишку:— Прекрати! Это неправильно! Ты маленький, да и вообще – мы же оба парни! Слава откинул волосы, которые сползли с ушка на лицо, и нежным музыкальным голоском почти пропел:— Глупышка. Перестань давить в себе основные инстинкты. Влад, совсем разозлившись, смачно плюнул в лицо мальчишке. Но не попал – муз,показав завидную реакцию, успел подставить под плевокподушечки указательного и среднего пальца. Слава чуть ехидно улыбнулся:— Не хочешь еще раз плюнуть? Как раз вместо смазки. Привстал, уперся правойрукой о кровать, выгнулся пахом к Владимиру. Рукой, будто лаская, провел по своим бокам, к заду. Большим, безымянным и мизинцем пальцами упиралсяв ягодицы, раздвигая их, указательным с трудом проникнул в анус. Всетак же туго сдвинул палецчуть в сторону, растягивая неподатливое кольцо мышц. Когда к указательному добавил средний — от боли резко выдохнул и опустил голову. Нежная кожа покраснела на щеках, губы, розовые, как нераскрытый цветок яблони, возбужденно приоткрылись. Сейчас он был чертовски привлекателен и соблазнителен. Влад перестал сопротивляться, понимая, что ничего это не изменит. Он мог только злиться от унижения и представлять, как врежет этому наглецу после. И это программа-минимум. Хотя он не только злился… он уже был возбужден. И Слава это заметил – победно улыбнулся и обхватил рукой вставший член Влада, другой рукойнатягивая ягодицы, медленно опустился,насаживаясь. Тихо застонал от боли, остановился буквально на трети, тяжело дыша. Влад никогда не любил, его секс был просто банальным утолением жажды, не любовью. И сейчас онзабыл про принципы – новые яркие острые впечатления от нетрадиционного секса поглотили его. Да и Славка буквально околдовывал своими стонами, своим телом…

Слава насадился до конца, вскрикнул, и, упершись одной рукой в живот пианиста, другой взял свой маленький член, медленно приподнялся. Опустился, снова поднялся по стволу Влада. Тот уже от пары движений окончательно сдался,принялся двигать бедрами и задом вверх-вниз, катая подростка. Тот, не скрывая эмоций, приподнимая верхнюю губу над белыми зубами, перемежалгромкие стоны с непонятными нежными словами. Иногда этот охрипший бархатистый голосок прерывался, будто ему не хватало воздуха. Кровать от резких толчков скрипела пружинами, от особенно сильных движений парня стучала ножками по полу. Плед скатался под спиной юноши, мешал ему. Одной рукой Слава ласкал член, сжимая, водя по своему достоинству, другой в такт движениям скреб ногтями живот пианиста, царапая чуть ли не до крови. Влад громко и тяжело выдыхал и вдыхал через нос, мышцы бледного, жилистого тела напряглись, будто пытаясь сорвать оковы с ног и рук — ему было явно неудобно заниматься сексом в такой позе. Слава изгибался, прогибался, насаживался сильнее, глубже, Влад потакал ему, вталкиваясь всеми силами в тугой комок мышц, в горячее, нежное, мягкое нутро «муза», грубо, мощно, резко протискивая слишком большой разгоряченный пенис, мальчик шире раздвигал ноги, опускаясь и снова поднимаясь, будто желая поглотить до конца член парня… оргазм. Влад кончил в Славу, тяжело дыша ртом, и обессилено опустился на плед. Мальчик не отставал — откинул голову, широко открывая ротик, застонал еще громче почти до срыва голосовых связок, чуть дрожа от удовольствия и экстаза. Впалый живот судорожно сжимался и разжимался, пытался привести прерывистое дыхание в порядок. Белая вязкая жидкость брызнула на живот и грудь пианиста. Слава будто с неохотой соскочил с обмякшего члена юноши, упал на Влада, своим телом размазывая по нему сперму. По нежному бедру мальчика сползла тонкая розоватая струйка… Влад было хотел оттолкнуть мальчишку, накричать на него, прочитать нотацию… Но он устал – весь пыл уже вышел. Разрядка в виде секса была знатная. Да и Слава, мирно лежащий на нем, закрывший глаза, все еще тяжело и сладко выдыхающий в шею, выглядел так мило и невинно… Юноша решил разобраться с этим завтра, а сейчас простовыспаться.*** Эрмил Дебособров, выпускник музыкального училища, рвал и метал в директорской:— Ты не можешь дать этому (мат) красный диплом! Я отказываюсь тогда учиться! Ты, получается, ставишь меня наравне с этим (мат)?Директор немного скованно отвечал:— Он идеален по всем дисциплинам. Нет ни единой возможности придраться к нему.— Ты хочешь лишиться такого спонсора, как мой папаня? Директор замялся – он думал о том оборудовании, о тех инструментах, которые без отца этого выскочки не получило бы училище. И благополучие всех учеников разве не стоят одного никому не нужного отщепенца, этого гения, Владимира Талицкого? И Эрмил добивал:— Ты со своим ненужным упрямством роешь себе могилу, не догоняешь, дедок? Директор чуть не вспыхнул от такого издевательского к себе отношения, но понимал, что с этим избалованным мальчишкой ничего не сделать, и лишь ответил:— Мы не дадим ему красный диплом, раз ты так хочешь.