i had a dream, which was not all a dream (g) (1/1)

Снег – не столь частое явление для погружённого в декабрь Бристоля – ниспадал крупными хлопьями на уже пожелтевшие, но с ноября так и не облетевшие листья.Догорала свеча, отражалась в стекле окна, и всё плавилось неспешно, подобно залетевшей снежинке в межоконье. Давно уж вечер утром был сменён; зачитавшись, Смоллетт так и не заметил, как короткая стрелка больших, дышащих стариной часов переметнулась к потертой цифре ?пять?. Спать решительно не хотелось.Военное перемирие Смоллетт переживал как собственное поражение: настоятельно отправленный командованием домой, ощущал он себя подобно обычной трюмной крысе, и метался из стороны в сторону своего большого, но такого холодного и пустого дома, не зная, за что взяться вновь. Как-то на одной из встреч, на коею Смоллетт согласился лишь по неосторожности, он встретился с сэром Лоуренсом. Принимал, кажется, Бен – давнейший его от нечего делать товарищ (близких знакомств Александр предпочитал не заводить), и вдвоём они пытались убедить его, что пора остепениться. Разговоры о женитьбе – кажется, у кого-то из этих джентельменов была кстати овдовевшая сестра – пламенно воспринял он в штыки. И более на приёмах не появлялся. Раскраснелся металл канделябра от почти догоревшей свечи, плавился воск, водопадом струился по серебру. Смоллетт мечтал о море, он помнил его и жил с мыслью о том, что вскоре, месяц-два, не более, вернётся к нему, и воды прибоя приветливо примут его снова. Последней отрадой души его, тем, к чему он возвращался в мыслях сотни раз, был ближайший пролив у его дома. Бывало, он брал с собою телескоп и подолгу стоял на берегу: звук волн, их то тихое журчание, то бесконечно бьющийся о землю рокот, звучал в его ушах, был единственным наследством, и только тогда, смотря в небесную даль, Смоллетт чувствовал себя дома.Слуги, во времена его долгих отъездов держащие дом за собой, на радостях от прибытия господина ещё с неделю назад украсили дом: большая рождественская ель украсила широкую залу коридора, Смоллетт обыкновенно бился об неё плечом, когда, зачитавшись, ходил по дому, воображая себя где-то на палубе, а венки украсили почти каждую дверь. Всеобщей любви к этому празднику он не разделял, посему лишь скептично жал плечами: эту ночь он явно не желал отмечать.Но время, минуя секунды, неумолимо текло, и Рождество близилось.Накинув на себя тёплую шинель лишь затем, чтобы его в коей-то веке перестали опекать, подхватил Смоллетт остаток свечи да вышел во двор. Холод тут же окутал его щеки, ветер пробрался под одежды, задул свечу; укутавшись сильней, ставя канделябр на оледеневшую скамейку, он почти вслепую прошёл вперёд, и таяли хлопья снега на его огненных волосах, и всё вокруг будто бы цвело. Берег покрылся инеем, над проливом стоял туман. Смоллетту нужно было немного: пять минут тишины, чтобы, вернувшись, наконец заснуть спокойным сном после трёх долгих бессонных дней. Но море больше не встречало приветливо. Темные воды пульсировали, они манили, будто звали, стараясь увести к себе. Всплеск совсем близь берега вывел его из транса: где-то там, за камнем, было отчётливо слышно биение хвоста о водную гладь. Стоило подойти чуть ближе, меж деревом и кустом раздался ветви треск. Вытянулся Смоллетт штыком, почти вслепую нашарил револьвер.– Кто здесь? – в оглашающую тишину спросил он. – Я открываю огонь.– Не нужно огня, – послышался мягкий голос, – лучше подойдите сюда скорее. Он никогда не обладал бушующим любопытством: предпочитая четкие факты да решения, на холодную голову принятые, Смоллетт пытался не поддаваться чувствам. Но что-то само толкнуло его сделать шаг, а опосля и второй, покуда не была достигнута им цель. Там, в кустах, в одной руке придерживая тоненький свечи кусок, а второй – блестящий от тусклого света ланцет, на предусмотрительно расстеленном пледе сидел мужчина. – Поздно для заплутавшей рыбы, не находите? – он сказал это так спокойно, что отбил всё желание на споры. Во второй раз что-то толкнуло его – Александр чуть нагнулся, всматриваясь в зелёным от лунного света блестящую чешую. – Я никогда ещё не видел такого строения хвоста, – лишь пожал он на это плечами: рыба как рыба, нечего выдумывать. – Я видел Вас три дня тому назад. И с неделю, кажется, тоже. У Вас очень красивый профиль, когда Вы смотрите на море. Оно Вас любит. Вы, видно, тоже.– А Вы у нас...?Два темных глаза внимательно прошлись по нему; встав с колен, мужчина расправил помятые кюлоты. Промолчал. – Не желаете пройтись? – Отчего же нет, – само вырвалось у Смоллетта.Сердце его билось учащенно; он чувствовал это не головой – разум будто покинул его вовсе, – это было животному инстинкту подобно; как всякий раз, стоило увернуться от шальной пули, лицо краснело, а грудь вздымалась часто, сейчас он также чувствовал эту кипящую в венах кровь. Его тянуло к нему, тянуло к омуту этих темных глаз; и знал он точно – в них его баркас и потонет. – Мне кажется, Вы совершенно одиноки, – пробормотал незнакомец, шествуя по перелеску. – Я наблюдал за Вами долго. Не спится, верно? – Позвольте спросить, куда же мы всё-таки идём?– В город. Негоже в сочельник сидеть одному. – Сейчас не более шести утра, неужто кому-то ещё захочется прогуляться в это время?Непонятная ухмылка озарила чужое лицо:– Вы ошибаетесь.И он действительно ошибался; земля вышла из-под ног, когда очи Смоллетта озарили сотня огней. Казалось, они стояли везде: на крышах бесчисленного множества домов, озаряя собою черепицу, близь ступенек, на фонарных столбах. Огромная ель горела будто бы кострищем, когда, подойдя ближе, он увидел алые ленты, обвивающие свечи. Протянул руку, пытаясь докоснуться, но тут же обжегся. – Не нужно трогать то, чего ставили не Вы, – шёпот обдал тёплым его ухо.Он, право, не поверил бы в это, не увидь собственными глазами. Отголоски разума кричали о неладном, но вскоре голову заполнил шум другой: где-то весело смеялись дети, кидая друг в друга большие снежные шары – один приземлился точно в его спину, и тогда круглощекий мальчуган минуту объяснялся, пытаясь вымолить прощенье, – неподалёку ржали лошади, кто-то затянул песню.– Хотите? – обвивая тонкими перстами ножку бокала, черноокий красавец протянул его, и улыбка, озаряющая его лик, ещё долго проследовала Смоллетта.Они говорили о Шекспире, о том, как устроен шар земной, и почему вода словно оживает ночами. Его сердце билось предательски, земля ускользала из-под ног, когда тёплые руки касались его, когда их пальцы переплетались, а щеки соприкасались, стоило делиться чем-то сокровенным. Он никогда не чувствовал себя таким живым, таким неодиноким. Они сходились во всем, что обсуждали, и Смоллетт сам не понял, как столь быстро пролетело время: оказавшись у одной из башен, взгляд его зацепился за огромные часы. – Скоро пробьют двенадцать.Где-то шелестели повешенные у окон алые флажки, трепетали огнища свеч.– Я хочу, чтобы это длилось вечно.– Так будет.Но когда он вернулся домой, часы вновь показывали шесть.Догорала свеча, отражалась в стекле окна, и всё плавилось неспешно, подобно залетевшей снежинке в межоконнье. Александр лениво приоткрыл правый глаз. Голова гудела. Не потеряла тепла пока вторая сторона кровати; но, стоило ему высунуться из-под одеяла, как всё мигом стало хладным. – Уже проснулся? – Смоллетт улыбнулся привычному вопросу; на него с любовью глядели два темных глаза. Он уже видел их, не только этой ночью, но и тысячу ночей до. Остатки этого сна уползали, заставляя дивиться тому, насколько сильным может быть его личное безумие. Он уже видел их, он искал их всю свою жизнь с первого видения, и теперь, найдя, ни за что не потеряет вновь.– Какое сегодня число? – чуть хриплым от недавнего пробуждения спросил Смоллетт, окончательно выпутываясь из одеяла.– Сочельник. Джим обещал прийти сегодня, будь добр принять гостей. Пожал плечами Александр – так неопределённо, как делал это всегда, только дело касалось встреч с кем-либо знакомым. Ближе подошёл, обвивая со спины да кладя подбородок на чужую макушку. – Ты не задумывался, что тебе подарить? – участливо поинтересовался Ливси, закрывая книгу – кажется, он так и не сумеет дочитать её этим утром. Смоллетт дотронулся до кожаного книжного переплёта и сместил руку чуть ниже, преданно сжимая чужую ладонь.– Ты подарил мне себя, и этого достаточно.