sometimes i lose my focus (pg-13) (1/1)

Пушистый наконечник кисти кожу щекочет ласково, словно влажным поцелуем касается шеи, ведёт меж согнутых лопаток. Смоллетт необычайно весел, и кажется ему, будто это легкое, полное беззаботности да щедрое на лобызания утро должно длиться вечно. Так оно и будет – он готов поклясться; и следующий день и даже день после него наступит так же умиротворенно, принося за собой то самое важное, самое сокровенное; он наступит в запахах мокрой травы в саду после дождя, в крупных каплях на стекле. Он задышит весной, а потом и летом – и покуда вся природа из года в год расцветает вновь, их утро будет цвести вместе с нею.– Хорошо, а этот? – деловито спрашивает Дэвид, кистью ведя по испещрённой мелкими шрамами спине. Самый свежий – тот самый на лопатке – как Полярная звезда точкой отсчета служит. Звёздное небо утром ему ни к чему; светила небесные невечны, скрываются от солнца, он же намерен сейчас составить свою звездную карту.Художник из Ливси никудышный, уж всяким хуже, как оказалось, умелого картографа-бывшего капитана, но сейчас, обхватив своими тонкими пальцами кисть, он чувствует себя важнее всех признанных да непризнанных деятелей искусства. У него пред глазами настоящее чудо, и вряд ли кто-то мог бы похвастаться тем же. – Когда в судно попало ядро, меня, непредусмотрительно наблюдавшего за ситуацией, отбросило на какой-то обломок. Тот несильно навредил, но, как видишь, память осталась.– Уму непостижимо, как склонен человек на риски, – задумчиво бормочет Ливси, ведя кистью дальше. Там, где-то на боку, костром рябиновой грозди сияет красный след. Он обводит его по контуру, не заходить стараясь на обожженный участок. – Довольно занятный шрам, – наклоняется он, с секунду внимательно глядя на него, будто боясь, что тот исчезнет под строгим взором доктора...и целует в самую середину, марая нос в незасохшей краске. Смоллетт перехватывает его руку – кисть валится на простыни белоснежные, оставляя чёрное пятно, и кладёт голову Ливси к себе на колени. Наклоняется, руку запускает в чуть отросшие чёрные волосы и касается губами губ медленно, так томительно, что сердце щемит у обоих.– Александр, подожди, – вяло доктор предпринимает попытки к сопротивлению, – я же ещё не закончил. Что это было? – да всматривается в глубокие светлые глаза с легкой улыбкой на приоткрытых устах. – Это был пороховой ожог, – коротко поясняет Смоллетт, наконец выпуская Ливси из клети своих объятий.Тот довольно переползает обратно, поднимает кисточку и долго смотрит на оставшееся пятно.– Ну вот, мы снова что-то испачкали, – он усмехается, возвращаясь к ?холсту?.– Ничего, я думаю, к этому все уже привычны.Дэвид смыкает губы и, будто прикидывая что-то в уме, качает головой.– Впрочем, ты прав, – соглашается он.Возвращается к лопаткам – там, симметрично недавнему ранению, виднеется чуть алая полоса с неровными краями. Он касается её кончиком кисти, долго смакует да задумчиво всматривается, пытаясь догадаться раньше, чем ему сообщат правду. – Полагаю, пуля здесь прошла по касательной, – наконец выдаёт вердикт он, на что Смоллетт приглушенно смеётся, чувствуя смятение в его голосе. – Но почему даже спустя столько времени ранение выглядит таким рваным? – Всё просто, мой дорогой доктор, я просто не дал его зашить.– Это возмутительно, с таким отношением к своему здоровью и своему телу я вообще не понимаю, как ты дожил до своих лет, – Ливси произносит это с такой обидой в голосе, что каждый, услышав это, невольно захотел бы просить прощения. И всё же кисть изнова зажата меж его перстами; совершенно бесцеремонно садится он к Смоллетту на колени, задумчиво глядя на порез у шеи.Стоит взгляд чуть ниже опустить: там белая полоса шрама на груди – полученная, как оказалось, наградной саблею в бою от какого-то Испанца. – А это? Щепка? Приставленный к горлу кортик? Александр смеётся, запрокидывая назад голову, и распущенные рыжие волосы забавно жидким шелком льются по его спине. – Это просто кому-то надо было аккуратнее бриться.Обманутые ожидания новой истории вспыхивают пристыженным румянцем на лице доктора. – А что насчёт тебя? Что ты успел получить от Фонтенуа? – внезапно задается вопросом Смоллетт.Ливси не любил рассказывать о себе на войне – было видно, как тяжело даются ему эти воспоминания. Но сейчас он лишь неопределённо пожимает плечами. – Я был ранен почти в самом начале, и, сказать по чести, мало помню остальное. Всю правду он не может – не хочет – сказать: о том, как едкий запах крови спустя семь лет преследует его, о звоне пальбы да ржании лошадей, что прочным клеймом воспоминаний сидят у него в голове. Эта история не для безмятежного утра и даже не для темного вечера.Она его, и она умрет вместе с ним. – Я помню только, что мне не очень-то там понравилось, – вновь весело усмехается он, – такое удовольствие я бы ни за что не хотел повторить.Не дожидаясь ответа, он целует Смоллетта точно в губы, и нахлынувший пороховой запах отступает вновь. Чуть холодные руки касаются его спины, и даже через рубашку он чувствует, как бесконечно плавится под этими прикосновениями. – Твои шрамы – мои шрамы, твоё сердце – моё сердце, – тихо произносит Дэвид, утыкаясь носом в его плечо. Только рядом с ним он чувствует себя в безопасности, только рядом с ним он поистине дома.