ты и во сне необычаен, твоих одежд я не коснусь (r/nc-17) (1/1)

Багряное солнце заката снедало; день догорал остатками разговоров да дымом из чьих-то табачных трубок, и только волны неизменно бились о корму шхуны, предвещая таинственный туманный остров. Испаньола двигалась прямо по курсу не первую неделю, и предвкушение скорых сокровищ пропитало весь корабль. Но не только оно витало в атмосфере. Долгий опыт подсказывал Смоллетту о предстоящем ненастье: матросы – хотя, разве можно было этот сброд назвать оными – слушались всё меньше; всё чаще исполнения команд сопровождалось шёпотом, гнустностью да предательством полностью пропитанный, посему эту вахту капитан решил отстоять сам.Его глаза сейчас точно две маленькие вселенные взирали свысока на бескрайние воды; подставив лицо под приятный хладный воздух надвигающейся ночи, он медленно следил за тем, как остатки людей спускались вниз. Вечно улыбающийся Сильвер – своею же улыбкой умел он окружить себя людьми, но Смоллетт лишь недоверчиво считывать пытался её немые знаки – скрылся последним, в своей излюбленной манере желая капитану добрейшей ночи, и тогда Александр вздохнуть смог наконец спокойно. Вечер наступал лениво, словно нехотя: на тускнеющих красках неба можно было разглядеть сотни звезд, сплетающихся в созвездия, когда паруса только-только покрывались приятной уставшему глазу темнотой. Капитан медленно перевернул песочные часы – мелкий песок посыпался тут же, и зрелище это было так упоительно-умиротворенно, что Смоллетт ненароком зевнул, тут же отгоняя эти мысли – и вновь вернулся на место. Полюбивший море ещё юношей, иногда он так и не до конца мог поверить в это счастье, быть связанным с этой синей вечностью, и, к его несчастью, мысли эти делались иногда столь меланхоличными, что впору было хвататься за перо да вместо отчетов стихи писать. За собой эту слабость он признавал нехотя; кому-то чужому об этом поведал бы едва.И все же, профессиональная чуткость редко его подводила: услышав издали скрип палубы, Смоллетт тут же потянулся к висевшему у пояса кортику, крепко хватаясь за хладный металл. Шальная мысль о бунте проскользнула в его голове моментально, и стоило ему начать быстро прикидывать в голове сюжеты дальнейших событий, как грохот стоявшего на пути барахла – признаться, он так и не понял, что и чьё это было – и последовавшее за ним тихое чертыхание заставило его по-доброму закатить глаза и, быстро убрав нашедшую на губы улыбку, пойти помогать ночному гостю.Пожалуй, на этом судне был только один человек, способный на такое.– Не спится, доктор? – с явной усмешкой спросил он свысока – сидевший у его ног Ливси, старательно пытавшийся прислонить какую-то палку обратно, трогательно взглянул на него и тут же встал, вытягиваясь как штык да становясь выше капитана. – Я бы посоветовал Вам ходить со свечой, если глаза так непривычны к темноте, сэр. – Не стоит, я прекрасно вижу и так. – Я прекрасно это вижу, – со ухмылкой передразнил тот, наблюдая за тем, как странно усмехается Ливси. – Что же, но Вы не ответили на мой вопрос: что Вы здесь забыли в столь поздний час? Помнится мне, Вы одним из первых скрылись у себя сегодня. – О, не подумайте, мне просто надо было доделать пару отложенных дел, – доктор чуть помедлил – явная тревога читалась у него на лице – и тут же указал на капитанский мостик, – пройдёмте, я отвлекаю Вас от Ваших дел, сэр.– Не поймите меня неправильно, мой дорогой доктор, – ответил он со смехом, – но что-то мне подсказывает, что ближайшим моим делом являетесь Вы, сэр.Ливси лишь неопределённо пожал плечами (на секунду Смоллетту показалось, что тот вовсе дрожит от сменившегося на холодный ветра) и прошёл вперёд даже не оглядываясь. Весь его вид был настолько подозрительным, что начинало щемить сердце: он был одним из того редкого немножества людей, которым Александр мог доверять на этой плавучей чертовщине, посему терять его расположение не хотелось.И все же, он был капитаном, а не личным психологом, и, вернувшись на своё излюбленное место, где обыкновенно стоял днём, пытаясь уследить за всем и сразу, продолжил смиренное молчание. Украдкой поглядывая на Ливси, он понял, что скоро всё станет ясным: тот выглядел чрезвычайно прелестно в своей неловкости, пытающийся начать разговор. Это забавило, но это же и пугало: Смоллетт не мог знать точно, что беспокоит доктора; однако заполонившему пространство смятению пытался он не поддаваться. – Видите? – необычайно спокойно заговорил Ливси, позволяя себе дотронуться до капитанского плеча, сжимая эполеты под собой так крепко, что металлические пластины впились Смоллетту в кожу, и указал к небу. – Созвездие малого пса, одной из охотничьих собак Ориона. – Вы увлекаетесь звёздами? – Лишь немного, а Вы? – А мне их попросту положено знать. Если присмотреться, там можно увидеть конец Гидры. Ещё лучше её видно в южных широтах, там можно понять, какая она большая. Переведя взгляд на Ливси, Александр заметил, что взгляд того полностью был обращён к небу, и, прищуриваясь, доктор всматривался вдаль, пытаясь разглядеть описанное.– Нет же, немного левее, вот, смотрите, – резко он взял его за ладонь и указал на небо. – Когда я был у берегов Бразилии, вот тогда-то и разглядел Гидру полностью. С легким недоверием Ливси покосился на него: – Вы и там плавали? – Где я только не плавал. Немое молчание снова покрыло их своей липкостью, от которой уже не отмоешься вовек; под выпытывающим взглядом Смоллетта доктор и вовсе побелел, коря себя за былую смелость. – Дэвид, я понимаю Вашу осторожность, но если Вы не скажете мне то, что хотите, я усомнюсь в Вашем здравии. Наконец, Вы уже просто выглядите болезненно.И тут же Александр трижды проклял себя за то, что никогда не умел подбирать нужных слов: от его резкой речи доктор вовсе поник, словно надеясь, что сможет раствориться в воздухе. – Я обдумывал всё столько времени, но так и не смог найти нужных слов... Вы нравитесь мне, быть может, и многим сильнее, чем просто человек. Смоллетт бесшумно выдохнул, и улыбка чуть тронула его спокойные уста. – Видите, и это было совсем не сложно.Все свои чувства он привык выражать в действиях, а не словах, но кажется, для кого-то этого действительно было мало; он тысячу раз намекал Ливси своими прикосновениями, долгими разговорами ни о чём да и просто мелочами, что и подумать не мог, как тяжело дастся ему осознание этого. – И если я как-то оскорбил Вас этим, я не хотел. Может, это действительно неподходящий момент, но скрывать это я больше не желал. Ежели теперь я Вам противен, сэр, просто забудьте эти слова, а я сделаю всё, чтобы не попасться более Вам на глаза.– Вы тоже нравитесь мне, – чуть резко отрезал Смоллетт, и, Господь, удивлённое лицо доктора, что мигом покрылось неизведанным до этого смятением и восторгом, было воистину прекрасным зрелищем, – и я думал, это заметно. – Признаться, по Вам обыкновенно не заметно ровным счетом ничего. Александр сжал так и не убранную тёплую руку в своей ладони, поднося её к губам и целуя пальцы.– Мне жаль, что я заставил Вас сомневаться в себе.Дэвид не убрал руки, лишь подошел чуть ближе и вновь откинул голову назад, с чуть приоткрытыми губами взирая на звездным ковром устланное ясное небо. Тревога, в которой он по какой-то чрезвычайной глупости купался который день, наконец исчезла, и, поняв его без слов, Смоллетт также немо продолжил наблюдать за спокойными волнами, плавно на себе несущими шхуну. Изредка он поглядывал и на само судно, следя за тем, чтобы ни одна живая страждущая душа не увидела их вдвоём. – Признаться, я немного растерян, – вдруг произнёс доктор, и Александр с нескрываемым удивлением покосился на него, – если честно, сэр, я ведь рассчитывал только на отказ. Что теперь делать – я понятия не имею. – Вы знаете, доктор, я ведь тоже не мастер в любовных делах. Ливси усмехнулся: – Надо же, по Вам не скажешь. – ...поэтому полагаю, нам просто стоит учиться им вместе, – закончил капитан, и то, что его перебили, впервые в жизни абсолютно его не волновало. – Да, я тоже так полагаю, – со смешком на губах повторил Ливси, и, Смоллетт даже не сразу понял, как так вышло, положил голову на капитаново плечо. Так простоять пришлось недолго: непривычная к таким делам шея жалобно начала болеть, да и вновь всколыхнувший ветер пробирался под лёгкую рубашку – а ведь так и до болезни недалеко. – Я думаю, мне уже пора: довольно поздно и, если честно, холодно. – Вас проводить? Тёмная бровь Смоллетта прогнулась в усмешке шутливой, пока секундное смятение на лице Ливси не приобрело форму усмешки ответной:– Вы знаете, не стоит, я отлично вижу в темноте. – Ну-ну.Смоллетт вновь сложил руки к себе на грудь, на удивление вздымавшуюся спокойно; его плечо и ладонь всё ещё горели жаром чужого тела, а губы помнили соленую кожу перст. Проследив за стремительно уходящим Ливси, он спохватился наконец, когда тот преодолел уже почти половину своего пути. – Эй, Дэвид, – окликнул он его, улыбаясь, – добрых снов. – Спокойной ночи, капитан, – шутливо отдал честь тот и вскоре скрылся, оставляя Смоллетта одного с холёным природным спокойствием. Утро следующего дня начиналось лениво подстать вечеру: чьи-то тихие шаги заглушались шепотом, и казалось, будто всё здесь было окутано необычайной паутиною дрёмы. Проворочавшийся всю ночь в постели Ливси так и не смог спокойно сомкнуть глаз: то и дело бросало его то в холод, то в жар, отяжелевшая голова неприятно гудела, веки смыкались будто сами, а на губах выступала легкая улыбка. Вмиг всё, что было до этого мило душе его, оказалось мучением: подушка абсолютно потеряла форму, плед то жёг открытую кожу, то наоборот был слишком вычурно мягким.Лишь под утро потерянное спокойствие наконец-то нашло своего владельца, да стоило доктору самозабвенно сомкнуть очи, как стук в дверь – хотя, признаться, ощущался он не менее, как молот о голову – прервал только подкравшийся сон. – Войдите, – сиплым от усталости голосом оповестил он о готовности принять кого-то. Прокашлялся. Зябко повёл плечами – ночная рубашка то и дело спадала, обнажая кожу – да поверх накинул свободную белоснежную рубашку.– Смотрю, Вы уже встали, – удивительно мягко произнёс Смоллетт, входя в каюту. Ливси отвёл взгляд и чуть улыбнулся. За эту долгую от раздумий ночь он так и не понял, когда же так и не утихнувший стыд позволит им встретиться снова. Но, кажется, у капитана были свои планы.– Наверное, по мне видно, что я так и не ложился, – он усмехнулся и показательно потянулся, осматривая каюту красными глазами. – Ну что Вы, Вы выглядите прекрасно. Ливси вновь улыбнулся, хотя в этот раз это вышло более смущённо, и несмело дотронулся до чужой ладони. – Я подумал, что могу позволить теперь делать так, – торопливо пояснил он, довольно подмечая, что его рука тут же оказалась крепко сжата. – Мне кажется, нам обоим стоит хорошо выспаться и привести мысли в порядок, сэр. Но я ни в коем случае не отказываюсь от своих слов. Если честно, я даже рад, что Вы решились первым, – на это Ливси издал трогательный смешок, пряча лицо за своей ладонью, – клянусь, я думал, что мне силой придётся тащить Вас к признанию ситуации, в которую мы попали. – О, поверьте, капитан, лично я понял всё гораздо раньше. Вам просто следует быть немного ласковее с окружающими. Смоллетт фыркнул – Ливси коснулся кончика его носа. – Поцелуете меня перед тем, как уйдёте? – лицо доктора вмиг стало серьёзным – темные брови сдвинулись, губы сжались в тонкую полоску. Его сердце билось так часто, ожидая ответа, что впору было ему и вовсе выпрыгнуть из бедной истерзанной муками любви груди.Ответом послужили чужие губы, аккуратно завладевающие его. Тут же рьяно отвечая на поцелуй – Господи, он ждал этого так долго, – Дэвид сильнее сжал капитанову ладонь, а потом и вовсе положил её к себе на грудь, туда, где бешено билось его глупое сердце. – Если бы каждый мой день начинался так, быть может, я бы и был, как Вы выразились, более ласковым, – на удивление, ни тона усмешки не было в его речи, когда оторвавшись, Смоллетт взглянул на Ливси так, как никто никогда до этого не смотрел на него – ещё ни в чьих глазах не было такого океана неозвученной нежности и бури чувств. – Вы бы могли остаться, не думаю, что Ваше отсутствие сильно кого-то расстроит. – Но вызовет подозрения. Как только это закончится, клянусь, я останусь с Вами навсегда. Слыша эти слова Ливси ещё не знал, какой удивительной правдой они окажутся в будущем; но зато по крайней мере одна живая душа, помимо капитана, знала истинную причину его расставания с морем. Череда событий, как буря сменяющих друг друга, смогла выбить из головы все ненужные мысли и вновь заставить разум стать холодным.Он не помнил себя, когда Трелони сообщил, что капитан ранен; какая-то часть его упрямо пыталась отказаться от услышанного, вторая же упорно спешила помочь. Никогда ещё он не боялся потерять кого-то так сильно, но Господь был милостив – и всё обошлось. Перед тем, как идти вызволять Джима и Сильвера из рук оставшихся разбойников, им наконец удалось остаться вдвоём. – Я бы мог умереть уже множество раз, мы оба могли умереть, – Смоллетт с видимым трудом присел на кровати из листьев, тут же хватаясь за перевязанное плечо, – но этого не случилось. Я прошу тебя, вернись оттуда живым. – Победа у нас в руках, со мной всё будет хорошо, – клятвенно заверил Ливси и тут же строго взглянул на Смоллетта, – пожалуйста, ложись обратно. – Я терял вокруг себя так много людей, что не хватит часу сосчитать всех. Но, потеряв тебя, я потеряю себя тоже. Просто будь осторожен.– Я буду.И, окружая пиратов у вырытой ямы, он думал лишь о том, что не может подвести того, кому пообещал остаться в живых. – Не думай, что я забыл, о чём сказал тебе тогда.Это было первым, что сказал Смоллетт, стоило им после всего пережитого оказаться на суше. Непонятный импульс от этих слов прошиб тело доктора, заставляя его глубоко вздохнуть, прежде чем ответить:– Не думай, что я забыл о том, что ты сказал мне тогда. Он ухмыльнулся, пытаясь скрыть это от окружающих, и стрельнул глазами, показывая, что здесь слишком много людей, которым совершенно не обязательно знать о происходящем. – Сэр, не окажите ли мне честь отъехать ко мне? Думаю, после Ваших ранений Вам понадобится помощь, которую я смогу Вам оказать.– Конечно, сэр, всенепременно, – ни один мускул на его лице не дрогнул; глаза его сверкнули чем-то незнакомым, но вместе с этим очень близким. Стоило им перейти порог дома – Смоллетт все ещё немного хромал, но выглядело это очень милым – и оповестить горничную о том, что их беспокоить не следует, как Александр собственнически прильнул к губам доктора, вынуждая того опереться о стену и почти вслепую открыть дверь собственной комнаты. – Ты не представляешь, как я беспокоился за тебя всё это время. – Я знаю.Подрагивающими руками стянув с Ливси шейный платок да расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, Смоллетт вновь захватил его уста в плен, уже более настойчиво, вместе с этим позволяя Дэвиду стянуть с себя камзол. Он ждал этого так долго, казалось, с их первой встречи, когда при знакомстве он зацепился с ним взглядом. Долгими ночами мысли этим томили, заставляли прокручивать в голове картинки несуществующих сюжетов, и теперь это наконец-то происходит воочию. – Ты уверен, что действительно хочешь этого? – участливо поинтересовался Смоллетт, укладывая Ливси на просторную кровать посреди комнаты – та довольно скрипнула, прогибаясь под телами.– Я никогда не был уверен в чём-то так сильно. Новый поцелуй не заставил себя ждать; где-то жалобно стенала оконная рама, оповещающая о начавшемся дожде, пока Александр сцеловывал каждый вздох с уст своего любимого доктора. Это было лучше, чем в мечтах – видеть его так близко, всматриваться в глубокие манящие глаза, что как два темных озера звали за собой в пучину хаоса и чувств, – ласкать извивающееся тело, впитывать каждый полустон и касаться-касаться-касаться бесконечного бархата кожи. Наспех расправившись с рубашкой (холёная педантичность так и не позволила просто откинуть её в сторону, поэтому, расположившись на бархате подушек, Дэвид с плохо скрываемой улыбкой наблюдал, как аккуратно Смоллетт складывает оную на спинку близь стоящего стула), он вновь нависнул над Ливси, втягивая его в очередной поцелуй.– Что это? – заинтересованно спросил доктор – голос его был необычайно приглушен и чуть хрипел, – перстами дотрагиваясь до светлой полоски шрама на груди. – Мне иногда кажется, что ты забываешь, с кем по неосторожности имел смелость связаться, – осторожно убрав руку Ливси, Смоллетт мазнул губами по его запястью. Когда-нибудь он обязательно поведает о каждом своём шраме, но случится сие явно не в эту ночь. Как хотелось ему запомнить этот момент – момент, когда он, возможно, впервые за столько лет действительно был счастлив – навсегда; оставляя на белой груди собственнические алые ордена, Александр думал лишь о том, как удачно сложилась череда этих неслучайных случайностей, приведшая к этому. А потом и вовсе не думал почти ни о чём, когда, выгнувшись в спине, Дэвид коленом аккуратно потерся об его член, делая это с таким невинным выражением лица, что на секунду Смоллетт вовсе выпал из реальности.– Как нетерпеливо, – шутливо пожурил он его, вместе с этим торопливо окидывая комнату взглядом. – Просто из теории я всегда предпочитал переходить к...практике.На это он лишь усмехнулся, плавно скользя ладонью по ногам Ливси; что же, доктор получит всё, о чем так рьяно просит – два раза повторять не надо.Кровать с ажурной спинкой, коию для определенных целей Смоллетт отметил почти сразу же, вновь протяжно скрипнула, когда, очертив пальцами линию подбородка, он дотронулся ими до раскрасневшихся искусанных губ. И тут же накрыл их своими, ловя тихий стон.Стоило ему чуть приоткрыть уста для каких-то совершенно ненужных, но таких важных слов, как голос будто бы исчез вовсе, и всё, что оставалось ему – целовать кожу нежную шеи, оставлять влажную дорожку поцелуев на скуле да прикусывать мочку уха. – Черт возьми, сэр, Вы возьмёте меня или нет? – тихо вскрикнул Ливси, щуря глаза и расставляя ноги шире. – Признайся, тебе просто нравиться издеваться надо мной. Проигнорировал он это вовсе бесчестное замечание, но всё же подчинился; войдя в эту жаркую тесноту, Александр замер на секунду лишь затем, чтобы после уверенно толкнуться, прикрывая глаза от окутавшего удовольствия.Казалось, он уже и вовсе забыл, какого это – любить и быть любимым, но в этой будто адовым огнём горящей комнате когда-то давно потерянное чувство вернулось. Нет, это произошло ещё раньше, только он увидел стоящего рядом с нанявшим его человеком этого идеального доктора. Приподнявшись, Ливси обеими руками притянул Смоллетта за голову к себе, вновь целуя его в столь желанные губы. Пропуская спутанные рыжие пряди сквозь пальцы, он не удержался и несильно сжал их в кулак, про себя отмечая, что тут же поцелуй сменился укусом. Сжав запястье в своей ладони – некрепко, но довольно ощутимо, – Смоллетт прижал его к белой уже скомканной простыне, останавливаясь на секунду затем лишь, чтобы выдохнуть в приоткрытые губы: – Дэвид, не груби. ...И тут же изнова двинуть бёдрами, почти что с новой силой, заставляя Ливси под собой затрястись мелкой дрожью и скрывать стоны, пряча лицо в изгиб чужой шеи.Дождь за окном усилился, барабаня по стеклу, когда его толчки, ставшие порядком рваными и сбившимися, замедлились: почувствовав влагу меж животами, а затем и то, как невозможно идеально сжимает его в себе Ливси, сейчас жадно глотающий воздух ртом, он смекнул – и его время близилось к влажным секундам. Крепко сжав его ладонь в своей, Смоллетт излился, и последним, что видел он перед тем, как в изнеможении от удовольствия прикрыл глаза, был притягательно улыбающийся вид Ливси и его бесстыдно раскрасневшиеся губы.– Что ж, это определено было лучше, чем я себе представлял, – с усмешкой сказал Дэвид спустя некоторое время, наконец высовывая лицо из-под сбившегося в наволочке одеяла, которым его заботливо накрыли. – Стало быть, ты представлял? – тут же усмехнулся Смоллетт в ответ.– Возможно, и, быть может, когда-нибудь я скажу тебе правду...