Глава 2.2 (1/1)

За окном ещё не поднялось солнце, но Фёдор уже отошёл ото сна, оделся, вымыл волосы и лицо своё да держал подле лица зеркало, увитого чудищами. Он провёл кончиками своих пальцев по щекам и подбородку, глядя в отражение. Дрожащего пламени факела на стене да свечей на подоконнике хватало молодому опричнику для сборов его. Порез на скуле уже начал затягиваться, превратившись в тонкую розовую полосу шрама. Проведя пальцем по ране, Фёдор оглядывался на отражение своё в зеркале. На мгновение Басманов отпрянул назад, а сердце его замерло от неописуемой тревоги. Фёдор вновь прищурился в полумраке, дабы развеять странное видение. Юноша потёр переносицу, зажмурив глаза и переведя дыхание. ?Не могли же они взаправду шевельнуться?? твердил себе Фёдор, проводя рукою по змеиной морде из серебра. Фигуры зверей оставались, как и полагается – неподвижными. Лишь дрожащий огонь отбрасывал тени по спинам их чешуйчатым, по хвостам извилистым. Иной раз и самом деле углядеть не мудрено было, будто воистину ожили создания, что оберегали зеркало. Некоторое время юноша глядел в своё отражение, тонувшее в предрассветном полумраке. Мотнув головою, Басманов точно стряхнул с себя те образы, что померещились ему. Фёдор прошёлся по комнате и бросил через плечо взгляд на зеркало. Не приметив ничего жуткого, парень глубоко вздохнул и направился к выходу. Через несколько минут поднялся он к покоям государя, где встретили его двое стражей. Секиры у рынд всегда были наготове. Хмурые лица их одновременно уставились на молодого опричника. - Бьёт челом Фёдор Басманов. – произнёс юноша. Один из стражников опёрся рукою на секиру свою, точно на посох, да и отправился в покои доложить царю. Дверь отворилась перед Басмановым. Пред юношей открылись покои Иоанна. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза приспособились ко мраку, в который была погружена опочивальня. Слабый огонёк лампады да пара свечей на столе – то был весь свет. Ныне стол был много боле заставлен бумагами, книгами и письмами. На жёлтые листы капал желтоватый воск. Крошки красного сургуча оставляли полосы-царапинки на посланиях и указах. Сам государь медленным шагом шёл к центру комнаты. Видно было, что отошёл от красного уголка опочивальни своей, где располагались святые образа Богородицы и Спасителя. Иоанн медленно приподнял руку свою, и Фёдор склонился в поклоне и припал устами к перстням царским. Рука государя была холодна, точно вернулся он с мороза лютого. - С чем же пожаловал? – спросил Иоанн. Государь и не скрывал лёгкого любопытства в отношении гостя в столь ранний час. - Никак иначе, как с благодарностью за любовь, за мудрость и щедрость вашу, великий государь. – произнёс Фёдор. - Отчего же благодарность твоя не ждёт? Ещё заря не занялась, а ты уж явился. – спросил Иоанн. То было нелегко разглядеть во мраке, но государь нахмурился да прищурил взгляд свой, взглянув на Фёдора. - Ежели благодетель ваша не знает счёту времени, то и благодарность моя будет являться посреди ночи. – ответил Басманов. Повисло молчание. - То отец тебя надоумил, явиться ко мне ни свет ни заря? – спросил царь, наконец. Фёдор слабо усмехнулся. - Что ж вы, государь великий, не считаете меня мужчиною? – спросил Басманов. – Батюшка мой, право, и не ведает, что явился я к вам. Иоанн усмехнулся и отвёл лицо своё к окну, за которым всё никак не светлело небо. Хлопья снега медленно падали вниз, кружась, точно силясь переменить путь свой. Но все пляски их в воздухе оканчивались, стоило коснуться им иных сугробов на земле, крыше, заборах али перилах лестницы. Вновь повисло молчание. Иоанн не хотел помыслить ни о чём, заняв разум свой снегопадом за окном. Фёдор стоял неподвижно, выжидая, когда владыка обратится к нему. Не знал Басманов, сколько времени прошло, да и ожидание то не было невыносимо изнуряющим. Мрак, окутавший комнату, слабый огонёк лампадки, большие стопки бумаг и книг, которые, кажется, больше никто не тронет – всё чудилось каким-то навеки замершим. Неподвижная фигура государя, обратившая лицо своё к окну. Профиль его с длинным, но ровным носом, почти без перегородки, чуть склонилось, точно государь вот-вот вновь задремлет. В комнате воцарилось спокойствие, холодное и не тихое. Лишь снег за окном оставался движим, да огонь свечей да лампад иногда вздрагивали. - Ежели пожаловал ты, Федя, - наконец, заговорил Иоанн, всё глядя за снегом - с просьбою какой, от себя али от батюшки своего, так излагай. Басманову на мгновение показалось, что голос государя сильно переменился – сейчас он звучал тихо, но не было того жёсткого властного тона, который стальною хваткой сжимал сердца бывалых вояк. - Не жажду ничего, великий государь, ибо щедрость ваша предвосхищает любые чаяния слуги вашего. – с поклоном ответил Фёдор. – И боле того, светлый царь. - О которой щедрости толкуешь? – спросил Иоанн, обернув медленно взгляд свой на молодого опричника. Фёдор замер на мгновение. - О крайнем подарке вашем. Шестого дня. – ответил Басманов. Иоанн замер. Пальцы его пару раз мерно постучали подлокотник кресла его, да тотчас же и замерли. Царь закивал и велел жестом юношу умолкнуть, поднимая руку свою в воздух. - Что ж, Федя, надеюсь, дар мой пришёлся тебе по душе. – ответил царь, и голос его точно вновь переменился. Ныне полон он был незримого огня, который сейчас лишь отдаёт слабым жаром, но которому суждено разверзнуться огненной гиеной. Фёдор с улыбкою отметил перемену ту в голосе, хотя и не ведал мотива, не ведал движений души Иоанна. Он слышал лишь то, что мужчина перед ним в одеянии, точно у смиренного убогого, что эта фигура, молящаяся в полумраке ночи и есть царь всея Руси, и иного нет никого над ним. - Благодарю вас, великий государь. – произнёс Фёдор, и отдал земной поклон. … Заря робко занимала ночной небосвод. Ранние утренние звёзды ещё не сошли, и плавно терялись на всё боле и боле светлеющих небесах. Точно кому-то не хватало света, и он своею незримой рукой отвёл тот предрассветный миг все облака прочь, чтобы снег искрился мелкою россыпью под лучами. Точно вся природа разом застыла – реки были схвачены ледяными оковами. Вода на отмелях промёрзла до самого дна, а на поверхности рисовались кручёные узоры. Мороз выписывал тонкую работу, что была похожа на пышные перья диковинных птиц. Рисунки разрослись по камням, которые были слишком высоки, чтобы пелена снега могла укрыть их. Первые лучи зари робко касались тех узоров. Солнце, ещё мягкое, не проснувшиеся, медленно скользило вдоль витиеватых линий. Свет струился, точно студёная вода в устье реки повторяет направление течения, так и сейчас в морозных узорах разливалось нежное злато рассвета. Большой шар, преисполненный роскошного жаркого дыхания, поднимался над чёрною полосою леса. Длинные голубые тени растянулись к западу. С колокольни собора взору открывался неписанный простор. Терема да дворы слободы точно дремали, укутавшись голубоватым снегом. Маленькие чёрные точки тихонько вылезали из своих домов, корячась под тяжёлыми тюфяками али изогнутыми коромыслами с вёдрами. Редкие всадники нарушали покой в то утро. ?Пора пробудиться…? Хор церковных колоколов возвестил Слободу о заутренней службе. Заливистый звон разливался в воздухе со светом, что наполнял это морозное безоблачное утро. ?Давно пора очнуться ото сна…? думал Иоанн, касаясь перстнями своими переносицы.…Широкие шаги доносились по коридору. Быстро проходя меж высокими сводами, мужчина уж было сбил дыхание, но не смел останавливаться. В своих руках он нёс бумагу, прижимая его крепче к сердцу. Послание было запечатано, и клеймо мелком отблескивало в факелах. Мужчина был среднего роста, сложен славно. С его одежды сыпался снег, который он не успел отряхнуть, спешно мчась по лестнице. Он снял шапку с головы своей, медные кудри его ниспадали ему на плечи. Обветренная кожа хранила румянец, что навлёк мороз, но и с тем можно видеть было, как мужчина бледен. Оттого усы и борода его казались темнее. Хмурый и сосредоточенный взгляд мятежно бросался из стороны в сторону, а лоб его рассекала тревожная морщина. Наконец, он предстал предо дверьми, окованные железом. У входа встретил его Малюта, обличённый, по уставу, в чёрное одеяние поверх шёлковой рубахи алого цвета. Опричник был при оружии, и за широкий пояс заткнул саблю, что едва не касалась каменного пола. Суровое лицо опричника походило супостью своей на медведя, но не был мужик ни зол, ни гневлив. Напротив, с улыбкой встретил он князя, широко раскрывая свои ручища. - Здорово, Вань, здорово! – радушно молвил Малюта, обнимая князя да прихлопнув пару раз по плечу. Отстранившись, опричник оглядел князя с головы до ног. Пришедшему объятья не были неприятны, но по взгляду его да по манерам видно было, что не ждёт дело его. - И я рад видеть тебя в здравии, Гриш. – ответил Иван, всё глаза воротя на дверь. – Государь у себя? - Погоди, принимает ныне бояр думных. – молвил Малюта, мотая головою. - Но царь сам велел мне явиться в письме. – произнёс князь и полез рукою во внутренний карман своего кафтана, да остановил его Малюта, опустив поверх руки его свою тяжёлую руку. Замотал головою опричник. - Ныне государь совет держит. – твёрдо произнёс Малюта. – Никак не выйдет. Голос его утратил всякую простецкость. Не повышая голоса, звучал он жёстко, и речь его возымела мрачное действие на князя. Иван шагнул назад, точно неведомая сила толкнула его к тому. - Тебе ли, Малюта, опричник государев, не знать, что про про меня да семью мою толкуют? – спросил князь. - Не ведаю, Вань. – Малюта пожал плечами и помотал головою своей, да с такою простотой, что диву дался князь. - То бишь, брата моего, Василия, не припоминаешь, Гришка? – спросил князь. Много желчи, но вместе с тем и тяжёлого горя пронеслось в словах тех, брошенных, точно глупая шутка. - Да вроде и припоминаю вас, Кашиных… Меньшой брат твой, васька этот? – спросил Малюта, почёсывая рыжею бороду свою да взгляд прищурив. - Ежели память подводит тебя, - продолжил князь, сдерживая голос свой, дрожащий со сбитого дыхания, - летом того года сослали на Соловки его. Якобы вор он. Да притом, что суд Земской не признал в нём вора. Слова эти брошены были, точно с силой, да не проняли Малюту. Лицо опричника хранило суровый холод, коий уж и насторожил князя, да тот и продолжил речь свою. - Известия с конца осени приходят одно пресквернее другого – ныне гибнет брат мой оклеветанный, гибнет в изгнании, в лишениях и муках. Но правда со мною. – с теми словами князь приподнял письмо своё. Малюта выслушал речь князя Кашина, но взгляд опричника оставался безучастным. Он сохранял полное спокойствие в голосе, и будто бы даже сочувствующе вздохнул, вновь помотал головою своей и развёл руками. - Ежели дорожишь головою своей, поди, да обожди, как государь принять тебя сможет. – добавил опричник. - Сколько ждать же? – спросил князь. - А то ведает лишь Господь Бог. – Малюта пожал плечами. Хотел было князь что возразить, да вгляделся в лицо опричника, да и вразумел, что всё без толку будет. Остался князь подле двери, да с тяжёлым вздохом облокотился он о стену, пялясь на красные сапоги свои, с коих не успел оттаять снег с улицы. Не ведал князь, сколько времени прошло, да каждая минута сжимала сердце его леденящей душу тревогой. Поглядывал он то на Малюту, что стоял могучей фигурой подле дверей, то на письмо, то вновь воротил глаза на пол, на своды. Обернулся князь и в окно, и вновь оборачивался на опричника, в ожидании, да тот оставался молчаливой суровой стражей. Князь обернулся к окну, наблюдая за двором. Ему хватило нескольких менее минуты, чтобы отворотить свой взгляд, и Иван в нетерпении принялся расхаживать по коридору. Украдкою князь поглядывал на дверь, на Малюту, но всё оставалось неизменным. Ожидание выматывало и становилось непосильной ношей, как вдруг вдалеке послышались частые шаги и будто бы лёгкий звон или бренчание. Князь тотчас же обратился взором в дальний конец коридора. То шли трое холопов. Они были ряжены в яркие ткани расписные, на поясах да вороте поблескивали жестяные бусы да медяки, что постукивали друг о друга при каждом шаге. В своих руках несли слуги подносы из серебра, да кушаньем загромождённые – то была жаренная птица, пышущая ароматным жаром, выложенная подле зелени и отварных овощей. Следом за дичью несли четыре кувшина с питьём. У холопа, что замыкал ряд, за пояс была заткнута деревянная дудка с резьбою. Едва завидев слуг, Малюта тотчас же открыл дверь. От удивления князь Кашин замер на месте, глядя в царскую палату. Государь сидел на троне своём, полностью облокотившись спиною назад. Роскошное одеяние его расстилалось по подлокотникам золотого трона. Подле царя сидела его супруга и заливалась громким смехом. Быстрый взгляд бросила царица на угощение и хлопнула ладонями, как дичь стали подавать ко столу. Первым голову обернул мужик, что сидел спиною к двери, и в нём Кашин тотчас признал Алексея Басманова. Взгляд опричника радостно озарился, как холопы принялись подавать кушанье. Пришлось убрать большую карту со стола – тем занялся юноша, которого ранее князь Кашин не видел при дворе. На юноше был кафтан из тёмно-зелёного бархата, исшитый золотом. Холоп с низким поклоном отдал дудку юному боярину в кафтане, и тот с интересом осмотрел её. Если в палате и вёлся разговор о делах государственных, то звон серебряных чаш да смех давно заглушили его. Перед лицом князя Кашина Малюта закрыл массивную дверь и встал всё с тем же невозмутимым лицом, что и прежде. Иван сложил руки на груди и тяжело вздохнул. - Говорю же, государь ныне не принимает. – произнёс Малюта, непоколебимо стоя на своём посту. Хмурые брови точно сдвинулись боле к переносице на лице князя. - Лишь скоморох принимает да чёрта татарского этого, Басмана? – спросил Иван, махнув на дверь. Опричник преисполнился странной радости, да спрятал улыбку свою в бороде, чуть наклонив голову. - Ступай, Вань. – со снисходительностью в голосе произнёс Малюта. - Не отступлюсь. – твёрдо ответил князь. – Жизнь брата моего, оклеветанного, изгнанного, ныне в моих руках. Ежели отступлюсь, как мне предстать потом на суде небесном? И да поможет мне Бог в суде земном, но не отступлюсь я, Гриша. Не отступлюсь. Малюта глубоко вздохнул. - От же унижение будет для рода вашего, и без того страждущего, - произнёс Малюта, исподлобья глядя на князя, - ежели тебя, Ванька, по всему дворцу силою волочить придётся, да мороз вышвыривать, право же? Иван Кашин поморщился лишь о мысли той. - Не гневайся, Ваня. Не дури, не губи себя. – продолжил Малюта. – Того, гляди – утомился ты дорогою? Так приляг же, княже, приляг во покоях своих. Будь гостем, Ваня. Будь гостем, и да будет тебе. - Как же почивать велишь, коли ведаю я, что гибнет брат мой, кровь моя? – спросил Иван, и лицо его исказилось в той скорби, коию и высказывать ему стыдно уж было перед Малютою, да сердце не сдержалось. - Не ведаю, да и нет с меня на то спросу. Ступай. – коротко отрезал опричник. – Иначе волочить тебя, как сволочь поганую велят. С презрением окинул взором он дверь за широкою спиною опричника, развернулся, да и пошёл прочь.…Глухая ночь. Снег только-только закончил идти, с неба летели последние мелкие снежинки и вершили высокие сугробы. Лишь ржание нетерпеливых лошадей, переминание их с ноги на ногу да постукивание их копыт. Треск. Частое потрескивание факела, но едва его слышно. Перед резными воротами стояли всадники в чёрном. Пламя тонкою гранью очерчивало их фигуры. Резкими бликами дрожала сталь их сабель. Люди медленно отступились от ворот, обойдя их полукругом. - Словом и делом! – раздался окрик. - Гойда! Гойда! – подхватил оглушительный хор. Мужские возгласы смешалися с рванувшим рыком пороха – то снесли ворота в щепки. Поднялся собачий лай – то псарня проснулась, и взбесились собаки с шуму да с резкого запаха пороху. Ото сна пробудился и барский дом – в окнах усадьбы забегали беспокойные тени – да поздно было. Не было битвы. Не успели домочадцы со стражею своей и оружия в руки взять, как были сражены саблею опричниной. Короткие хриплые возгласы – и крестьяне на службе в усадьбе испускали свой последний вздох, даже не поняв спросонья, кто карает их и за какие прегрешения. Четверо опричников во главе с Басманом-старшим ворвались в барские покои. Басманов провёл рукою по перине – постель ещё хранила тепло хозяев. От злости Алексей пнул кровать, да с такою силою, что та с резким треском сдивинулась с места. Точно псам, Басман присвистнул и указал на массивный шкаф, изукрашенный резьбой, а сам опричник бросил короткий взгляд в окно. Заметив следы на свежем снегу да фигуру, что тонула во мраке, Алексей было уже ступил ногою на подоконник – высота была плёвая для такого вояки. Да остановился Басман, завидев, как некий всадник уже преследует беглеца. На том Алексей и отошёл от окна, и не видел, как сын его настиг бегущего на лошади своей. Фёдор было замахнулся, да рубанул криво – он рубанул по руке. От боли беглец заорал и рухнул в снег. Под ним расплылось тёмное пятно. Его уста судорожно шептали проклятья, когда Басманов спешился, по обыкновению своему, не сбавляя ходу лошади. Подойдя к раненному, Фёдор схватил его за целую руку и поволок за собою, точно бездушную ношу. Когда Басманов воротился ко двору, дочерей барских, босых и простоволосых, выволокли на мороз с бойким улюлюкиванием. - От визгливые! – присвистнул Алексей Басманов, видя девчушек. Молочная кожа их в несколько мгновений покраснела от лютого холода. Платья их тотчас намокли со снега. Младшей девчонке было чуть больше семи. Алексей обернулся, сперва заметив Данку, лошадь сына своего, а после того и самого Федю. Юноша бросил раненного себе под ноги и ногою пнул, дабы лежал тот на спине. Грудь беглеца уже была залита горячей кровью, да всё вздымалась еле-еле. - Батюшка! – завопила девушка, преисполнившись ужаса. Один из опричников тотчас же огрел её резким ударом хлыста. Крик сестры заставил других девушек обернуться, да напрасно – милосерднее было бы отвести их взор, дабы не видели они, как через ворота накинули петлю. Пронзительный девичий вопль вторил гоготу опричников. Несколько мгновений раненный боярин дрыгался и глотал ртом воздух. Хриплый вздох, последний – и всё. Начало светать. Девичие крики сменились прерывистым резким заиканием, точно задыхались девушки. Губы их искривились и дрожали отчаянном страхе. Во влажных глазах застыл сам ужас, и будто бы жизнь навеки покинула их. - Хватайте, что приглядели! – скомандовал Алексей, возвращаясь в своё седло. – Да пускайте красного петуха! Отдав то распоряжение, Басман пустился в Слободу, а вместе с ним помчались пара опричников, кои вогрузили на лошадей своих барских дочек. Фёдор отводил лошадь свою из-за ворот, когда ощутил руку на своём плече. - Что велел он? – спросил Андрей, глядя вслед Басману. - Ежели приглядел чего в доме – бери, да поживее. А то, гляди, не разживёшься на службе государевой. – ответил Фёдор и обернулся на усадьбу. Басманов опёрся на уцелевший столб ворот и скучающе глядел за тем, как опричники мечутся чёрными тенями, погружая на лошадей своих парчу и золото, ухваченное в доме. Один из слуг государевых столь был загромождён ношею своей драгоценной, что не мог углядеть и дороги перед собой. Оттого и наткнулся на препятствие и повалился в снег, раскидав награбленное. Преградою незримой был сам хозяин дома – на его висящее тело и наткнулся опричник, разразившись ругательствами. - От же мразь! Будучи мёртвым, и то, гад, насолил! Тьфу! – ворчал опричник, вновь собирая награду свою, отряхивая ткани от снега. Фёдор с Андреем усмехнулись, глядя, как тот поносит покойника. - Кажется, впустую брешешь, Вань. Плевать ему, он, висит себе. – с улыбкой добавил Фёдор. Опричник было обернулся на Басманова, да и не ответил ничего – сплюнул на пол, да и продолжил добро своё собирать со снегу. - Ну полно тебе. – отмахнулся Андрей. – Что за красный петух? Фёдор заулыбался пуще прежнего, обернув лицо к другу своему. - Не видал ещё? – спросил Басманов, сложив руки свои перед собою да перебирая пальцами, точно предвидя то ещё зрелище. Андрей лишь свёл брови, да в недоумении глядел на друга своего. Фёдор меж тем вставил два пальца да присвистнул на весь двор. - Пошевеливайтесь! Того, гляди, до зари не управимся! – громко объявил он. Опричники точно поняли, что значат слова эти – забегали, да по коням рассаживаться принялись. Меж тем те, кто были в доме повыбегали разом, роняя на ходу барские погремушки. Басманов же забрал факел, да и направился к крыльцу, да и подпалил порог дома. - Гойда! Гойда! – кричали опричники, вскинув над головою обнажённые сабли свои. Пламя быстро охватывало резное дерево. Огонь мелкими языками-чертятами разбежался внутри дома. По окнам углядеть можно было путь его. Когда дом уже начал обрушиваться под ношею своей, опричники сели по коням и мчались к заутренней службе. ?Пора пробудиться…? думал Иоанн, глядя этим утром вдаль, откуда поднималась сизая лента дыма. Взгляд его, хоть и утомлённый, но пронзительный не по годам, устремлён был на тот дым. … Когда Иван Кашин вышел из церкви, тотчас же нахмурился. Завидел сразу, что лошадь его обступили опричники. - Со светлым праздником вас. – произнёс Иван, подойдя к фигурам в чёрном облачении, не признавая среди опричников ни одного знакомого лица. - И вас, княже. – улыбнулся один из слуг государевых. То был мужчина росту чуть ниже самого Кашина. Борода его тёмно-русая росла неровно, точно имела клочья, выдранные с обеих щёк. На лбу да на брови виднелись следы словно от когтей. На правом ухе порванная мочка безобразно топырилась огрызком. - Куда же, княже, торопишься? – спросил опричник, преграждая дорогу к лошади. Иван тяжело вздохнул и скрестил руки на своей груди. Холодным взглядом оглядел он опричников. Если и мелькала мысль потянуться к оружию, тотчас же пропала она. - Излагайте уж! Чего томите? Как звать-то вас? – спросил князь, прищурив взгляд. - Звать меня Иван Булатов. Да будто ты торопишься куда? – усмехнулся опричник, кивнув куда-то за плечо князя. Иван обернулся, сведя свои брови. Из собора выходил ряд фигур, облачённых в чёрное. То опричники покидали службу. Во главе той процессии шёл государь. Лишь по росту его превеликому, что возвышала его даже средь воевод, да по профилю его узрел он царя. Ничем боле Иоанн не отличился от опричнины своей. Сопровождали его четверо человек. Со многих шагов видел князь, как государь держит совет всё с теми же лицами, что были на пиру – Басманов да юноша, а вместе с ними князь Афанасий Вяземский да Дмитрий Хворостин. Всё отдалялись фигуры, и разговор их доносился короткими обрывками. Слова, произнесённые и без того низким тоном, уж вовсе не были слышны. И хоть не знал Иван, о чём толкует государь с советниками своими, уяснил он вновь – ныне думы государя далеки от дел Кашиных. - Уж выбрал царь великий слуг, что ближе прочих нынче при дворе. Как видишь, - с каким-то уродливым сочувствием вздохнул Булатов с неровною бородою, - не до тебя великому царю и князю всея Руси. И не до брата твоего. От этих слов Иван точно взвёлся. Взгляд его в тот же миг преисполнился гнева. - Не смей и говорить о том, чего не ведаешь. – сквозь зубы проговорил Кашин. - Да легче, княже, легче! – опричник взмахнул руками своими, точно унимая жестом тем пыл Ивана. – Тут во время службы нам было видение, будто бы оклеветали братца-то твоего. И мы, грешники, искупить вину свою, ибо поступилися мы совестью своей на службе нашей нелёгкой. Гнев на лице князя Кашина сменилось замешательством. - О чём же ты? – произнёс Иван. - Так будто сам не смыслишь? – усмехнулся Булатов, да опричники подхватили смех тот. - Нет в сердце моём жажды да стремления к тяжбе меж бояр за власть да любовь царскую. – Иван мотнул головой. – Жажду лишь суда праведного над братом моим. - Что ж, жди суда праведного от Басмановых али Вяземского. – пожал плечами Булатов. – Ныне царь им вверяет боле власти, нежели кому-либо. - Умолкни, Иван. Ты в шаге от заговорщества. – отрезал Кашин и боязливо оглянулся через плечо. - А Басмановы, того гляди, и преступили ту черту. – просто ответил опричник, да и кашлянул, заглушив окончание слов своих. Иван свёл брови пуще прежнего, но ныне эти речи пробудили в нём странное влечение, с коим совладать не мог он ни разумом, ни сердцем. Заметив ту перемену, продолжил опричник. - Ежели сердце твоё жаждет праведного суда, отчего же не жаждешь ты его для каждого из нас? Отчего же не жаждешь ты праведного суда над самими Басмановыми, хотя бы? – спросил опричник. Уже не преграждал пути он Кашину к лошади его, да Иван и не шёл к ней. Медленным шагом расхаживал он по скрипучему снегу, не сводя взгляда с князя. - Али есть за ними что, за что судить их? – спросил Иван, и тотчас же обернулся через плечо. - Так тем и служим государю, что сыскиваем воров да прегнуснейших предателей великого царя и отечества нашего. – с усмешкою ответил мужчина, переглядываясь с иными опричниками. Те вторили улыбками да переглядывались меж собою. - Отчего же сами не доложите государю, что подобралися к нему лукавые? – спросил Кашин. - Так, княже, иной раз благое дело со стороны сочтётся великим злодейством. – чуть ли не печалью вздохнул Булатов, почёсывая бороду. – Ведь что сочтёт великий государь, коли изложу ему я доводы свои? Не иначе, жажду власти лишь да положения Басмана этого проклятого. Не станет он и слушать, да велит за ревностную зависть заковать в железо, али вздёрнет, а то и похужее что. То ли дело, благородный князь Кашин обличит злодея! Не имеешь же ты никакой выгоды с того! - Складно излагаешь, - вздохнул князь, - да уж второй день жду, кабы обратиться к государю о судьбе брата моего, да всё без толку. Видать, пиры с любимцами своими во главе ныне у царя. - То-то нам и на руку. – усмехнулся опричник. – Ныне пир будет в честь святого праздника. Гойда ты и объявишь, да при всех, нежели Басманов сущий вор? - Так доводов до того нет у меня… - вздохнул Кашин. - Так есть они у нас. – опричник потёр руки свои да жестом велел наклониться ближе князя. - Что, дескать, окажется, что краденное сыщется в покоях опричника его любимого али сынка его? Понизил голос он настолько, что Иван едва мог слова различать, да как дослушал, отпрянул он от опричника, едва ли не с ужасом на лице. - Неужчто?... – спросил Иван. - Всё так, княже, всё так! – кивнул Булатов. …Плясуны дурачливо кружилися в ритме музыки, что лилась от гусель, балалаек да дудок, заводные трещотки стрекотали, заглушая скверные мысли. Пестрящий хоровод клубился атласными лентами да мелкими бусинами из крашеного дерева али меди. Подле государя занимали места князья Хворостин, Вяземский, да Басман-отец. Опричники ближнего круга государева вели меж собою прешумную беседу, в то время как Басман-сын резвился средь ряженых дураков. Фёдор вступал в пляс со скоморохами, и удаль его молодая раскрывалася во всей красе. Лёгким шагом, точно и не касался он вовсе земли. Среди ярких масок с искривлёнными минами лицо его, белое и живое, обрамлённое волнами чёрных как смоль волосами, то отворачивалось, уклоняясь от шуточных выпадов, то вновь обращалось ко свету. Как музыка стихла, дабы смениться новым размерным ладом, Фёдор запрокинул голову назад, убирая с лица пряди волос. Глубоко вздохнул юноша, переводя горячее дыхание своё. Уж не танцевал, да лишь насвистывал мелодию, коей занялись гусляры. Ко столу подойдя, Фёдор поднял чашу с вином, да сел спиною ко столу, закинув ногу на ногу. Поднеся питие к губам, он припал к чаше и испил из неё большими глотками. Бросил взгляд юноша через стол, углядывая своего друга-чужеземца. Улыбка тотчас же озарила лицо юноши – немец знал толк в винах, и хлебал так, что не уступал опричникам. Фёдор обернулся вполоборота, оглядывая застолие, да и взглянул мельком на государя. Иоанн сидел на троне. Роскошная шуба ниспадала подле него. Густой мех теплел лоснящимися отблесками в свете факелов да свечей. Руки его покоились на подлокотниках. На перстах величественно мерцали в горячих отблесках крупные камни в золоте. Взгляд Иоанна хранил за собой многое молчание, но выражение лица не было ни мрачным, ни удручённым, каким государь становился ближе к вечеру, снедаемый тревогами. В этот вечер государь был покоен и даже весел. Порою тот или иной куплет пропевал он вместе с остальными, но лишь вполголоса, низко и тихо, не придаваясь той забаве сполна. Много боле увлечён царь был созерцанием сего веселия, оттого и преисполнялся благодатной радостью, что несло с собою и сладкое вино. Следил государь и за разговором Басмана, Хворостина да Вяземского – всё спорили меж собою, боле даже в пустословие впадали. Речи те улавливал государь вполуха. Занимали Иоанна немало и пляс, охвативший незримым демоном слуг его да опричников. Глядел он на резвость, да дух тот, что неуловимо скакал с места на места, повинуясь распевам да игре музыкантов. В мешанине той различить человека было сложно, да цепкий глаз государя сумел-таки выхватывать в сплетении движений фигуру слуги своего, что был много удалее всякого, кто когда-либо отплясывал перед государем. Не было цели у государя, глядеть в тот вечер за Фёдором, да куда б ни отводил он взгляда своего, едва разум его, расслабленный одурманивающим вином, всё воротил обратно к Басманову, к его играм с иными дураками, к его плясу, что был в шаге от борьбы, ибо любил Фёдор ловким выпадом выкрасть то инструмент, то поясок со скомороха. Игривые разборки их не имели под собою ничего, кроме праздного веселия. Когда Фёдор, утомлённый той забавою, опустился подле отца своего, Иоанн видел, как под шёлковою рубахой его вздымается молодая грудь, как взгляд его, живой и открытый, перекинулся по всей палате и во мгновение обратился на самого государя. ?Ведь и не пляшет он…? подумалось тогда Иоанну, да не стал воротить взгляда своего. Фёдор некоторое мгновение точно не знал, что и сделать, да поднял чашу свою, широко улыбнувшись. Иоанн и не желал сдерживать улыбку, коия озарила его неприступно-величественное лицо. Царь щёлкнул пальцами, и тотчас же подбежал юноша с кувшином особого вина, которым почивали лишь государя да царицу, если супруга присутствовала на застолье. После того, как юноша наполнил царскую чашу, слуга хотел было отойти прочь, но царь остановил его, велев жестом налить вина и Фёдору. Завидев, что краичий приблизился к Басманову, юноша вскинул брови от радостного удивления и обернулся на государя. Иоанн с улыбкой ждал, пока наполнится чаша Фёдора. Когда краичий исполнил долг свой и отошёл в полумрак за трон государя, царь поднял свою чашу. Фёдор вскинул голову вверх чуть тряхнул ею, дабы смахнуть растрепавшиеся пряди с лица своего. Преисполненный радостной гордости, и вместе с тем простейшего удовольствия, юноша с улыбкою припал губами к чаше, едва Иоанн сделал первый глоток со своей. - От даёшь, Федька! – усмехнулся Хворостин. Князь давно уж отвлёкся от пустой беседы, видя дар государев младшему Басманову. К Слову, Басман-отец тоже глядел за сценой сей, и судя по глубокой морщине на лбу его, силился понять в том толк, коий ускользал. - Ну что же, сложишь саблю да в скоморохи перерядишься? – спросил Хворостин, заливаясь пьяным смехом. За те слова Басман-отец огрел со всей дури по башке князя, что тот едва ли лбом об стол не ударился. Пирующие рядом опричники лишь рассмеялись, не слышав даже, о чём толковали. - Какую государь велит, ту службу и буду служить. – пожав плечами ответил Фёдор, глядя, как вступилися в драку отец со Хворостиным. Дракою то едва можно было назвать, хотя оба мужика не скупилися на мощь ударов своих, да не били по лицу, не драли волос, да про оружие и думать забыли. Афанасий Вяземский, насмеявшись вдоволь, принялся разнимать их. В тот миг и появился князь Кашин на пороге. Иоанн заприметил фигуру его ещё до того, как князь вышел из-за полумрака коридора. Сразу же государь следил взглядом своим за ним, покуда пришедший приблизился к трону и отдал низкий поклон. Фигура его терялась в пестроте кружащихся лихих дураков. Верно, не приметил никто его появления, кроме Ивана Булатого. Уж этот-то опричник всё веселился на пиру, да поглядывал на дверь, всё выжидая друга своего. - Будь гостем на пиру опричников моих! – радушно произнёс царь, плавно и величественно разводя руками своими. Кашин взглядом окинул роскошную трапезу. Приметил лицо Булатова, а с тем точно вдохнулись силы в грудь князя. Твёрже на ногах он держался пред великим царём. Под взором царя оказавшись, под этими тяжёлыми глубокими глазами, которые безмолвно вершили судьбы, склонил голову Иван. - Со скверными вестями я, великий государь. – сразу приступил князь, приподняв лицо своё. Тепло и радость сошло с лица государя, сменившись природною жестокой суровостью. Музыка не стихла, но поумерила свой пыл. Царь тяжело вздохнул, откинув голову вверх, прикрывая глаза свои веками. Подперев голову рукою, он барабанил пальцами второй руки по подлокотнику трона своего. Взгляд Иоанна застыл на князе, и выражение то становилась внешне бесстрастное, да таящее под холодную маскою своей великий гнев и великую ярость. - Излагай же, Ваня. – со вздохом велел Иоанн. - С превеликою болью в сердце, не жаждуя ни наживы, ни награды, молвить должно мне – воры приблизился лукавством к тебе, великий, светлый и добрый государь наш! – произнёс Кашин, ударив кулаком в грудь свою, да склонившись в поклоне. Разразился стол перекликами да бранью, но прерваны были все разом – то ударил царь кулаком своим по столу. - И кто же, - спросил Иоанн, понизив голос свой, - из собравшийся здесь, коим отдал я сердце своё, коих возлюбил, паче братьев? На кого же укажешь мне, княже? От этого голоса, низкого, но звучного и глубокого, прошибал холод не только у Ивана Кашина. Опричники, мгновение назад пировавшие, да дерущиеся потехи ради, ныне замерли. Князь сглотнул, чувствуя, как горло его пересохло. Собравшись с силами, медленно обернулся он на Фёдора Басманова, что сидел, как и прежде, облокотившись спиною ко столу, закинув ногу на ногу. Юноша сам был преисполнен любопытства, с которым оглядывал он вошедшего. Фёдор был удивлён – то было видно по выражению лица его, но в удивлении том примешана была и ребяческая весёлость, с коией дети глядят на что-то диковинное. Князь вновь обратил взор свой на государя, и вновь волна ледяного ужаса пробила его от одного взгляда царя. - Фёдор Басманов отплатил вам воровством подлым, великий царь! – произнёс князь. Иоанн перевёл взгляд на юношу. Молодой опричник лишь поджал губы, да невзначай пожал плечами. - Сим днём найдена в покоях этого плута драгоценность из сокровищницы супруги вашей, великой царицы Марии. – продолжил князь, доставая из внутреннего кармана нечто из серебра. Покуда опричники щурили глаза, силясь разглядеть, что же извлёк же на свет князь Кашин, лишь двое на пиру ведали о том, даже не глядя в руки Ивана. Государь сидел на троне, глядя на князя будто бы безжизненно-стеклянными глазами. Во взгляде не читалось ничего, помимо, разве что унылой скуки. Кашин, стойко держась под этим взглядом, с поклоном протянул зеркало Иоанн. Великий царь принял сокровище из рук Ивана, да погляделся в него. Покуда действо то длилось, не смел никто и шевельнуться. С замиранием сердца уставились опричники на государя, не ведая, как поступится владыка с одним из них. - Федька, поди сюда. – произнёс с глубоким выдохом Иоанн, велев жестом приблизиться. Басманов сглотнул, оправил кафтан свой, поднимаясь со скамьи, убрал рукою пряди с лица своего и приблизился к государю. Молча Иоанн протянул зеркало юноше, да заглянул в глаза ему. Фёдор принял его из рук царских, да ненароком коснулся их. Басманов смотрел в глаза Иоанна, и на мгновение всё вокруг объялось полумраком, точно нет тут иного света, кроме робкого лепестка огня лампадки, стоящего подле святых образов Богородицы и Спасителя. Сколь быстро нахлынули образы, столь же быстро и улетучились они, и вновь молодой опричник предстал перед своим государем. - Поглядись в него. – повелел царь. Фёдор приподнял зеркало и обернулся лицом ко свету, оглядывая своё лицо. Белое лицо его слегка занялось румянцем от пляски на щеках, влажные глаза его цвета ясного морозного неба сияли бликами. Юноша чуть исправил угол зеркала с тем, чтобы разглядеть фигуру царя, что находилась за его спиною. Мрачнело лицо самодержца, а руки его, несколько мгновений назад мирно покоящиеся, ныне вцепились в подлокотник с такою силою, что на кистях выступили жилы от злости. - Что же скажешь мне, Федя? – спросил Иоанн, мерно постукивая пальцами по трону. Движения его были полны напряжения, и пальцы переминались неравномерно и резко. - Что ж молвить? – спросил Фёдор с короткую усмешкой, хотя глаза его вовсе не улыбались, а скорее в превеликом внимании улавливали каждое мановение души, каждый жест государя, выискивая в нём безмолвные указы. Фёдор медленно опустил зеркало да обернулся, дабы глядеть воочию на царя. И тотчас же приметил, как глядит Иоанн на него. Не смог бы ни царь, ни опричник его, обличить ту чувство во слова, да Басманов ощутил, как будто твёрже земля стала под ногами его, как разум будто бы, наконец, прояснился. - Что же молвить, ежели приглянулось оно мне? – спросил Фёдор, пожав плечами, да и погляделся вновь мимолётно в отражение. Ропот пробежался по устам опричников. Боле всех дивился Булатов, уставившись на действо то с превеликим интересом. - Что, право, есть одна безделица супротив того, что служу я тебе, великий и мудрый государь? – спросил Фёдор со странной беззаботностью. Сам юноша дивился лёгкости речи своей. - И в самом деле. – отмахнулся Иоанн, откидываясь назад на троне, сложив руки перед собою замком, скрывая улыбку. - Что боле занятно, какого же дьяволу делал ты, княже, а в покоях моих? – спросил Фёдор, медленно обходя Кашина вокруг. Князь замер на месте. Взгляд его метался от царя, затем через стол к Булатову, и обратно на великого правителя. - Право, Вань? – спросил Иоанн, подпирая рукою лицо своё. Не знал Кашин ответа, да оттого взгляд в пол устремил. Повисла вновь тишина на несколько мгновений. За то время князь терялся, точно тонул в болоте. Самодовольная улыбка Басманова точно выбила почву из-под ног. Фёдор тем временем медленно обходил князя, приближаясь к царскому трону. - Разве зло я тебе учинил какое? – вздохнул Иоанн, мотая головой и прикрыв глаза. С царских уст сорвался тяжёлый вздох. - За брата своего же приехал просить у меня? Что есть я? Грешник немощный, как и всяк. – продолжил царь. – Какими словами я принял тебя? То вся братия опричников моих слышала – нарёк я тебя гостем. Оставил в прошлом я прегрешения брата твоего плутоватого. Бог с ним! Хотел с тобою, Ваня, разделить я хлеб и вино, хотел с тобою вместе петь да веселиться. Но с чем ты явился ко мне в сей светлый час? - Светлый государь! – взмолился Кашин, но прерван был. - Молчать, пёс! – царь в тот же миг обрушил кулак свой о стол. – Уже довольно смрада изверг рот твой дрянной! Нет иного дела тебя, как рыскать по палатам слуг моих верных!? - Но с тем же уличил я его! – воскликнул Иван. На тех словах поднялся Иоанн во полный рост свой. Бросил короткий взгляд он на Фёдора, что подле трона стоял, скрестив руки на груди. Одной рукою схватил царь юношу за плечо, второю – выхватил из-за пояса Басманова нож его. Со всей силою ударил по лицу князя царь рукоятию ножа, разбив до крови лоб Кашина. От удара такой силы рухнул Иван на пол, прикрывая рану. - Где в тебе добро христианское, мразь ты ничтожная!? – царь пнул в живот князя. Раздался хриплый крик. - Пришёл ты не о милости просить! Ни о добре молитвы твои! А лишь о том, как бы карать, да карать жестоко! Вор тот! Вор этот! – Иоанн носком сапога своего перевернул князя на спину. Фёдор стоял позади государя с любопытством глядя на гнев государев, что обрушился на князя. На мгновение юноша поднял взгляд. Пировавшие за столом опричники все как один уставились на ярость царя. Но боле всех Фёдор задержался взглядом на отце своём, который стоял в абсолютном смятении. Глядел на сына он, не сводя глаз, и точно вопрошал, взаправду ли всё это, ибо не мог Алексей верить ни словам своим, ни ушам. Юноша же глядел на отца невозмутимо, да и обратил взгляд свой обратно на государя. Иоанн придавил грудь его коленом и вонзил нож в плечо князя. Плащ Кашина тотчас же принял во себя тёмную горячую кровь, хлынувшую потом бурным. Мех на воротнике в несколько мгновений слипся и отяжелел. Крик заполнил всю палату, и тотчас сменился хриплым задыхающимся стоном. - Не молите вы о милости, не просите вы о прощении! – сквозь зубы процедил царь, вытаскивая лезвие из плеча. – Вымаливаете у меня кары для иных… Нет в сердце твоём света веры и любви. Иоанн замахнулся и нанёс последний удар в грудь князя. За столом воцарилось тревожное смятение – опричники переглядывались меж собою, не обмениваясь ни словом, лишь взглядами. Булатов с досады и от омерзения сплюнул на пол, за и опустошил чашу со своим питьём. Меж тем Фёдор шагнул ко столу, стянув из-под блюда чистое полотенце, оглянулся назад и подозвал слуг с кувшином чистой воды, сам же приблизился к Иоанну и опустился подле него на колени. Лишь сейчас, находясь подле государя, Басманов видел, как всё тело Иоанна наполнилось дрожью. Его длинные пальцы всё ещё крепко сжимали рукоять ножа, и царь не был в силе расцепить руку. Когда холоп приблизился, Фёдор повелел коротким кивком головы оставить кувшин на земле, подле ещё не остывшего тела князя. Иоанн обернулся на гулкий стук, когда серебряное дно коснулось каменного пола. Лишь тогда царь вытащил нож из тела и медленно протянул оружие юноше. Фёдор молча принял его, но оставил на полу. После того взял полотенце, обмакнув его в воду и осторожно обхватил царя за запястие. Дрожь ещё не покинула тело царя. - Позволите? – тихо спросил Фёдор, глядя в глаза Иоанна. Царь ничего не ответил, но не одёрнул руки. Тогда Фёдор потянул чуть на себя и принялся смывать горячую кровь. Вода в кувшине всё сильнее окрашивалась в цвет глубокого бархата. Холод от каждого прикосновения благотворно влияли на разум Иоанна – дрожь начала стихать. Юноша всё то время изредка поднимал взгляд на государя. Видел Фёдор, как лицо перенимается с неистовой ярости на усталую отрешённость. Глаза его насилу держались открытыми. Когда очередной раз юноша коснулся полотенцем руки Иоанна, царь точно отмер из своего оцепенения и поднялся с пола. Взглянув на стражу, что стояла у входа в палату, царь коротко кивнул на окровавленное тело. Единый взмах государя – и вновь заиграла музыка, пущай и поначалу нескладно да сбивчиво, но как разыгралися, так и держали ладный строй. Фёдор опустился на место своё, подле отца. Даже не встретившись с ним взглядом, юноша лишь отпил из кубка своего, да и пустился обратно плясать средь скоморох.