- 5 - (1/1)

Неважно, что не ты играл на скрипке;Неважно, что ты бледный и худой;Неважно, что побили по ошибке —Скажи ещё спасибо, что живой.Все правильно — кто хочет, тот и может,Всё верно, в каждом деле выбор твой.Всё так, но вот одно меня тревожит:Кому сказать "спасибо, что живой"?..*…Только чувству, словно кораблюДолго оставаться на плавуПрежде чем узнать, что "я люблю"То же, что "дышу" или "живу".****И снова?— почти бессонная ночь.Решить при свете дня было легко, но для исполнения решения нужны были особенные силы, которые таяли тем быстрее, чем стремительнее наступала ночь.Голова моя заполнялась фантазиями, по большей части весьма смутными. Чувственность сплеталась в них с логикой, и одно другому не мешало. Не то, что я мечтала конкретно о Майкле. Образ был нечётким и размытым, и цель своего томления я не называла по имени. Скорее всего то, что творилось в моём сердце, когда я в мечтах и тревоге прислушивалась к дыханию Персидского залива за окном, было пробуждением женщины, способной любить и дарить себя без остатка тому, кто будет готов оценить дар. И я совершенно точно понимала и представляла себе, каким должен быть он?— тот, кто оценит. Я была уверена, что угадаю правду и больше не обманусь, как произошло это с моими прежними любовниками. Искушение теперь имело вполне конкретный образ, который (я знала это!) я буду искать и найду. Конечно, моя мечта имела определённые черты и, само собой, эти черты слишком напоминала Майкла. В свете открывшейся правды не могло быть иначе. Но вместе с тем желание вытеснить обнаруженные чувства и страх признаться в них творили свой образ, и иные особенности избранника вставали передо мной.Моё желание прикосновений и поцелуев особенно сильное бархатной, пряной ночью?— прохладной и в этот раз лишённой липкой духоты?— и воображение, позволявшее воплотить эти мечты, мирно уживались с обнаружившимися страхами. Мне казалось, что это правильно?— бояться и желать. Не имело значения, чего именно я боюсь и чего конкретно желаю. И на ту, и на другую эмоцию тело откликалось примерно одинаково. И я понимала, что если бы позволила себе не думать, то волна, очень сильно напоминавшая вожделение, уже давно выгнала бы меня наружу и заставила искать способы достижения цели. Вожделение принято объяснять в сексуальном контексте. Однако, вожделеть можно ведь и не только тело, но и, к примеру, свободы или освобождения. Я хотела освободиться: от сердечных стонов; от томления, которое разливалось и заполняло меня неотвратимо, как надвигающийся шторм; от мыслей о Майкле, вколачивающихся в мозг дюймовыми гвоздями. Я хотела вернуть себе спокойствие, утраченную отстранённость восприятия текущего момента, когда я могла смотреть на Майкла и не видеть на его месте желанного мужчину, а волнение объяснять простыми и пустячными переживаниями. Несерьёзными и мимолетными.… и не хотела этого.Я встретила рассвет у окна. Нетерпение выгнало меня из постели. Нетерпение и беспокойство. Я не могу сказать, что именно беспокоило меня: страхи, надежды или что-то другое. На что я могла надеяться, если решение скрыть чувства оставалось неизменным? Чего бояться? Разве что встречи с Майклом. Я постаралась выбросить из головы все мысли, по крайней мере до утра, до того момента, как буду вынуждена встретиться лицом к лицу со своей проблемой и проверить крепость своих решений.Высунувшись из окна, я ловила языком ветер. В детстве я часто бегала возле дома по лужайке, открыв рот. Боюсь, соседям это казалось странным, но я об этом не знала. Мне представлялось, что в этот момент я надуваюсь, как шарик. В руках и ногах возникала странная лёгкость, и я думала, что мне не хватает совсем чуть-чуть, чтобы взлететь. Я даже пыталась подпрыгивать, решив, что нужен всего лишь толчок. Однако, взлёта не случалось. Это вовсе не обескураживало мечтательницу?— я продолжала свой бег и прыжки, надеясь когда-нибудь взлететь. Это длилось едва ли не до ночи, пока мама не загоняла домой…Тёплый ветер гладил по лицу и, закрыв глаза, я забылась, вспоминая сны, пытаясь разгадать их. Я старательно избегала намёков на тяжёлые моменты, которые видела во сне, полагая как маленький ребёнок, что если я отвернусь и крепко зажмурю глаза, то ничего не случится. Качаясь на нежных ветряных ладонях, я была счастлива. Потому, наверное, не сразу услышала голоса.Задний фасад дома выходил к морю. Выглянув из окна, я наслаждалась видом залива и лёгкие заполнял солёный морской воздух. Немного свесившись, я могла увидеть окна спален второго этажа и разглядеть, что делается на террасе, на которую был выход из спальни Майкла. Это была единственная комната в доме, имевшая обширный балкон с высокими резными перилами, украшенными светильниками в виде китайских фонариков. Украшения смотрелись нелепо, если окинуть единым взглядом весь дом, но создавали уют, если забыть о том, что они выбиваются из общего архитектурного антуража.Негромкий баритон был ясно слышен — шумы суматошного дня ещё не захватили в плен раннее утро. Я узнала голос Джермейна. В первую минуту я решила тихонько закрыть окно, чтобы не подслушивать разговор, не предназначенный для моих ушей. Но демон, сидевший на левом плече, жарко зашептал в ухо что-то о беспечности говоривших и о том, что им самим следовало бы подумать о сохранении приватности своей беседы. Я не устояла.Слегка прикрыв окно, я оставила маленькую щёлку, чтобы моё присутствие нельзя было обнаружить и в то же время было достаточно хорошо слышно. Наверное, моим поступком руководило банальное женское любопытство. Но не только… Как я уже говорила, решить сопротивляться любви было просто. Исполнение решения требовало усилий. И пока что я терпела поражение.Конечно же, собеседником Джермейна мог быть только Майкл. Кто кроме него мог находиться в его комнате в такую рань? Не столько содержание того, что говорилось, привлекало меня, нет. Я дико, страстно, нестерпимо хотела услышать хотя бы голос Майкла, если уж боялась увидеть его самого. Меня томило непобедимое в эту минуту стремление быть рядом хотя бы так?— незримо. Я даже не думала о том, что могу услышать что-то, что мне знать не следует. Я не краснела, сознавая, что подслушивать нехорошо. Эти мысли просто не могли пробиться сквозь волну желания.—?Не спорю. Он выгоду всегда видел сквозь три кирпичных стены. А?..Ответа я не услышала. Невидимый собеседник находился в комнате, откуда звуки до меня не долетали.—?Я думаю, нет,?— проговорил Джермейн, видимо отвечая на неслышный вопрос или мнение,?— но, с другой стороны, надо что-то решать. Все эти ?паши? и ?оглы? не привыкли ждать, несмотря на всю свою восточную степенность и неторопливость.—?Я знаю, Эрм,?— донёсся негромкий ответ Майкла. Он или вышел на балкон, или просто подошёл к двери,?— но сейчас мне ничего не нужно. Честно. Здесь относительно спокойно, вот и ладно.Некоторое время внизу царила тишина. Я подумала, что братья ушли, и решила оставить наблюдательный пост и всё же немного поспать. Но вновь зазвучавший голос прогнал сонливость моментально.—?Ты не подумай?— я ценю твои усилия, правда. Но я… я не могу. Я не могу подписать обязательства, которые не выполню совершенно точно,?— Майкл помолчал немного. Видимо то, что таилось в его сердце, требовало свободы, и он вдруг заговорил. Заговорил тихо и спокойно, но смысл произносимых слов не позволял слушателям обмануться бесстрастием, звучавшим в голосе. —?Знаешь, в последнее время мне всё чаще кажется, что на месте сердца у меня огромная чёрная дыра. Чувства, эмоции входят туда и теряются, пропадают, понимаешь? Я знаю, что те, кто рядом, меня любят; я знаю, как откликался на эти чувства в прошлом, что испытывал при одной мысли о маме, о детях и прихожу в ужас, понимая, что сейчас не испытываю ничего хоть сколь-нибудь отдалённо напоминающее мои прежние переживания. Иногда я просыпаюсь среди ночи и ощупываю себя, прислушиваюсь к стуку своего сердца и думаю: может быть, я давно уже умер и просто не заметил этого. Ну что ты смотришь на меня круглыми глазами? Думаешь я псих?—?Нет, Майкл, я так не думаю.—?Иногда мне хочется пойти и отрубить себе палец или всю руку, или нанести себе какую-нибудь другую рану, чтобы почувствовать хотя бы боль, потому что… потому что это значило бы, что я всё ещё жив. У меня в голове рождается музыка, она всегда там есть, но её рождение не вызывает прежнего трепета в клетках. Она мёртвая. Она не поднимет и не впечатлит никого, если уж сам автор ею не впечатлён и не захвачен. Я по-прежнему слышу и могу создавать гармонии, но не чувствую их. Теперь это бездушные строчки бухгалтерских цифр, которые просто обозначают номер ноты или её место на нотном стане. Я всегда боялся музыкальной школы именно поэтому. Если звук втиснуть в рамки, он перестанет быть волшебством. Видимо то, что происходит сейчас, это наказание мне за то, что я всегда сопротивлялся классическому музыкальному образованию. А может быть… —?Майкл замолк на минуту и продолжил уже иным тоном. Тоном, в котором было больше отчаяния, чем бесстрастия. Казалось, он с трудом пробирается по глубокому снегу, временами тонет в нём, оскальзываясь, но упорно продолжает идти, двигаясь к видимой только ему цели. Голос его зазвучал решительнее. —?Прошло два месяца… Я надеялся, что, когда этот страшный марафон будет позади, всё понемногу наладится. Я думал, что осознание моей правоты и признания государственной системы будет достаточно?— я ошибался. Дело не в погубленной репутации, имидже, слухах или в чём-то ещё. Со всем этим можно работать… Видимо, дело в том, что умер я? Эта чёрная дыра… она не затягивается никак и ничем.Я сидела на полу под окном, прислонившись головой к стене, сильно, до боли обхватив себя за плечи. Я слушала голос Майкла?— тихий и спокойный, словно он рассказывал о чём-то отвлечённом, а не о себе. Время от времени в интонациях проскальзывало что-то напоминавшее ярость, но в целом говоривший был скорее спокоен, чем возбуждён. В голосе сквозила горечь, но не гнев. Он говорил о чём-то, что знал совершенно точно, что обдумал со всех сторон, и я боялась услышать в его голосе или угадать иным способом намёки на решение, которое он принял. Ни к чему ходить вокруг да около?— в этот момент я подумала, что он близок к самоубийству. Я знала, что Майкл был верующим человеком и скорее всего так бы не поступил, и говорю сейчас не о верёвке, ноже или таблетках. Я говорю о смерти, которая для него означала едва ли не больше, чем смерть физическая. Творческая агония, которую я случайно подслушала, вызывала жалость, но и благоговение. Он признал её и почти смирился, больше не желая сопротивляться. Майкл говорил о том, что всё ещё оставался мастером, но уже больше не мог быть творцом.Агония всегда производит тягостное впечатление?— становится стыдно за то, что ты здоров, а конец для тебя не так близок. Агония творческая ошеломляет ещё и потому, что человек, на первый взгляд, совершенно здоров и выглядит привычно. И только совершенно случайно ты можешь подглядеть тьму безысходности, заполняющую его душу. Страшная правда, открывающаяся внезапно и оттого поражающая особенно сильно, отнимает силы; острая жалость охватывает и лишает способности здраво и динамично мыслить. Ты не можешь ничего сказать или сделать не потому, что нет вариантов, а потому, что оказываешься вовлеченным в настроение: одномоментное для тебя и бесконечное для него?— того, кого ты любишь всем сердцем, или хотя бы просто сочувствуешь.Я не могла поверить в то, что услышала. Помня о своей задаче, я наблюдала за Майклом, встречая его часто в холле или библиотеке?— мне казалось, что он спокоен и вполне доволен. Но что можно знать о другом не будучи им? Едва ли не впервые со смерти мамы я захотела с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Я не знала, что мне делать. Мне нужен был хотя бы доброжелательный слушатель если уж не советчик!Между тем разговор внизу продолжался.—?Раймона из кожи вон лезет, чтобы повернуть всё по-своему. Но я не хочу.—?Ну, да,?— в голосе Джермейна зазвучало веселье,?— а если станет скучно, можно устроить маскарад.—?Можно,?— рассмеялся Майкл, но смех его звучал глухо и странно и совсем не походил на привычный звонкий и весёлый.Джермейн пытался отвлечь и себя, и брата?— внезапная откровенность Майкла произвела тяжёлое впечатление. Он на что-то намекал, вытягивая из глубин их общей истории воспоминания. Джермейн говорил о чём-то, что им двоим было хорошо известно. В этот момент сценки из прошлого, заботливо сохранённые в глубине сердец и умело вызванные с помощью смешков, намёков и ужимок, объединяли братьев. Не было сомнений?— Майкл отвлёкся. Это чувствовалось не в словах, а в интонациях, которые сопровождали слова, в звучании голосов. В эту минуту я пожалела о том, что у меня нет брата или сестры?— тех, с кем я могла бы разделить глупое, утомительное, но такое удивительное детство.—?А вот завел бы себе подружку,?— назидательно проговорил Джермейн,?— было бы совсем нескучно.Я почувствовала, как мои щёки начинают гореть, а в душе проявляется стойкое убеждение, что дальше разговор мне подслушивать не стоит. Противоречивые чувства, обуревавшие меня, на некоторое время отвлекли от голосов снизу, и я не услышала ответа Майкла, но оценила совет Джермейна:—?Не обязательно арабки… Ну, их! У них всегда в шкафу прячутся братья или дяди, и не дай бог сделаешь что-нибудь не так?— и всё! Поминай как звали! —?Джермейн веселился вовсю. —?Можно и кого-нибудь поближе позвать…—?Горничную что ли,?— давясь от смеха уточнил Майкл.—?Можно и горничную. Они бывают очень … отзывчивыми.Братья рассмеялись. Теперь это был весёлый, здоровый смех двух дуралеев, вспомнивших какую-то забаву или шалость, в которой они оказались замешаны. Сроки в данном случае не были важны, главным здесь было воспоминание беспечальное и немного наивное. Безысходность отползла и затаилась.—?Нет,?— отсмеявшись, проговорил Майкл и добавил,?— ты же знаешь?— никаких романов на рабочем месте…—?Да,?— согласно протянул Джермейн,?— это важное уточнение. А как же…На этих словах его голос прервался, словно кто-то зажал ему рот рукой.Я тихонько отползла к кровати. Меня никоим образом нельзя было заметить, разве что рассмотреть приоткрытое окно.Голосов больше не было слышно. Видимо, собеседники скрылись в комнате. Я покраснела от мысли, что, возможно, Майкл подумал обо мне и потому прервал слова, которые готов был произнести Джермейн. О чём они были? Они касались меня, или Майкл, заметив, что разговор принимает фривольный оборот, не захотел его продолжать? Он догадался, что я могу услышать их разговор, или почувствовал присутствие третьего невидимого собеседника?Обдумывая случившееся, я испытала моментальный укол в сердце, вспомнив одну реплику так ясно, будто кто-то повторил мне её прямо в ухо…Значит, никаких служебных романов? Я поняла вас, мистер Джексон!***Возможность проверить?— готова ли я отказаться от любви?— представилась довольно быстро. В один из дней августа Омар пригласил меня в клуб.Омар был высок, широкоплеч, обладал приятной внешностью, в которой африканские черты гармонично уживались с особенностями представителя белой расы. Иными словами, Омар был мулатом. Большие серо-коричневые глаза на широкоскулом смуглом лице с полными, красивой формы, губами смотрелись необычно и удивительно. Когда он улыбался, в глазах его проявлялось озорство мальчишки, когда сердился?— стальной блеск хищника. Омар был интересным мужчиной, если бы я смогла оценить его достоинства.Суббота и воскресенье для охраны были выходными днями. Ребята проживали не в доме, а где-то в городе, уезжая каждый вечер, когда нужды в их услугах не было. Они были местными, и в городе у них стояли дома, в которых жили их близкие.Теоретически у меня тоже были выходные дни. Только разделение на отдых и работу бывает четким и ясным, когда работаешь в привычном режиме, например, в офисе. Если же работа и дом, в котором живёшь, совмещены, то сложно отделить одно от другого. Моя работа начиналась не ровно в восемь часов и часто не заканчивалась спустя восемь часов, как предписывало трудовое законодательство.Начало рабочего дня приходилось на тот момент, когда я открывала глаза. Рабочий режим включался автоматически?— я прислушивалась к работе устройств, убирая комнату и умываясь; приглядывалась к картинкам на экранах, когда проходила мимо, направляясь на завтрак или покидая комнату по иным заботам, или занималась прочими делам, свалившимися на мою голову. Рабочий день заканчивался, когда я засыпала.До сих пор если мне случалось покидать дом?— это не было связано с моими развлечениями: я уезжала либо по заданию Майкла, либо по просьбе Грэйс. Было волнительно идти отпрашиваться по собственному желанию.Спускаясь, я слышала громкие голоса, но не придала им значения. Только оказавшись рядом с дверью библиотеки, я осознала, что голоса доносятся оттуда, а дверь?— заперта, чего до сих пор не случалось. Я коснулась дверной ручки, но тут же отдёрнула руку, услышав резкий голос Майкла, слегка приглушённый запертой дверью, но достаточно сильный, чтобы я могла разобрать слова. И слова эти заставили моё сердце похолодеть и сжаться от горечи, звучавшей в голосе:—?… я ведь педофил, верно? Я ведь заслужил это? Правосудие не ошибается…—?Не городи чушь! —?загремел Джермейн. —?Ещё раз…—?Эрм, если мне нельзя говорить то, что я считаю нужным,?— гневно перебил Майкл,?— я буду молчать!—?Осёл!—?И катись из моего хлева!За дверью что-то упало и загремело.Услышав голоса братьев, я собиралась уйти, оставив решение своего вопроса на потом. Но смысл реплик, которыми обменялись собеседники, заставил окаменеть.Майкл всегда говорил тихо?— берёг голос. Но сейчас он просто гремел! Голос, который никогда не был особо сильным, заставлял колебаться воздух даже сквозь препятствие в виде дубовой двери! Гневное отчаяние, звучавшее в нём, ощущаемое каждой клеточкой тела, отнимало способность двигаться и даже дышать.Я не успела отскочить и спрятаться?— дверь распахнулась, и человек стремительно шагнул мне навстречу, едва не толкнув в грудь.—?Вы оба?— ослы,?— укоризненно проговорила, остановившаяся за моей спиной, Грэйс.Она появилась незаметно и неслышно?— видимо, шла из прачечной, поскольку в руках у неё была аккуратно сложенная стопка белья. Проследив за её быстрым взглядом к лестнице, я заметила у перил лохматую головку Бланкета и любопытные глазёнки Пэрис.Джермейн не ожидал увидеть меня за дверью. Было заметно, как он старается справиться с клокотавшим в нём гневом. Лицо его отражало неимоверные усилия?— выражения менялись, как в волшебном фонаре. В первую секунду я отшатнулась. Конечно же я не боялась того, что он меня ударит?— это была спонтанная реакция на стремительный шаг.Оценив мою позу с прижатыми к груди руками и негромкую осуждающую реплику Грэйс, Джермейн с усилием улыбнулся:—?Вы совершенно правы, мамочка,?— почти пропел он вслед поднимающейся по лестнице женщине. —?Мы работаем над этим.Голос его с каждым словом становился спокойнее и мягче, дыхание ровнее.Грэйс фыркнула откуда-то с верхней галереи. Дети потянулись за ней, как нитка за иголкой.Джермейн отступил назад, пропуская меня в библиотеку.—?Доброе утро, Мойра-сан, вы отлично выглядите сегодня,?— весело приветствовал меня Джермейн, скрывая брата своей фигурой.—?Доброе утро, Эрми-сан,?— сложив руки перед грудью, я низко поклонилась в приветствии, как это принято в Японии.—?Вы очаровательны, когда ведёте себя, как американка,?— засмеялся Джермейн,?— но просто удивительны, когда вспоминаешь о том, к какому народу вы принадлежите по рождению.—?Не думаете же вы, что если я ?нисэй?, то не знаю обычаев страны, в которой родились мои предки?—?Надеюсь, я не сказал ничего неприличного? —?спросил Джермейн с шутливой обеспокоенностью. —?Всё же разница в двадцать с лишним лет освобождает меня от всяческих подозрений в неподобающем поведении??——?Думаю, что в Японии подобная разница в возрасте могла бы послужить основанием для заключения брака, так что о приличиях следовало бы побеспокоиться заранее, чтобы не попасть в неловкое положение,?— ляпнула я прежде, чем сообразила, что собираюсь сказать.Мне кажется, Джермейн на мгновение потерял дар речи, а я почувствовала, как жар охватывает мои щёки. Чаще всего со словами у меня была большая проблема: я не знала, что, как и где говорить. Но иногда звуки начинали жить собственной жизнью и я с удивлением, а бывало и с ужасом, слушала сама себя словно со стороны.Чтобы как-то выбраться из изумлённого молчания, я сообщила зачем пришла.Майкл стоял у окна и казался взъерошенным, как воробей после драки. Он бросил в мою сторону короткий взгляд и отвернулся, не проявив никакого видимого интереса к моему появлению. Я даже не уверена услышал ли он мою просьбу или выслушал и ответил механически, не вникая в смысл того, что я говорила. Меня немного обидело это. Я считала, что имею право на внимание со стороны начальника.—?Да, конечно,?— ровно и безэмоционально произнёс он, даже не повернувшись от окна.Согласие было получено, и я ушла.—?Отдыхайте, дорогая,?— донёсся до меня голос Джермейна.Омар привёз меня в один из модных ночных клубов. Я не спрашивала, куда мы направляемся, поэтому для меня это было большим сюрпризом. Музыка оглушала, и я, ошалевшая, подпрыгивала следом за ним, протискиваясь сквозь танцующую массу. Омар легко вспарывал плотную толпу, я тащилась у него в хвосте, задыхаясь от шума и запахов.Поразмыслив позже, я поняла, что на самом деле всё было не так уж плохо. Толпа не такая густая, музыка не слишком громкая и временами даже приятная. Просто мне неуютно, когда вокруг много людей. Возможно, если бы Омар догадался и провел меня чёрным ходом, усадив в сторонке, где не так громко и ярко,?— мои впечатления были бы иными.Или вообще?— повёл на набережную… Когда мы возвращались, мне хотелось выпрыгнуть из машины навстречу сверкающим огням, подсвечивающим залив. Перемигивание огней создавало волшебную световую музыку. Наверное, и ощущения были бы другими, и воспоминания приятными, и появилось бы желание повторить.Омар был очень внимателен и немного робок. Это была ещё не любовь, но влюблённость слабая, нежная и неуверенная. Мои чувства открыли мне глаза. Я вдруг ощутила себя столетней старухой?— я так ясно видела то, что происходит с Омаром, словно читала книгу с подробными и точными описаниями. И чувствовала, что это не то, что мне нужно. Мне было стыдно и неловко за то, что смогла вызвать у мужчины (между прочим, очень интересного и достойного!) такие переживания; за то, что не имею силы ответить на них.Омар был хорошим парнем и, наверное, я была бы с ним счастлива, но не так. Словно купальщица, я проверила температуру воды одним пальцем и решила, что она мне не подходит. Я и к воде пошла, хорошо понимая, что не полезу туда ни за какие награды, но всё равно пошла.Я ещё сопротивлялась, но в глубине души уже тогда понимала, что моё сопротивление ни к чему не приведёт. Я сдамся на милость победителя, который, скорее всего, даже и не заметит своей победы. Интересно, чем занята его голова, когда он сидит один или гуляет по берегу залива в одиночестве? Несколько раз я видела его из окна своей комнаты. Подозреваю, что теперь я буду смотреть в окно чаще… Тряхнув головой, я постаралась отогнать непрошеные мысли и вернуться к моему теперешнему спутнику. Дорога домой сопровождалась молчанием. Омар не решился предложить мне что-то ещё, когда я уклонилась от поцелуя и попросила отвезти меня обратно. Я сказала, что устала. Я смотрела на него, а он сосредоточенно глядел на дорогу, осторожно пробираясь среди машин или входя в поворот. Он как будто нёс меня на руках, бережно обходя препятствия. На лице его не было злости или обиды, скорее грусть, огорчение. Несмотря на печально закончившийся вечер, он нашёл в себе силы ласково улыбнуться мне.Он подождал пока ночная охрана откроет ворота. Махнув рукой, я направилась к дому. Помедлила на дорожке, приостановилась на пороге, удержалась от искушения присесть на ступеньках и помечтать, глядя в ночное небо. С того самого момента, как мы покинули клуб, у меня было ощущение, которое, наверное, испытывает птица, направляясь домой.Дом, погружённый в темноту, казалось, затаился, скрывая нечто в своих стенах. Мне было очень спокойно. Здесь и сейчас я больше не металась из стороны в сторону. Слишком ясно показало мне сегодняшнее приключение, где моё место. Моё место рядом с Майклом. В качестве кого?— не знаю. Но такой тишины и покоя, которые я прочувствовала, когда он держал меня за руку во время экскурсии не было сегодня, когда ладонь Омара сжимала мои пальцы.В голове моей звучали слова Майкла, подслушанные не так давно, в сердце?— теснилась любовь настолько сильная, что временами мне казалось, что она убивает меня. Разум и чувства спорили, перетягивая победу то в одну, то в другую сторону.Света не было ни в одном окне, и я надеялась, что моё позднее одиночество никто не рассеет. Было около трёх часов утра. Небо только задумывало рассвет. Свет от подъезда почти не проникал в холл, несмотря на огромные окна. Прежде чем подняться к себе, я зашла на кухню, прошла к холодильнику.Негромкий придушенный вскрик разбудил тишину, таившуюся по углам, когда, обернувшись, я заметила темную фигуру, сгорбившуюся за столом, стоявшим в глубине и не заметным от входа.