- 4 - (1/1)

Ниточка дней все не кончается,Мы бусы на ней,Мы бьемся, как рыбы в стекло.Встретиться с ней не получается,Звезды не ездят в метро……Серый рассвет, серый проспект?—Ночью прошла гроза.Мокрый асфальт,Город продрог со сна.В серой толпе сама по себе,Полуприкрыв глаза…А.Макаревич, "Машина Времени"***Вечером, укладываясь спать, я воскресила в чувственной памяти пережитые утром ощущения. Паника ушла, не оставив следа, а вот вспоминание объятий вызвали образы из давних детских снов. И облик принца, посещавшего меня тогда, все сильнее стал напоминать Майкла. Меня даже немного удивило то, что я не узнала его сразу.Видения из детских снов мешались с текущими картинами, которые врезались в память совсем недавно. Новые люди, их образ, голос и слова оказывали влияние на меня. Минуя сознание, добрые и не очень впечатления отпечатывались на бессознательном уровне, ожидая своей очереди быть осмысленными. Я хранила их словно скряга свои сокровища, запирая в дальний сундук и не решаясь приступить к внимательному разглядыванию своего богатства. Я чего-то боялась. Как будто это пристальное рассматривание могло раскрыть мне меня с необычной стороны, рассказать то, чего я ещё не знала.Сейчас сокровища теснились, требуя внимания, пытались пробиться и заявить о себе. Я стояла на берегу, и водная гладь скрывала от меня дно с расстояния в пару шагов. Там, дальше в прошлое, вытесненное более свежими переживаниями, всё было покрыто сумраком времени, таинственно и неизведанно. Сейчас, я чувствовала это, мне нужно было знание, скрывающееся в глубине моей памяти. Незаметно я погрузилась в прохладную воду сновидений, и она понесла меня сквозь время. Казалось, я двигалась без цели и направления и сначала просто плыла, получая удовольствие от картин, которые вставали перед моими глазами.Я видела бабушку, которая посмеивалась, глядя на мои неуклюжие попытки сделать что-то в глубокой миске. Она сидела в своём креслице у окна и спицы привычно позвякивали в её тонких, цепких пальцах, а лучики морщинок возле её глаз начинали расти, расти и вдруг превращались в густые тёмные волосы, которые расчесывала, сидя перед зеркалом, мама. Мама что-то говорила, обернувшись за спину, обращаясь к кому-то, кого я не видела, и смеялась. Моё тело откликалось на звуки её ласкового смеха приятным покалыванием в руках и ногах. Я чувствовала необычайную лёгкость, прислушиваясь к этим звукам, таким привычным, тёплым и незамутнённым горечью потерь, и летела вперёд и вглубь ещё стремительнее, почти не опасаясь ничего. Матушкин смех смешивался с шумом акации, которая росла в нашем дворе.Сквозь ветви акации светило солнце и солнечные блики играли на стёклах большого окна, которое приоткрыла тоненькая девушка в отутюженной форме медсестры. Она высунулась в окно и шумно вдохнула медовый весенний аромат цветущей сирени. Казалось, что девушка сейчас вспорхнёт и улетит. Ярким, неиссякаемым фонтаном била в ней радость жизни, выплёскиваясь через края её существа, и, глядя на девушку, хотелось смеяться. Я вспомнила: её звали Сара. Она была влюблена в доктора, который лечил меня, и часто бывала здесь. Она обернулась, и я ясно увидела её улыбчивое лицо, усыпанное крупными веснушками. Лицо с мягкими и милыми чертами. Тут же, словно кто-то повернул невидимый регулятор, накатили запахи лекарств и антисептика, в горле заскребло, запершило.Где-то там, в глубине сна, скрывалось нечто, что беспокоило подобно отголоскам далёкой мигрени. Я отважно ныряла всё глубже, и всё отчетливее всплывали в памяти забытые образы.—?Он скоро будет. Надо приготовиться,?— весёлый голос произнёс слова. Слова тут же растаяли, не оставив даже эха.Странные слова, смысл которых был давно утерян, возникали вдруг и, отброшенные нетерпеливой рукой, исчезали в стороне. Моё стремление сопровождалось быстрым интуитивным определением важности того, что встречалось на пути, будь то слово, звук или запах.Внезапно я резко остановилась, словно ударилась о невидимую стену. Пространство передо мной подёрнулось рябью, распалось на отдельные цветные пятна. Неимоверно ускорившись, пятна устроили пляску, закружились вихрем, затанцевали и, повинуясь неведомому дирижёру, собрались в неясную расплывчатую фигуру. Мне никак не удавалось разглядеть?— некто выкрутил резкость на ноль. Я хотела крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, но лишь беззвучно открывала рот.В единой вспышке я вдруг увидела себя: маленькую, худую, лысую девочку, скорчившуюся под тонким одеялом, желающую провалиться сквозь кровать только бы не видеть сочувствующий и жалостливый взгляд карих глаз. Я была уверена: они никогда не посмотрят на меня иначе! Под одеялом я скрывала сердитые слёзы. Я старалась заткнуть уши, чтобы не слышать ласковый голос, говоривший с матерью. Но выключить звук не было возможности…—?Сколько лет девочке? Это ваша внучка?—?Это моя дочь,?— в голосе мамы послышалась гордость, и я так удивилась, услышав давно забытые, утерянные интонации, что едва не вылезла из-под своего одеяла,?— ей одиннадцать лет.—?Простите, мадам,?— виновато произнёс тихий, нежный голос звезды, упавшей с неба и приземлившейся в изножье моей кровати. —?Как её зовут?—?Её зовут… —?мама замешкалась на секунду. Я чувствовала, как она пытается справиться со слезами, клокотавшими в горле.—?Мойра Ла?хесис Сайленс,?— прочитал он имя на табличке рядом с моей кроватью. —?У неё очень необычное имя. Такое имя трудно забыть…—?Я думала также…Дунул ветер и разорвал в клочки картину, вызвавшую в моём сердце небывалый всплеск счастья и горя. Гремучий коктейль заставил меня проснуться. Я резко вскочила, чувствуя, как слёзы заливают моё лицо.Как я могла забыть?Маленькая девочка, воспитанная на старинных волшебных сказках, увидела прекрасного принца и узнала его, несмотря на то, что воображение никогда не было правдивым и щедрым, чтобы проявить его лицо.Он появился рядом и вдруг, когда возникла в нём нужда. Здесь и сейчас он стал окошком в мир. Мир недоступный, недосягаемый, волшебный мир свободы и смеха, солнца и весёлых игр. Мир, который был от меня страшно, непоправимо далёк! Ожидание конца пеленало крепче медсестры в роддоме. Я не могла выбраться из кокона и покорно ждала. И вдруг в щели моей деревянной пелёнки проник свет и свежий ветер. Но они, к сожалению, не разбили мою уверенность в том, что всё кончено. Они сделали ожидание конца ещё более горьким. Парадокс, но влюбившись, я поняла, что не хочу жить…Как я могла забыть об этом?Как я могла забыть о внезапном оглушительном чувстве, поразившем меня как молния! Возможно, я просто не знала, как называется сладкое томление, теснившее грудь, не ведала, что космическая тоска, испытываемая остро и внезапно при взгляде на привычные вещи, имеет своё объяснение?Он больше не приходил!Умирая от желания увидеть, я вынуждена была использовать то, что доступно?— карандаш и бумагу. Набросок за наброском и бумага являла желанный образ. Неумелые и неуверенные штрихи с каждым новым разом становились всё твёрже, и каждый раз всё лучше и лучше на бумаге прорисовывались то сильная и гибкая кисть руки, то поворот головы с взметнувшимися кудрями, то лицо ещё далёкое от похожести на оригинал, но с каждым разом получавшееся всё точнее.Тех набросков уже давно и в помине не было, но сейчас я видела их так отчётливо, словно они были в моих руках. Я любила со всем пылом юности, и вместе с тем, со всем упорством старости вбивала в свою голову мысль о том, что моя любовь не имеет смысла и будущего. Нет, я не говорила себе этого такими словами. И даже не думала. Я упорно рисовала, чтобы перегореть и выбросить из своего сердца так сильно мучившие меня переживания. Конец, маячивший передо мной, и усталость от его ожидания и без этих переживаний отнимали много сил. Моё упорство принесло свои плоды. Я почти забыла…Не бывает? Возможно. Однако, сама по себе история влюблённости девочки-подростка во взрослого, красивого и успешного мужчину, проявившего интерес даже не к ней, а к её обстоятельствам, не такая уж редкость. То, что детская влюблённость миновала и забылась, тоже объяснимо.Если планомерно день за днём, час за часом биться головой о стену, то рано или поздно возможно получить сотрясение мозга. Если с таким же упорством убеждать себя, что твои чувства?— обманка, то наступит время, когда поверишь в это. Главное?— не встречаться с тем, кто вызвал их, не давать повода к появлению эмоций и чувственных ощущений, которые неизбежно притянут надежду.Меня до сих пор удивляет упорство, с каким я убеждала себя в том, что в моей любви смысла нет. Почему вместо того, чтобы стремиться к ней навстречу, я предпочла бежать прочь и нашла способ, с помощью которого это стало возможным? У меня нет ответа на этот вопрос.То, что могло приблизить меня к Майклу, предоставить хотя бы призрачную возможность взаимности?— мои рисунки?— с таким же успехом сыграли роль противоположную. Рисунки, наполненные переживаниями, стремлением быть рядом с предметом своей любви, всё же не заменят живых, теплых рук, взгляда, голоса, они не могут откликнуться на жар сердца?— они неживые. Рисование, а после рассматривание картинок, вызвало усталость. Усталость, как серое мокрое одеяло, накрыло и приглушило переживания, а звук их сначала стал тише, потом ещё тише, пока не исчез совсем. Но сами переживания никуда не ушли, они утонули во мне и стали частью меня. Моя любовь (внезапная, на первый взгляд) стала первым ошеломляющим открытием, который на простом примере показал верность утверждения: ожидание смерти придаёт особый смысл тому, что дарит жизнь. Повторю: я не думала обо всём этом такими словами, я их даже не знала, поскольку была слишком мала. Но разве отсутствие слов для выражения мыслей и эмоций говорит о том, что их не было совсем?Я обхитрила сама себя. Я сделала всё для того, чтобы вытеснить чувства, и помнила только о долге?— с ним проще. Если применить арифметические знания, то моей любви в этом году исполнилось шестнадцать лет. Возраст остервенелой самоуверенности и самостоятельности. Вот она и проявила свою самостоятельность, выбравшись тогда, когда я меньше всего этого ожидала. Время, о котором я думала, как об ушедшем, подкралось незаметно и расхохоталась мне в ухо. Если бы я пережила своё чувство вовремя, а не пыталась его вытеснить, случилось ли бы то, что случилось? Была бы я здесь и здорова или давно уже истлела в могиле?Я винила всех, но не себя, а ведь только я была всему началом! Судьба откликнулась на мой неосознанный безмолвный призыв, мама сделала всё, чтобы исполнить мою мечту. И здесь, рядом с ним, я оказалась по своему желанию!Свернувшись в клубочек, я тихо лежала, разглядывая стенку перед собой и слёзы катились по лицу. Возможности остановить их не было… Они иссякли сами. Сон вновь распахнул свои крылья, являя нестройные и нечёткие образы то ли прошлого, то ли будущего.Смутно, словно сквозь мокрое стекло, я видела множество нарядных людей, блеск зеркал и яркие огни. Я видела свою руку, затянутую в сиреневый батист, устроившейся в мужской ладони; слышала музыку, которая кружила меня, и тихий голос у меня над ухом, произносивший мягко и ласково ?ты изумительна?,и сердце моё пропускало удар за ударом, когда большие и тёплые ладони, уверенно устроившись на моей талии, вели меня в танце. Сквозь мелодию, окутывавшую меня и моего неведомого партнёра, пробивался назойливый дребезжащий звук?— звонок телефона. И сердце сжималось от тягостных предчувствий...Незаметно лёгкость и мечтательность уплывали из моего сна, оставляя непонятную тревогу, хотя никаких особо тревожных образов не было. Я видела Бахрейн, его дома, улицы и площади, базары и торговые центры. Шумные, яркие и весёлые толпы людей путешествовали в моем сне.Однако, я стала замечать, как меняется цвет сна. Сон стал серовато-коричневым, рваным и грязным, а весёлые и доброжелательные люди исчезли, вместо них проявлялись злобные лица, чёрные, искаженные ненавистью. Неприязнь и страх багряной нитью прошил видения, беспокойство породило странные образы.Я видела бедную хижину-землянку, в которую свет проникал через узенькую дверцу. В двери вдруг, как это бывает в снах, обнаружился высокий мужчина в необычной широкой и мешковатой одежде. Он открывал рот, а голос его звучал где-то за моим затылком. Себя я не видела, но я точно была там! Я даже почувствовала кисловатый запах спёртого застоявшегося воздуха. ?Нашёл…??— раздался у меня в голове голос Джермейна, сиплый, словно простуженный. —??Поднимай…? Я послушно склонилась над человеком, лежавшим на тонкой подстилке прямо на земляном полу. Он горел! Пламя облизывало тёмные волосы, бледные скулы… Резко наклонившись вперёд, я хотела сбить руками огонь, но резкая боль откинула меня и… и я проснулась.Голова раскалывалась, лицо ломило. Ощупав его, я обнаружила кровь. Во сне, неловко повернувшись, я стукнулась лицом о стену!*** Утром, разглядев себя в зеркало я пришла в ужас. Веки, распухшие от ночных слёз, нависали над глазами и делали их ещё у?же. Умывшись, я увидела, что моё ночное приключение выглядит не так страшно: крови было много, но лицо оказалось разбито не сильно. Царапины на носу и шишка на лбу, синие круги под глазами, но делать было нечего?— не прятаться же до тех пор, пока всё заживёт. Вздохнув, я направилась на завтрак, надеясь, что по поводу моего вида не будет никаких вопросов.Майкл, выходивший из своей комнаты, уставился на меня, как на диво дивное:—?Что у тебя с лицом?—?Ушиблась.— Выглядит всё так, словно на тебя стена набросилась,?— он пристально разглядывал меня, а я не знала, что сказать, но моё лицо, видимо, рассказало всё без моего участия. Майкл вдруг хихикнул, зажав рот рукой, и остро глянув на меня, проговорил,?— что, правда? не может быть! —?согнувшись пополам, он звонко расхохотался. Тут же обнаружилась стайка детей, послышались вопросы, задаваемые наперебой.Вихрем развернувшись, сгорая от стыда, я помчалась наверх, перепрыгивая через ступеньку. Вслед мне нёсся смущённый оклик:—?Постой, Мойра … извини … подожди, я не хотел…Но, что он не хотел, я уже не слышала. Скрывшись в ванной за семью замками, я смотрела на себя в зеркало, и краска стыда постепенно смывалась с лица прохладной водой. На смену гневу приходила расслабленность, и, наконец, после очередной пригоршни воды, которую плеснули в лицо руки, я рассмеялась. Рассмеялась, не опасаясь того, что кто-то может услышать меня. Мне вдруг представилось, как всё это может выглядеть со стороны. Это действительно было смешно! Никто, кроме меня, не знал о моих ночных переживаниях. Так что же мешало увидеть смешное там, где оно действительно было? Ничего.Я вернулась в аппаратную. Есть больше не хотелось, а может быть, просто не было желания встречаться с семьёй и отвечать на неудобные вопросы. Хотя, конечно, реакция Майкла была спонтанной. Если бы ему удалось удержать первый возглас, скорее всего, он бы промолчал, поскольку был прежде всего деликатным, а потом уже любопытным.Картинки на экранах сообщили о том, что всё в порядке, и, усевшись на маленький диванчик, я задумалась о своём ночном открытии.Утро сочилось в комнату сквозь приоткрытое окно вместе с тёплым ветром, едва заметным движением тревожившим жалюзи . Птичий гомон вплетался в шелест работающих устройств. Едва слышный звук проник сквозь плотное полотно шуршаний и потрескиваний. Просто имя, произнесённое на грани слуха; просто желание, одетое в неверные и непостоянные буквы; просто тоска, не понятая раньше.?Майкл?,?— невидимый поцелуй, незримый отпечаток моих губ на имени возник вдруг, повинуясь тайным желаниям. Желаниям слышать звук, каждый звук, составляющий его. Звучание, которое приближало лёгкое томление, разливающееся в теле.Я внезапно осознала, как обострился мой слух. Маловероятно, что я могла бы на самом деле услышать, что происходит на кухне, где сейчас, в этот самый, момент завтракала семья?— кухня находилась на первом этаже. Но мне казалось, что я слышу, и постепенно начинаю различать звуки голосов и звон столовых приборов. Я поймала себя на том, что вслушиваюсь, стараюсь уловить смысл слов, связать слова в предложения. Я прислушивалась, пытаясь выделить из общего шума знакомые интонации, угадать сначала буквы, потом слова, произносимые человеком, в котором внезапно обнаружился смысл моей жизни.Открывшаяся истина потрясла меня до глубины души. Она почти разрушила то, во что я верила до сих пор, что считала основой своих поступков. Вовсе не долг привёл меня сюда, не план моей матери стал основой моей жизни. Всё, что происходило в ней до сих пор, притянуло моё неистребимое, неустранимое никакими средствами желание — быть рядом. То, что я не осознавала его, не отменяет его присутствия и силы.Вслушиваясь в звуки, которыми полнился дом, я вдруг испытала моментальный колючий ужас. Страх заполнил меня от макушки до пяток, когда в голове возникла внезапная мысль о том, что я никогда не смогу услышать любимый голос, отделить его звучание от посторонних неважных звуков. Я подскочила, подобно пружине, сорвавшейся с запора, и кинулась к двери, чтобы бежать вниз, но затормозила на пороге, осознав всю глупость своих страхов, застыдившись их и того, что увижу, когда сбегу по лестнице и окажусь на кухне, и карие глаза заглянут мне прямо в сердце, и выведают всё, что я пытаюсь скрыть. Я поняла, что боюсь встретиться взглядом с Майклом.Я не хочу, чтобы он обо всём узнал!После сегодняшних ночных откровений мне стало понятно то странное, сладкое дрожание сердца, которое я испытывала в его присутствии. До сих пор я объясняла это воздействием известной персоны на обычного человека.Майкл действительно обладал силой — я уже говорила о ней. К Майклу невозможно было остаться равнодушным потому, что он творил каждый миг, и любой человек был вовлечён в этот процесс, и откликался чувствами и эмоциями, которые соответствовали душевным, сердечным или умственным наклонностям. Кто-то подпадал под его очарование, и дорога этого очарования распадалась на множество мелких тропок от истеричной преданности до тихой, ровной и покорной любви. Кто-то испытывал неприязнь, и для таких людей в будущем светила возможность оголтелой ненависти или спокойного забывания. Он действовал на всех.Разумеется, все эти правила исполнялись и в моём случае. Но кроме них было движение изнутри. На мои мысли незаметно действовало чувство, возникшее значительно раньше, чем я могла осознать его и выбрать дорогу, чтобы идти с ним вместе, или отречься от него и двигаться дальше одной. Всё же тогда я была слишком наивной и маленькой для него. Оно было слишком серьёзным и слишком глубоким. Первая любовь нужна, как урок. Она должна быть встречена и пережита вовремя, и скрыта пеленой прошлого. Для исполнения этой роли ей полагается отсутствие глубины и способности привязаться сильно и накрепко. Я попала в число тех счастливчиков, для которых любовь оказалась вирусом, незаметно прижившимся в подходящих условиях и приспособившимся к своему носителю, его требованиям и желаниям. Она дремала в укромном уголке и ждала удобного момента. Дождалась.Тогда же в моей душе поселилось и противоречие, ставшее моей верной спутницей. С одной стороны, меня сжигал страх при мысли о том, что Майкл обо всём догадается. Страх велел бежать как можно дальше отсюда. Я боялась, что Майкл воспримет мои чувства, как обычные эмоции ошалевшей фанатки. Я не хотела быть одной из многих — гордыня свила гнездо в моём сердце. Уверенность в том, что он не поверит мне, поселилась раньше надежд на счастливый исход. Но не только недоверие к нему порождало страх?— я не верила себе! Испытывая жгучее, невыносимое желание, я не могла поверить в него сама. Мне казалось, что я не могу, не умею чувствовать так, как должен чувствовать и понимать любящий человек. Не знаю откуда во мне жила уверенность, что любовь выглядит и переживается иначе. Мысль о том, что Майкл может оценить мои чувства и даже ответить на них, была отвергнута со стыдливым ужасом. С другой стороны, в глубине моей души жила тайная уверенность в том, что это должно произойти непременно. От всех этих мыслей и метаний краска стыда покрывала лицо и мне хотелось спрятаться под одеяло.В двадцать семь лет я по-прежнему не умела справиться со своей любовью или принять и признать её, и, как и в прошлый раз, решила выдавить её насильно. Опыт меня ничему не научил. Дама Агата была права: ?Girls are foolish things?*