marine biology (1/1)

Стивену всё в нём нравилось. Симпатичной мордашкой никого не удивишь, но главным было поведение. Оно было чудесным. С первого дня знакомства Майкл был приветлив, мил, чуточку слишком привязчив, немного смешон и до боли бесхитростен, а под этой неуловимой болью?— нежная хитрость, что чище и проще святости. Всегда он был непосредственным и поразительно добрым. Эта вечно лукавая доброта подкупала в первую очередь. Майкла было невозможно даже представить злым. Грустным, может быть. Но не пренебрежительным, не раздражённым, не мрачным, а если он на что-то и сердился, всё равно это выходило у него мягкорсердечно, невесомо и светло. Не было в нём требовательности или хоть какой-то конфликтности или гордости. Был один лишь золотой характер, бесконечное терпение, способность к мгновенной регенерации ран от любых обид и неизвестно откуда берущая исток потребность быть использованным и растоптанным и воспринять это со всё той же рассеянной диковатой улыбкой и согласием. А ещё он был щедрым, давно жил в Нью-Йорке и он, видимо, был покорён. Стивен в начале девяностых был практически беден и бездомен, в Нью-Йорк только что перебрался из Иллинойса и находился в поиске денег, себя, знакомств, знаний и прочих средств к самодостаточности. Он имел какую-никакую работу в сомнительном комедийном телешоу и постоянную подружку. Но работа эта была не более чем ерундой, а подружка, такая же актриса, как и он, тоже пока ставила на первое место карьеру, самореализацию, свободу и частые переезды, нежели жизнь как у людей. Обговорённая между ними любовь была лишь гарантией неодиночества во вселенной и приятным сопутствием к согласию и дружбе.Стивен знал о себе, каким привлекательным может быть, каким талантливым может казаться и как может, едва ли прикладывая к этому усилия, нравиться людям, ведь людям не может не нравиться харизматичность и напористая молодость, особенно если они дополнены идеальной внешностью, хорошо поставленным голосом, поведением полным достоинства и манерами северянина, практически интеллигента, а то и интеллектуала. В общем, главное это создать образ и ему следовать. Стивену было совершенно комфортно находиться в своём образе и свою самовлюблённость прощать образу, самому же при этом от неё не страдая.Однако ещё выше (на той высоте, куда простая публика не смогла бы заглянуть, да и вообще никто не смог бы) он ставил в себе то, кем мог бы стать, если бы не независящие от него жизненные обстоятельства. Ничто не может сильнее оправдать, извинить и добавить больше чести, чем собственное предназначение, которое было отнято физической травмой, как урожай бурей?— как взрыв, крушение, и вот, он не гордость семьи, не учёный, не исследователь морских глубин, которым мечтал стать в детстве и к чему шёл недолгие годы, а всего лишь дешёвый актёр (то есть не великий актёр из кинофильмов, а игрок для минутных скетчей и дурацких номеров), которому остаётся только предлагать себя на потеху и за деньги и гордиться своим падением, болезненно, саркастично и свысока, никому не говоря об этом, в душе кичиться потерей… Стивен высоко ценил собственное остроумие и своё относительно благородное происхождение. Раздутое самомнение он считал оправданной и общественно подтверждённой необходимостью, без которой артисту не продать себя втридорога, а именно это он и вынужден делать, раз честное поприще служения науке было отнято у него. Навсегда отнято. И безразлично горевать об этом?— лучшее лекарство против совести. А он бессовестный. И это лучший из его талантов. Но ещё больший талант это тщательно воспитанная в постоянстве культурная злоба истинного джентльмена, который каждого, с кем бы ни говорил, сумеет смутить, обмануть, подавить морально и подтвердить свою безраздельную власть изящной и обидной шуткой, словно гвоздь в крышку гроба забить. Никогда не поймёшь, где его образ, а где он сам, не одно ли это и то же, и когда он говорит всерьёз? Он всегда только играет, издевается и насмехается, но при этом всегда серьёзен и всегда элегантен, блистателен и опасен. Красота и голос?— главные оружия и то и другое находится в полном порядке, значит и нужно, никого не щадя, зарабатывать ими, раз честное научное поприще было отнято. Навсегда отнято. Навечно отринуто. Кто ограблен, тут будет грабить, кому есть оправдание, тот будет жесток. Кто силён, тот и прав. А кто в глубине души уязвлён судьбой, тот заранее избавлен от возможных уязвлений и может смело говорить разными голосами, шутить, пародировать, проявлять свой ножевой комедийный талант и не бояться выглядеть смешным.В Нью-Йорке они познакомились на вечеринке общих знакомых. В начале девяностых, в ноябре, когда обоим было примерно по двадцать пять, но Стивен был всегда и во всём старше и мудрее. Вообще это были счастливые дни, спокойные ночи и золотые года. До мыслей о том, чтобы стать президентом, было ещё далеко, но Стивен уже ощущал себя всюду властителем и уже знал, что и благосостояние, и известность, и уважение к нему придут. Придут, если он будет над этим работать, и он работал вовсю. Чисто по-американски он был практичен, дальновиден, безжалостен и бессердечен. Он общался только с теми, кого мог использовать, и делал только то, что способно принести выгоду. Он никого не подпускал к себе близко, сохранял дистанцию и неприкосновенность, мог убить словом и реакцией, но при этом был так хорош и так легко завоёвывал друзей и приковывал к себе внимание в любой компании, что все его обожали.Сердце у Стивена было целым, холодным и каменным, но на всякий случай он отдал его на хранение подходящей девушке. А что касаемо той первой, незабываемой и неповторимой, мучительной и прекрасной душевной раны, которую каждый обязан получить и претерпеть на рубеже превращения из ребёнка во взрослого, то этой раной, отнявшей у него чистоту помыслов, наивность и искренность, Стивен считал не первую несчастливую любовь (как это бывает в большинстве тривиальных случаев), а своё повреждение, отнявшее у него детскую мечту. Собственно, мечта эта была не такой уж великой и непременной, она превратилась в тайную легенду и в нечто особенное только после того, как была отнята…Почти у всех детей есть ранние увлечения?— что-то главное для них и до жути серьёзное, что впервые занимает ум и сердце. Счастлив тот, кто смог пронести своё пристрастие сквозь года и посвятить ему жизнь. Впрочем, счастлив ли? Одному ребёнку достаточно посетить в пятилетнем возрасте в железнодорожный музей и впечатлиться до глубины души, другому?— увидеть полёт параплана и испытать при этом что-то доселе неведомое, третьему?— раз заглянуть в телескоп и поразиться великой тайной, четвёртому (если жизнь его ну ничем не удивляет)?— возиться с котятами, щенками, жеребятами или лесными птицами. Отсюда и происходит искренняя и глубокая болезнь поездами, полётами, звёздами или лошадьми и птицами. Единицы из детей становятся таки потом машинистами, лётчиками, астрономами и ветеринарами. Но всё это редкость. Слишком многое стоит на пути, начиная родителями и заканчивая судьбой.Стивен вместе с братьями и сёстрами попал в чикагский океанариум и посмотрел сквозь толстое стекло на огромных пятнистых рыб, на извивающиеся водоросли, на причудливые ландшафты и на загадочную синеву воды в движущемся полумраке. Для тех лет это зрелище поразило бы чьё угодно воображение, а детское так и тем более. В свете этого восхищения Стивену на шестой день рождения подарили увесистую дорогую книгу о природе океанов и в её изучение он, хоть был ещё слишком мал, послушно углубился, а поскольку читать ещё толком не умел, то приставал к старшим, чтобы ему почитали, а сам тем временем, сопя и так и сверкая изнутри, рассматривал картинки. Рассматривал месяцы напролёт, так что неудивительно, что рисованные волшебные образы галапагосских черепах, иравадийских дельфинов, тасманийских крабов и коралловых лесов навсегда отпечатались в его сознании. Они и десятки лет спустя приходили к нему во снах. Они всю жизнь терзали ему сердце изредка пробуждающимися ассоциациями и затихающим в подушке шелестом волн, донёсшихся изнутри, как из раковины, из погибшего уха. Впрочем, это было не так уж страшно.Стивен был самым младшим из одиннадцати детей в весьма состоятельной и почтенной, по большей части ирландской семье. В силу своей младшести, прехорошенького вида и удивительных глаз как у лисёнка (так ему все и говорили и торопились обнять, приласкать и потискать) он был всеобщим любимцем. Особенно у самых старших, которые, умилившись детским увлечением младшего, старались его поощрить и развить его интерес. Поэтому ему стали покупать книги о природе океанов, ему принялись дарить игрушки исключительно в виде рыб и прочей морской живности, его возили на побережье, ему подбирали одежду синего цвета и футболки с корабликами. Его костюмом на хэллоуин каждый раз была рыба-молот, так как же он мог при подобной всесторонней атаке не полюбить океан и не отдаться ему всем сердцем?Правда, отец сразу сказал, что становиться моряком, матросом или даже капитаном подводной лодки?— нет, это всё глупости для бедных и бестолковых, да и потом, это не имеет истинной связи с подводным царством. Отец был врачом-иммунологом, не доктором, но деканом медицинской школы, учёным и преподавателем, за свою карьеру принадлежавшим к очень приличным американским университетам. Он хотел и вполне имел право требовать, чтобы все его многочисленные дети выбрали себе профессию по вкусу, но профессию достойную, а уж он в состоянии обеспечить детей средствами на обучение. И если твоя душа лежит к океану?— то это отлично. Нет более благородного и почётного призвания, чем наука. Так и было решено: Стивен будет изучать морскую биологию. В этом направлении его постоянно подталкивали и стремили (видимо потому, что кого-то из старших детей подталкивали недостаточно тщательно и те сбились в сторону жалких разочарований и беспутства). И он будет не тем, кто сидит в библиотеках, хотя это, конечно, тоже, но в первую очередь, особенно пока молод, он будет естествоиспытателем на побережье и профессиональным аквалангистом. Будет в лазурной воде, полной солнца, погружаться на морское дно со снаряжением, будет своим среди рифов и расщелин, будет открывать новые виды и изучать старые, будет находиться в той среде, которая ему так нравится?— это и была его искренняя детская мечта и ради этого он готов был усердно учиться, не отвлекаясь ни на какие глупости, а именно это его семье от него было и нужно.Когда ему было десять лет, весь мир перевернулся. Не только для Стивена, не только для семьи Стивена, но и для немалой части Америки. Катастрофа произошла одиннадцатого сентября семьдесят четвёртого года в Южной Каролине. Из-за ошибки пилота пассажирский самолёт внутренних авиалиний разбился, унеся жизни семи десятков человек. Среди этих десятков был отец Стивена и два его брата, ближайших к нему по возрасту.Стивен тогда так ничего и не понял толком. Его забросили в дорогую частную школу и все переезды, делёжки наследства, горести и немыслимые семейные драмы свершились без него. Он даже расстроиться как следует не смог. И нормально учиться не мог тоже. Он долго не мог понять, можно ли ему быть прежним. Можно ли веселиться и беззаботно жить, или же теперь необходимо грустить, молчать и испытывать трудности в общении со сверстниками. Может, стоит с головой уйти в научную фантастику? Или в фэнтези? Подальше от реального мира или наоборот, к нему ближе… Впоследствии он иногда думал об этом времени и на мгновение задавался вопросом, не тогда ли его сердце оказалось раз и навсегда разбито. Но нет, нет. Ему было всё равно. Так не с тех ли пор он стал к всему безразличным? И сердце его стало не способным на любовь. Душа стала сухой как страницы учебников, а чувство юмора и жестокое пренебрежение ко всему обратились живым и подвижным прикрытием для смерти, угнездившейся внутри. Ведь он мог умереть. Он много раз представлял себя на месте одного из своих погибших братьев. Его ведь тоже планировали отправить в ту школу, в которую отец их вёз в тот день…Впрочем, ему было мало лет и эта ужасная беда обошла его десятой стороной, почти не задев. Мама по-прежнему его любила. Старшие братья и многочисленные родственники могли и всецело считали себя обязанными обеспечить его, его будущее и его пресловутую морскую биологию, от которой было теперь уже никуда не деться, ведь отец помог ему выбрать это призвание?— по крайней мере так, поднося платок к глазам и тяжко вздыхая, говорилось на семейных объединениях.Стивен учился плохо. Отчасти потому, что совершенно не старался и как мог разгильдяйничал, отчасти потому, что уже тогда ко всему относился презрительно и насмешливо, отчасти потому, что над ним оправданием и грузом висела его страшная семейная потеря, словно бы выбросившая его, как китёнка на берег. Отчасти же потому, что знал, что ему всё простят и что всё ему и без лишних трудов дастся легко, раз уж он смирился со своей морской биологией. Которая с годами всё же потеряла большую часть своей детской прелести. То ли из-за того, что Стивен вырос. То ли из-за всё той же потери. Он, может, уже и не захотел бы ей заниматься, по крайней мере, он больше не был ею искренне увлечён, но он и не помышлял о том, что изменит планы. Он был как спортсмен, которого с детства готовят для определённого вида спорта. Это бывает больно и тяжело, это надоедает до тошноты и кошмара, но без этого жизнь немыслима. А всё для чего? Для того чтобы достичь успеха в чём-то одном. Крошечного успеха на фоне успехов всех прочих детей, которые работали не менее усердно и свои детские годы отдали не менее жертвенно.Но морская биология не требовала каких-то особых нагрузок или тренировок на пределе возможностей. Она была прекрасна, разнообразна и удивительна и Стивен чуть было заново не полюбил её, когда достаточно вырос для настоящих погружений. Да, как ему это и представлялось в детских грёзах?— на мелководье в тропических морях, с аквалангом к коралловым рифам, к полипам, рыбам, губкам, стрекающим кишечнополостным, ракообразным, моллюскам, иглокожим, асцидиям и морским черепахам. Вода была лазурной, вся в пузырьках и нежной пыли, течения подхватывали, безмолвное подводное царство приветливо раскрывалось навстречу и всё было прекрасно, великолепно и восхитительно, вот только совсем недолго.Стивен конечно был научен и всё знал о давлении, о воздушном пространстве во внутреннем ухе, о боли, которая возрастает по мере погружения и которая должна проходить по возвращении на поверхность. Об этом сотню раз было прочитано: на барабанные перепонки оказывается давление и дабы предотвратить повреждения нужно пользоваться давно известными приёмами. Маневр Вальсалвы, Маневр Френзеля, всякие там фокусы вроде зевания с закрытым ртом, глотательные движения с закрытым носом чтобы запустить немного воздуха во внутреннее ухо через евстахиевы трубы?— ничего действеннее человечество так и не изобрело. У Стивена всегда болели уши, даже когда он просто нырял в бассейне, но ведь это не повод для беспокойства, да? Это просто нормальная реакция организма. Ради погружения к пурпурным коралловым рифам можно немного и потерпеть, тем более что если возникнет реальная опасность повредить внутреннее ухо, то тогда организм среагирует сам и боль станет такой невыносимой, что станет уже не до морской биологии.Так оно и было. Уши побаливали, в ушах звенело и шумело, их закладывало и за ними, по ощущениям, переливалась свинцовая жидкость, но ведь это ерунда и не повод переставать улыбаться и через силу радоваться жизни, тем более что другие ребята испытывают такой же дискомфорт, а слова инструкторов об осторожности воспринимаются как пустая, уже сотню раз слышанная болтовня. В конце концов, это же не полёт в космос, не гонки и не укрощение диких зверей. Не хотелось ломать драму из-за легко терпимой боли…Было не так уж больно. С такой болью легко можно жить и работать и день, и два, и три. Пропускать тестовые погружения значило бы попросту выбросить на ветер летние каникулы и эти курсы дайвинга, весьма дорогие, долгожданные и действительно увлекательные.Но потом на подушке нашлись жутковатые бурые пятна. Всё утро из правого уха сочилась какая-то клейкая мерзость, внутри шумело настоящее море, накатывающее и откатывающееся в такт движениям. А затем, как-то вдруг, совершенно неожиданно это случилось?— повело в сторону и пришлось упасть. Не прошло и часа, как у Стивена диагностировали воспаление, скорее всего, средний отит. К вечеру у него резко повысилась температура и сознание стало путаться. Пульсирующая боль нарастала по минутам и к ночи уже вынуждала вскрикивать на каждом выдохе от ощущения острого шипа, со скоростью вспышки носящегося внутри и вонзающегося в корни зубов, в виски и в глаза. После безумной ночи, в которой гораздо сильнее хотелось умереть, чем жить и побеждать, напало усыпляющее глубокое головокружение и из него нельзя было вырваться даже поддаваясь мучительной тошноте. Закончилось всё в больнице и уже после экстренной операции Стивен, придя в сознание, узнал, что в его случае лабиринтит пошёл по максимально быстрому и по худшему из сценариев и едва не привёл к сепсису.А значит то, что он выжил, стоит куда больше, чем потеря слуха. Ему повезло, что не оглох совсем. Из поврежденного уха пришлось хирургическим путём выгрести и выскоблить всё, что оказалось поражено. Конечно это приведёт к нарушению слуха и вестибулярных функций, конечно теперь нечего и думать о том, чтобы погружаться под воду, да и вообще резкое изменение атмосферного давления будет казаться карой небесной, а фальшивое пустое ухо придётся чутко беречь от попадания воды и грязи и от воспалений, которые будут за ним охотиться как волки. Удерживать равновесие и координировать движения тоже станет труднее. Придётся навсегда смириться с резонацией собственного голоса. Ещё долго будет слышаться нездешний шум. Голова ещё долго будет кружиться.Стивену было восемнадцать лет. Сердце его не было разбито. И морской биологией он мог бы продолжить заниматься (но разве оно теперь того стоило?) Жизнь его ещё могла сложиться замечательным образом. Но он, как-то разом устав и понурившись, предпочёл всё отпустить и больше никому и ничему не доверять.Страдания после операции не были такими уж сильными. Большинство удовольствий и радостей жизни никуда не делись. Но что ему теперь оставалось? Он подал документы в первый попавшийся (конечно дорогой и престижный) гуманитарный колледж вслед за другом и без всякого интереса пробыл там какое-то время. Затем перешёл в другое учебное заведение и в другое. Это уже не имело значения.Но зато открылся талант, который Стивен всегда держал при себе, лишь потому, что не было случая проявить его. Стивен и так это знал?— что красив и артистичен. Что может быть забавным, может быть очаровательным, может быть весьма остроумным и оригинальным. А если бы не чёртово ухо, то не был бы ко всем встречным таким культурно злым, презрительным и окрылённым сакратистичным бесстрашием увечного?— того, кому нечего терять, потому что уже потерял, и не перед кем выслуживаться, потому что ничьё одобрение ему не требуется. И никому не нужно пытаться понравиться. Поэтому он нравится всем. Так он и стал актёром: внутренне презирая это занятие и погружаясь в него, как в дурную привычку, как в алкоголь погружается уволенный и оскорблённый.У морской биологии были свои волшебные плюсы. Но актёрская профессия вела за собой людское внимание, лёгкость и беззаботность. Оказалось, что не нужно учиться и сидеть над книгами. Нужно общаться, выдумывать и показывать себя глупым зрителям. Конечно это тоже непросто, но стоит только начать. Это интересно и весело и это и есть его дело по жизни. А морская биология… Бог с ней. Уже через пару лет Стивен не смог бы назвать ни одного термина, даже если бы вдруг попытался. Он никому не говорил об этом, помнил и не вспоминал и, как это бывает в случаях с несчастливой первой любовью, спустя пару лет успокоенно рассудил, что всё всё закончилось давно, принесло свои уроки, немного ранило, закалило и в итоге пошло только на пользу.Так и потянулось одно за другим: участие в самодеятельности, в дешёвых студенческих спектаклях, в дешёвых телешоу и дешёвых комедийных сериалах. Стивен был теперь уже взрослый и, став таким высокомерно колючим и неприкасаемым, не мог больше позволить родственникам себя обеспечивать, поэтому вскоре пришла то и дело хватающая за горло нужда. Но Стивен знал свою силу. Знал, что не пропадёт, и даже в этом болоте сплошной дешевизны и сиюминутности пробьётся и прорвётся к настоящему успеху и славе. Дорога будет длинной, но это его не пугало.