Глава 2. Господин экзекутор (1/1)

Голос Меглин узнал сразу. Узнал — и признался сам себе, что, услышав его тогда на лестнице, он как-то так говорившего и представлял: невысокий, невнятный функционер с претензией на ласковость киношных чекистов.— Я вас врасплох застал, как вижу, — виновато улыбнулся гражданин, кивнув на выглядывающие из-под стола голые ноги. — Я подожду, пока вы оденетесь, не спешите.— Благодарю покорно, — фыркнул Меглин, не шелохнувшись: если бы он стеснялся каждой своей галлюцинации, он был бы обречен всю жизнь проходить при параде. И все же во взгляде, в позе, в самой вибрации, исходившей от этого гражданина, было что-то, что не позволяло однозначно отнести его к призракам воображения. От него — и по спине от этой мысли пробежал нехороший озноб, пришлось засуетиться, натянуть все-таки джинсы, чтобы как-то отвлечься от неуютности, — веяло живой плотью.— Вы слишком суетливы. — Гражданин покачал головой, когда Меглин в третий раз промазал ремнем мимо пряжки. — Очень рекомендую вам выпить чаю, Родион Николаевич. Или облепихового настою. Отлично изгоняет кашель и простуду, а также желудочные болезни нервного свойства.Никаких признаков простуды или иного недомогания до этого момента Меглин у себя не обнаруживал, но от сказанного так и запершило в пересохшем горле. То ли напомнили о себе вяжущий облепиховый налет и дорожная пыль, то ли само упоминание о кашле в устах гражданина в бежевом возымело разрушительное действие. Тот, казалось, совсем не был удивлен, спокойно стоял у окна, с милой улыбкой созерцая заходящегося в надрывных хрипах Меглина, силящегося поколотить себя между лопатками. Когда же спазмы наконец отступили, он шумно выдохнул, утер набежавшие слезы и, подняв глаза, спросил, коротко шмыгнув носом:— А вы, позвольте спросить, кто вообще такой?Гражданин расплылся от удовольствия, однако тотчас же цыкнул зубом, покачивая головой.— Не думаю, что есть смысл мне представляться, — произнес он, — так как я рассчитываю, что общение наше будет кратким и единоразовым. Я ваш коллега по кулундинской юрисдикции, и у меня к вам деловой разговор.— В каком именно поле коллега?— В семантическом. То есть, в смысловом. Но будьте покойны, к местным органам правопорядка отношение я имею минимальное. ?С миром державным я был лишь ребячески связан?, как сказал поэт. Не читали?— Вряд ли, — хмуро ответил Меглин и настойчиво переспросил: — И что вам в этом семантическом поле от меня нужно?Без единого слова гражданин придвинул к себе стул и сел, доверительно склонившись навстречу Меглину. Под значительным весом его дородного бюрократического тела старые деревянные ножки жалобно крякнули, однако все же устояли.— Я хочу рассказать вам историю, — сказал он, постукивая лежащими на коленях пухлыми пальцами о лоснящуюся ткань. — Один юноша затеял как-то раз строить мост через бурную реку, чтобы беспрепятственно пересекать опасный поток. Однажды, подходя к берегу, он с ужасом увидел, что вся его работа уничтожена, а на ее месте какой-то человек воздвигает новые опоры. ?Что же ты наделал, — воскликнул юноша, — это же был мой мост, а теперь все пропало!? На что человек ему ответил: ?Ты строил мост для себя, а я — для императора, который пожелал переходить реку именно здесь?. ?Но почему тогда ты не мог достроить мой мост или дать мне его закончить самому?? — спросил юноша. А человек ответил: ?Потому что ты должен знать свое место?.— Душеспасительно, благодарю. А по существу?— Куда ж вы так торопитесь-то, Родион Николаевич, — покачал головой гражданин, пастырски улыбаясь. — Впрочем, понимаю ваше нетерпение и вполне разделяю. У нас с вами порядка пяти минут, а потом вас скрутит очередной онейроидный припадок, и даже если вы успеете принять таблетки, то толку от нашего дальнейшего общения будет немного. Не спрашивайте, откуда я знаю, — предупредительно оборвал он уже раскрывшего рот Меглина, и тот, судорожно сглотнув в одночасье вставший в горле комок, коротко нехотя кивнул. Гражданин довольно и масляно улыбнулся, разглаживая светлые шерстяные брюки на плотной коленке.— Вы здесь, Родион Николаевич, по своей личной заинтересованности, я так понимаю, — произнес он и пристально взглянул Меглину в глаза. — А я представляю интересы одной весьма влиятельной организации и выступаю по ее заданию.— Настолько влиятельной, насколько я себе представляю? — осторожно уточнил Меглин, и гражданин коротко хохотнул, снисходительно щуря неопределенного темного оттенка глаза. — Много больше, Родион Николаевич, поверьте, много больше. И то, что ваш интерес каким-то образом посягает на ее планы и программы, это уже, позвольте сказать, нонсенс. Как коллега коллегу, в семантическом и любом другом поле, я настоятельно прошу вас отступить.— Я боюсь, что я вас не понимаю, — решительно покачал головой Меглин, вставая с насиженной постели. Ему на миг показалось, что под взглядом странного гражданина он словно убавил в росте сантиметров десять, зато приобрел лишнюю сутулость. Расправив, насколько это позволяли затекшие за день за рулем мышцы, плечи, сунув руки в карманы потертых джинсов, он смотрел на гражданина сверху вниз с деланным безразличием, но того это ни капли не смутило. Он даже не поднялся следом, разве что, откинувшись на резную спинку, заложил ногу на ногу. — Вам пока бояться нечего, Родион Николаевич, я вам сейчас все проясню. В его руках появилась словно из ниоткуда конторская папка, перехваченная черной резинкой, и только Меглину приспичило удивиться, как гражданин его этой возможности лишил.— Речь идет о деле номер четыреста четыре, — пояснил он и, облизав кончики пальцев, принялся ловко и шустро перелистывать желтоватые страницы, плотно и убористо исписанные синими чернилами. — Так называемый Борис Амаретто — вам же знакомо это имя? Не пытайтесь юлить, вижу, что знакомо, — гражданин хитро прищурился, заглядывая Меглину в глаза. — Так вот, Родион Николаевич, не у вас одного есть к господину Амаретто дела и счеты, требующие безотлагательного и единомоментного сведения. И я прошу вас, по-дружески прошу, из семантической солидарности, уступить его мне. Вот просто взять и уступить. Как коллега коллеге, а?Меглин вздохнул и задумчиво прикусил губу, отходя к покинутому гражданином в бежевом окну. Тот неотрывно следил взглядом за каждым его шагом и жестом, и это самую малость выводило из хрупкого душевного равновесия. Точнее, вывело бы, если бы Меглин хоть время от времени в нем оказывался. В душе же его традиционно царил хаос, разросшийся теперь до масштабов апокалиптических. Нервно постукивая кончиками пальцев по давно не беленному подоконнику, он секунд пять по внутреннему счетчику созерцал пыльную белизну дома напротив, а после недоумевающе усмехнулся в бороду.— Мне казалось, что ваша организация не сотрудничает со следствием, — произнес он, не оборачиваясь. За его спиной гражданин в бежевом протестующе всплеснул руками.— Полно вам, Родион Николаевич! Да, я утверждал, утверждаю и утверждать буду, что связь с органами правопорядка у нас некоторым образом отсутствует. В конце концов, что дело до этих формальностей, кто кому подчиняется, кто к кому приписан? Это, знаете ли, наносное, а вот семантика...— Затрахали уже своей семантикой! — прорычал Меглин и резко обернулся, стукнувшись плечом об облезлую раму. — Каким местом я вам коллега, и какого хрена вам и вашей организации от меня конкретно надо?— А как же, — гражданин удивленно похлопал глазами, — как же не коллеги? Справедливое наказание для оступившихся душ, не всегда поощряемое законом, очищение мира от скверны и греха — разве не этим мы оба занимаемся? А уж кто к какой конторе приписан — это, знаете ли, такие мелочи, когда речь идет о душе человеческой, правда же, Родион Николаевич?По позвоночнику пробежал нехороший холодок. Слишком уж незамутненный и чистый взгляд был у гражданина в бежевом, чтобы заподозрить его в неискренности. Такую открытость Меглин не раз видел в глазах ?своих?, перешагнувших границу невозврата, уверовавших в свою больную извращенную правду так истово, что ничего не оставалось уже сделать, кроме как застрелить их из жалости и сострадания. Но пистолет лежал в старых газетах на столе, а стол стоял далеко от окна, а ноги внезапно словно приклеились к полу. Что-то в его взгляде мелькнуло такое, что порадовало гражданина в бежевом, потому что тот сдержанно, удовлетворенно улыбнулся.— Вижу, вы начинаете что-то понимать, — довольно кивнул он, постукивая кончиками пальцев по страницам. — Пока не осознали, скорее всего, но скоро осознаете. А пока слушайте: кулундинская экзекуторская служба не вмешивается в дела Москвы. Нам нет никакого дела до того, какой Содом творится за границами нашей сферы влияния. Но вы, майор Меглин, — внезапная смена обращения заставила его вздрогнуть, — вторгаетесь в эту сферу, и вторгаетесь весьма беспардонно. Борис Амаретто, где бы он ни родился и где бы ни бывал до того, в настоящее время живет в Орлеане и все свои деяния творит именно на территории Орлеана. И его устранение — это интерес и задача лично экзекутора города Орлеан, но никак не ваша. Вы улавливаете суть?Меглин кивнул. Отказавшись от расшаркиваний и заискивающих иносказаний, гражданин в бежевом оказался способен донести пресловутую суть удивительно емко, ясно и четко. Дело приобретало чрезвычайно интересный оборот, от которого под коленками пробегала хорошо забытая с юношества дрожь. Это был не страх: за свою жизнь Меглин повидал столько, что бояться, по крайней мере, за себя, разучился, — но растущая внутри, поднимающаяся покалывающей волной от ступней к голове уверенность в том, что он готовится влипнуть в глубокую и беспросветную хтоническую задницу. Набрав в грудь воздуха, он ответил:— Я несколько иначе вижу свою сферу влияния и свои полномочия, господин экзекутор. В частности, они касаются не региона, а конкретных людей, где бы они ни находились. Так что извините, коллега, — не удержался он, — но нет. Амаретто — мой человек, а своими я не разбрасываюсь.Господин экзекутор разочарованно поджал губы.— Зря вы так горячитесь, майор, — сокрушенно покачал он головой, закрывая папку. — Очень зря. Подумайте лучше еще немного, иначе...— Иначе что?— Иначе нам придется напомнить вам, где ваше место. А место ваше уже двадцать лет на том свете, с пулей в голове да в земле сырой, в объятиях червей, жуков и гниющего гроба. — Что, даже адом пугать не будете? — язвительно хмыкнул Меглин, и во взгляде экзекутора мелькнуло жалостливое снисхождение, каким награждают классные наставники недалеких учеников.— Каждому свой ад, — пояснил он, пристально смотря в глаза. — Вам — без котлов. Будете лежать в оцепенении и отвращении к собственному вегетативному состоянию и чувствовать, как ваш больной мозг гниет и разлагается на составные компоненты. Вы будете готовы молить о том, чтобы вас скормили церберам, но, даже если бы ваше слипшееся горло могло выдавить из себя хоть один звук, вас бы все равно не услышали. Понимаете меня, Родион Николаевич?— Такой ад меня и на земле ждет, господин экзекутор. Не сейчас, конечно, но года через три — вероятнее всего. Так что не тем впечатлить хотите.— На земле — это временно, пока смерть не придет. А у нас все на постоянной основе, с продлением даже и после второго пришествия. Ну что, Родион Николаевич, — из взгляда ушло снисхождение, уступив место такой же чекистской, как и былая ласковость, стали, — я вас убедил? Майор московских спецслужб Меглин закусил губу и, расправив плечи, ответил:— Нет, господин экзекутор. Не убедили. — И сделал шаг вперед, с трудом выдирая ноги из затвердевшего студнем воздуха. Экзекутор резко вскочил, смотря ему в глаза.— Жаль, — произнес он слишком медленно для порывистости собственных движений, — очень жаль, что вы не хотите никого, кроме себя, слушать. Я вам, в таком случае, тоже ничем помочь не могу. — Хотел бы я узнать, — парировал Меглин, — с чем бы вы могли мне помочь, если бы я согласился.— Вы еще мальчик, — покачал головой экзекутор, — вечный мальчик и никогда не повзрослеете. Потому что больше не боитесь смерти, а в то, что после, не верите. А такой страх толкает людей на самые ужасные деяния, Родион Николаевич, стоит только заверить их, что эти грехи — во искупление... Вот вам моя визитка, — он выложил на край стола светлый картонный прямоугольник с узором темных букв, — обращайтесь, если вдруг передумаете.Господин нахлобучил бежевую широкополую шляпу, неведомым образом оказавшуюся у него в руках вместо папки, себе на лысеющую голову, и неторопливо зашагал к дверям. Он уже взялся за залапанную ручку, как вдруг замер и усмехнулся.— Да, вы правы, повода передумать у вас нет. Пока что нет... Вы не боитесь смерти, а знаете, кто боится? Амаретто. И я боюсь представить, как далеко он может зайти, если его ласково так об этом попросить в обмен на избавление от вечных страданий. Придется обмануть, конечно, хотя кто его знает... Счастливого вам припадка, Родион Николаевич.Господин в бежевом исчез, как исчезает с выключенного экрана изображение — не растворившись в воздухе, но внезапно схлопнувшись в невидимую точку. Меглин протянул руку и взял со стола визитку. Кусок картона обещал ему радости морально-нравственного роуминга в исполнении экзекутора Павлючека. Адреса он прочесть не успел: глухой звенящий шум, не утихавший с самого появления незнакомого гражданина, усилился до критического уровня и застил взгляд белизной. Ноги подкосились, и Меглин рухнул на пол, но боли удара не почувствовал, как будто поверх линолеума постелили мягкие гимнастические маты.— Ну что, Меглин, — раздался над ним знакомый женский голос, и перед глазами мелькнула красная юбка, — не боишься?И в тот же момент сотня абсолютно одинаковых Берестовых обступила его со всех сторон, и на каждой поверх красного платья был безразмерный бежевый пиджак. Комната обратилась адской пещерой, и на стенах ее плясали черные тени ведьминского шабаша. В руках у Берестовых были семихвостные плети, и, когда приходила очередь очередной из них наносить удар, она выкрикивала:— Уступи! Уступи! Уступи!..Над всем этим содомищем кружил на невидимых крыльях пастырски улыбающийся экзекутор Павлючек в чекистской фуражке и каждые десять ударов тыкал пальцев высокие потолки пещеры, проливая на кровоточащие раны соленые воды мудрого озера Яровое. А чуть в стороне от него, повиснув на канатах из выкрученных жил, худой и взъерошенный человечек в красном бархатном халате играл соло на циркулярной пиле.— Амаретто! — прогремел Павлючек. Человечек вздрогнул и отозвался, не прекращая игры:— Я слушаю вас, господин экзекутор!— Признаешь ли ты, что заслуживаешь смерти от наших рук? — вопрошал экзекутор. Берестовы хлестали в такт оборотам круглого лезвия, и рукава их пиджаков были мокрыми и розовыми.— Признаю, господин экзекутор! — отвечал Амаретто, не дрогнув.— Хочешь ли ты себе избавления после смерти?— Страстно желаю, господин экзекутор!— Тогда распили этого человека, Амаретто! Дамы и господа, — девяносто шесть Берестовых расступились, лишь четыре остались удерживать вырывающегося Меглина за руки и за ноги, — сегодня на арене нашего шапито — майор московского сыска, маньяк и парафреник Родион Николаевич Меглин, поприветствуем же его!И сто пар ладоней захлопали как одна под ржавые, визгливые, душу на зубцы накручивающие звуки опускающегося лезвия циркулярной пилы...Меглин собрал остаток сил, закусил губу, дернулся в последний раз — и очнулся.Затылком он упирался в стену, левый локоть ссадил в кровь об угол кровати, случайным рывком ноги уронил стул, судя по его состоянию, развалившийся на части еще в полете. За незашторенным окном было уже темно, и тяжелая духота, налившаяся влагой, втекала в комнату, предвещая дождь. В синем сумраке светлела оставленная на столе визитка, напоминая обо всем увиденном. Меглин попытался прикинуть, сколько он так пролежал. По всем расчетам выходило, что не меньше двух-трех часов, и это в лучшем случае. Надо было спуститься, чтобы узнать точнее, с собой-то он никаких часов не захватил.В дверь коротко, осторожно постучали. Меглин, едва успевший встать, напрягся и замер.— Кто? — спросил он, и в горле встал плотный комок, когда знакомый голос ответил ему:— Меглин, открой, а, будь человеком! Это я, Амаретто!