Глава 1. Город образцового быта (1/1)

— Да что ты в этом Орлеане забыл? — Глухой на том конце провода сплюнул в сердцах, дробно стуча свободной рукой по клавишам. — Ни связи нормальной тебе, ничего, у тебя там даже знакомых нет!— Знакомых нет, а дело — да. Ты давай быстрее, я тут человека держу, что там есть?— Да в том и дело, Меглин, что нихрена нет. Вообще ничего. Если б ты сейчас там не стоял, я бы вообще решил, что города такого не существует. — Ну да, в наше время если про тебя ничего нельзя по сети нарыть, то ты и не существуешь, значит, вовсе.— Вот кто б говорил, а?— Так я разве критикую? Наоборот, складно получается, несуществующий человек в несуществующем городе. Красиво, а, Глухой?— Иди ты. В общем, не знаю я, где твой цирк искать, разберись сам как-нибудь.— Разберусь. До связи.Меглин повесил трубку и тяжело выдохнул, обводя обреченным взглядом лиловатое, заоблаченное полупрозрачными заводскими парами небо. Цокнул языком, глухо и сочно ругнулся себе под нос и, словно вернувшись с небес на землю, всучил нагретую кирпичную трубку озадаченному таджику-прорабу, замершему с лопатой в руке у запыленного цементного постамента.— Спасибо! — кивнул он, театрально приподняв линялую кепку, и зашагал через сухую дорожную пыль в припаркованному на обочине сразу за въездом ?мерседесу?, оставляя за спиной и знаменитый в окрестностях плакат ?Орлеан — город образцового быта?, и застывшее живое воплощение искреннего замешательства на широких скулах. По обе стороны от него расстилалось полное отсутствие какой бы то ни было красоты. Кулунда, одно слово, солончаки да облепиха, да и та йодом провоняла так, что глаза режет, как в вокзальном сортире, ну да завод в четверть силы дымит лиловым. Когда-то ж наверняка был передовиком производства, добывал свою поебеновую, то есть, глауберову соль стахановскими темпами и объемами, и жизнь в городке и примкнувших к нему Шипиловым окрестностях била ключом, а рачки в говорящем мудром озере, сохранившем память древних морей, спорили о гностиках и неоплатониках с отдыхающими блондинистыми девами. Но потребность в соли смущающего наименования отпала, как еще одна из множества частей распадшегося Союза, а вместе с солью ушли из Орлеана и образцовый быт, и, казалось, быт в целом какой бы то ни был, просто за компанию. Меглину отсутствие быта как явления весьма импонировало: за двадцать лет он научился обходиться и без него, отринув мещанскую обустроенность бытия, как первая слезшая с дерева обезьяна под еще не написанную увертюру Вагнера отбросила рудиментарный хвост, вступая через границы существования в жизнь хомо эректуса, ловко пристраивающуюся сзади на освободившееся от шерстистого отростка место. Вот и в Орлеане жизнь разрослась, заменив собой быт, причиняя порой определенные неудобства и слишком похабно подманивая к себе Меглина. Глухой заблуждался, считая, что знакомых в городе у него не было. Скорее уж не было города, где у Меглина не было закинуто удочки, не был проложен кабель рукопожатий. И так уж вышло, что один из поплавков, то появлявшихся на глазах, то исчезавших из виду, отчаянно задергался впервые за долгие годы именно на соленой маслянистой поверхности кулундинского озера. Меглин остановился и, тяжело переводя дыхание, утер рукавом плаща пот со лба. В пути, мча по раздолбанным дорогам с настежь открытыми окнами, он еще как-то создавал иллюзию ветра, охлаждая горячую голову и рассеивая духоту, но теперь задыхался от жары. Сорвав прилипший к мокрой спине плащ, он закатал рукава рубашки и дернул распахнутый воротник. Больше всего по такой погоде хотелось раздеться до трусов, а еще лучше — окунуться с головой в какую-нибудь речку, смыть с себя пыль, пот и дорожную усталость. Взгляд его сам собой устремился в сторону, где за застоявшейся в воздухе лиловой пылью и зарослями облепихи липко блестела озерная гладь. Соленое озеро Яровое когда-то было частью великого древнего моря и память о тех днях былой мощи хранило в своих плотных водах по сей день. Искать в нем спасения от степной духоты было решением сомнительным, но единственным, какое слипшийся сам с собой от жары мозг способен был выдумать.Оставив машину на обочине, Меглин спустился к озеру. Под подошвами хрустела сухая, подернутая корочкой соли трава. Спрятавшееся за облаками солнце дышало жаром, превращая город в духовой шкаф. На ходу сорвал он горсть рыжих ягод с протянутой серебристой ветви, большую часть раздавив в ладони, остатки же закинул в рот и тут же скривился от вяжущей кислой горечи. Он сплюнул в сторону застревающие между зубами черные семечки, разулся и, закатав брючины до икры, по илистой соленой грязи вошел в воду. Озеро обняло его ноги тесным и плотным объятием, хляби донные чавкали под ногами, как будто стремились поглотить его целиком.Непривычная жара мешала Меглину думать. Мысли и образы медленно, сонливо перетекали в его голове без внезапных вспышек и озарений, то есть, без того, в чем он действительно нуждался и к чему привык. Наконец одна мысль зашевелилась, скручиваясь спиралькой, готовясь выстрелить, и внезапная волна плеснула о его ноги, едва не задев подвороты.— Прежде чем искать, сначала убедись, что ты имеешь право на то, чего ищешь, — сказало озеро и, помолчав, добавило: — С возвращением.— Ты запоминаешь слишком много лишнего. — Меглин утер со лба набежавшую испарину, утирая ладонь о рубашку. — Я не тварь дрожащая, я в своих правах уверен. Долго решался.— Тогда ищи, — отозвалось озеро. — Бесправный, ища, не найдет, а тому, кто вправе, имеет смысл пытаться, если только хоть что-то человеческое имеет смысл. Но не забывай: ты не один.— Я никогда не бываю один, но, как видишь, научился с этим бороться.— Каждому Родиону — свой Порфирий, и со своим ты пока не столкнулся. Но берегись пользоваться правом, если не готов заглянуть ему в глаза.— Кому? Праву?— Порфирию.— Почему ты меня предостерегаешь? — спросил Меглин, но озеро не ответило. Сама рябая поверхность его словно подернулась соленой корочкой. Лиловатые воды напряглись, почти выталкивая его на поверхность, и Меглин отступил. Жара мгновенно высушила ноги, оставив на коже едкий белый панцирь. Он осмотрелся — в глубине пляжа одиноко светлела старая душевая колонка. Меглин поднял с земли ботинки и, отряхнув их от набившегося песка, мелких камешков и сухих облепиховых листьев, лениво поплелся прочь от озера.Вода в колонке была противно теплая и пахла йодом, но Меглин умывался ей с первобытной алчностью, подставив под хилые струи горячую голову, и отфыркивался, как загнанная лошадь. Вкус оказался еще хуже, нечто среднее между ржавой железкой и плохой солью, и все же жажда была сильнее. Наконец он закрутил хлипкий вентиль и, утирая лицо мятой рубашкой, распрямился. Впереди расстилался забытый миром город Орлеан. Унылый пейзаж виден был лишь наполовину: другую, вряд ли менее скучную, закрывал огромный, пылающий красным, как отрядное знамя, придорожный плакат. Размалеванные дизайнером под золото буквы, идущие поверх цирковых гардин, вкруг декоративной брюнетки в разделенном ящике и ее палача в белом халате, сулили страждущему ежевечерние перепиливания граждан Российской Федерации в физическом и социальном аспектах одновременно. Имя, кричащее с плаката, Меглин слишком хорошо знал.Странный солоновато-железистый вкус воды, которому он не мог найти названия, внезапно оказался хорошо знаком. Меглин сплюнул и, с трудом втиснувшись в липнущую к телу рубашку, вернулся за руль, без промедлений выжимая газ.Первое впечатление после стольких лет разлуки лишь подтвердилось, стоило ему свернуть на разбитую улицу в сторону центра. Городишко и правда был так себе. Обшарпанный, задрипанный, ничего интересного в жизни не видавший, но вполне себе живой, практически живучий, как брошенная рассеянным злым хозяином дворовая собака. Даже в тридцатипятиградусную жару продолжал копошиться бетонный муравейник, детище дощатых одноэтажек и безликих, еще советских жилых блоков. Из окон свисало сохнущее белье, на подоконниках жухли герани. По обочине промчались один за другим два мальчика на старых велосипедах. Таким он помнил этот город, когда его, семилетнего октябренка, родители взяли с собой в командировку. Отец целыми днями налаживал машины на добывающем заводе, а мать, зачем-то сорвавшаяся из Москвы следом, водила ?Роденьку? гулять и купаться, даже в покосившуюся детскую библиотеку за нехваткой других развлечений. Долгое время, вспоминая соленые волны Ярового, он думал, что видел море, а потом, уже в детдоме, узнал, что был не так уж и неправ. И теперь Орлеан казался ему, въезжающему с щебенки городских окраин на асфальт, таким же остатком древнего моря, как и лиловое озеро. Время замерло на этих улицах, либо же просто бежало в тех измерениях, которых Меглин по скудости фантазии и особенностям характера уловить и почувствовать не мог...В бывшем общежитии номер два, которое эпоха случайных наездов из Казахстана и окрестных городов превратила в непритязательную гостиницу ?Уют?, было тихо и сонливо. Лениво крутились лопасти старого вентилятора, монотонно жужжала бьющаяся о стекло муха. Дежурная на стойке регистрации, надувающая бледно-розовые пузыри жвачки, заметила Меглина не сразу, но как будто не особо ему удивилась.— Одноместный — пятьсот, двойной — семьсот пятьдесят ночь, — с ленцой протянула она, не прекращая жевать. Меглин выудил из кармана джинсов бумажник и шлепнул на стойку две мятые купюры.— Одноместный на три.Пальцы с облезающим ярко-малиновым лаком моментально сгребли деньги и выложили потемневший от времени ключ с белым номерным брелоком.— Пожалста. — И добавила, уловив во взгляде Меглина замешательство: — Еще чего?— А регистрировать не будете? Ну, документы там проверять?— А у вас они есть, что ли?Документов у Меглина не было уже двадцать с лишним лет. Он невозмутимо сгреб со стойки ключ и едва успел занести ногу над первой ступенькой лестницы, как за спиной его раздался незнакомый, но очевидно мужской голос:— Мы вас позже ждали, Родион Николаевич.Меглин резко обернулся и этим явно напугал регистраторшу: пузырь перед ее лицом лопнул, она вздрогнула и тут же закашлялась, стуча себя кулаком между лопатками.— Вам чего еще? — просипела она, утирая черные подтеки расплывшейся туши.— Да так... — Меглин кашлянул из солидарности, перебирая в ладони брелок ключа. — У вас здесь каждый день кого-то перепиливают?— А вы как кто интересуетесь? — Девушка мгновенно навострилась, и Меглин умиротворяюще улыбнулся.— Как любитель цирка, — заверил он, — и большой поклонник иллюзиона. Сегодня шоу есть?На мнительную девицу его увещевания как будто не подействовали. Все же она кивнула, пробормотала еще что-то насчет времени, места и ?культовости?. Меглин последнюю часть пропустил мимо ушей, машинально девушку поблагодарил и, утирая мокрый лоб ладонью, поплелся по лестнице к себе на второй этаж. Времени у него оставалось еще в избытке.Сменив свое назначение, интерьеры и внутренности общежитие изменять не стало: все та же казенная краска на стенах, которую он помнил с детства, обшарпанные двери и рассохшиеся оконные рамы. В коридоре блуждал вечный запах столовских котлет с макаронами, поселившийся на пустых этажах, как призрак почившего хозяина в старом английском особняке. Меглин провернул в замке заедающий ключ, и воспоминания и образы того рабочего семейного лета обрушились на него, как стая веселых и ласковых щенков, алчущих трепания за ухом. Ему, однако, было не до них. Пять минут ему потребовалось на то, чтобы насмотреться в окно на крыши и серую улицу, умыться еще раз и оставить рубашку сохнуть на спинке кровати. Он сидел за столом в одних мешковатых трусах и, зажав в зубах так и не зажженную сигарету, царапал острием ножа серийный номер на лежащем в ворохе старых газет пистолете.— Ты все равно его не удалишь. — Стоящая у окна Берестова в красном небрежно оперлась о подоконник. — Следи за ним, не выбрасывай и не теряй, а вернешься — подложишь на место.— Ты мне в голову затем влезла, чтобы учить меня предосторожности? — Лезвие соскользнуло, оставив на черном корпусе светлую царапину. Берестова притворно всплеснула руками, прикрывая ладонью рот.— Ох простите-простите, лезу не в свое дело! Но ты занимаешься ерундой, Меглин, поверь мне. Ты продумал остальное?— Какое остальное? — пробурчал он, стряхивая в газету черную крошку.— Место, время, свидетелей, точнее, их отсутствие, — ты это все определил? Он фигура в Орлеане видная, пусть и незначительная. К тому же...— Ну? — раздраженно протянул Меглин, когда пауза уже неприлично затянулась.— Ты уверен, что тебе и правда никто целенаправленно не помешает? — Ну вот ты сама предположи, кто мог бы мне помешать?! — Меглин сердито выдернул изо рта замусоленный бычок и поднял голову.Берестовой в комнате не было. На том месте, где еще недавно развевалась ее красная юбка, стоял крепкий, начинающий лысеть гражданин в светло-бежевом костюме и смотрел на Меглина глазами той девушки со стойки регистрации.— Ну например, — протянул он, и губы его изогнулись в миролюбивой улыбке, — я.