Глава 7. (1/1)
В классной комнате грифель скрипел о графитную доску — звук раздражающий и завораживающий одновременно. Алехандро открыл дверь и заглянул. Доска уже была исписана сплошь. Хоакин, высунув от напряжения язык и сердито зыркая из-под бровей, дорисовывал на единственном свободном ее углу последние способные тут поместиться буквы. Гувернер, дон Карлос, раскачивался на носках, мертвой хваткой вцепившись в указку. Наблюдая старания воспитанника, он, казалось, на глазах становился выше и уж точно куда надменнее. Алехандро сам поежился и поправил воротник.— ?Кво...?, ?Ква...?, ?Ква-у…? — попытался он прочитать много раз повторенную фразу. — Что здесь написано?Хоке принял за насмешку, зыркнул обиженно теперь уже на него и засопел, сжимая в кулаке грифель.— Дон Хоакин, — неприятным голосом понудил учитель, и, забывшись на какой-то миг, Алехандро вздрогнул.— ?Кво ускве тандем абутере Катилина пациенция ностра?, — скучным голосом зачитал сын, разогнав наваждение. — Что означает: ?Доколе же ты, Катилина будешь испытывать наше терпение??. Как сказал консул Цицерон, выступая в Сенате против главы мятежников Луция Катилины…— …и может повторить любой учитель, чье терпение, отнюдь не бесконечное, слишком долго испытывает нерадивый ученик. Вы можете возвратиться к книге, дон Хоакин. Думаю, восьмикратного повторения более чем достаточно.Было у дона Карлоса что-то неуловимо родственное с жирной кухаркой, которая много лет назад огрела пятилетнего Алехандро грязной тряпкой за попытку стащить лепешку из толстой стопки, приготовленной ей для постояльцев. Но достойное воспитание требовало дисциплины, а будущее спокойствие — пожалуй что страданий. Алехандро сухо кивнул гувернеру и вышел прочь.***Первое заседание Парламента, состоявшееся в конце октября, почтила своим присутствием царствующая королева. Взошедшая на престол тринадцатилетней Изабелла II славилась свежей красотой юности и взбалмошным характером. Не раз и не два сия царственная особа ускользала из дворца, где за каждым ее шагом следили сотни фрейлин и нянек, обменявшись одеждой со своею наперсницей, монахиней Патросинио — и в Мадриде складывали баллады о похождениях веселой монашки. Теперь Изабелле было двадцать три, и проказы юности остались в прошлом. Три беременности, две из которых окончились несчастливо, сделали широким ее стан, одутловатым лицо и наполнили весь ее облик выражением тоскливой покорности судьбе. Сейчас королева вновь была в тягости и, зачитывая подготовленную для нее речь, обводила ряды внимающих ей мужей снулым воловьим взглядом. Впрочем, — думал про себя Алехандро, сам едва не дремавший под мерное нагромождение сложных витиеватых фраз, — можно ли ее за это судить? Назначения, налоги, благотворительный сбор и свобода печати — что тут могло быть интересного для молодой еще женщины и молодой матери? И действительно, ничего не было. Взгляд королевы вновь озарился, только когда с речью уже было покончено, и ей с поклонам и сердечно благодаря за ?вдохновляющее напутствие?, подавал руку распорядитель сегодняшнего торжества. Был он не слишком молод и уже довольно пузат, мелкие глазки светились льстивым и масляным блеском. Но в обращенном к нему взгляде монархини была благодарность женщины, наконец-то нашедшей возможность опереться о крепкую мужскую руку, и взгляд это не остался незамеченным.— Лизоблюд, — презрительно, но при том едва слышно, выдохнул сидевший по правую руку от Алехандро почтенный седовласый старец.— Краснобай! — едва повернув голову, согласился с ним сидевший впереди господин, увешанный орденами, как рождественское дерево — пряниками.— Журналистишка!Алехандро подавил усмешку. Господин Сарториус, как отрекомендовали ответственного секретаря сегодняшней сессии в самом ее начале, в этой стае достойнейших воронов, чванившихся многовековыми заслугами предков, столь отчетливо казался чужим, что вызывал едва ли не чувство родства. Так или иначе, с королевским любимцем стоило познакомиться ближе.Долго ждать знакомства не пришлось. Господин ?журналистишка? возглавлял парламентский комитет по вопросам государственного управления.— Вы выбрали непростое направление, — поприветствовал он нового сенатора, но теперь в мелких, как у поросенка, глазах сквозил холод. — Почему именно наш комитет? Мы далеки от распределенья казны, занимаемся весьма прозаическими областями и даже, — глазки уставились на Алехандро в упор, — все вопросы бывших колоний давно передали иностранным делам.— Меня вряд ли заинтересует чужая казна, — намекнул Алехандро, усаживаясь напротив, — и я не привык протирать штаны, занимаясь делами непрозаическими. Но мой друг, капитан Годонес, рекомендовал мне ваш комитет, как то место, где я могу принести пользу Отечеству…Если упоминание капитана гвардии и произвело на его собеседника какое-то впечатление, оно осталось скрыто за пышными усами и ухоженными бакенбардами.— Годы войны вы провели в колониях? — напрямик спросил тот, имея в виду, конечно, войну за отделение американских территорий.— Увы, — Алехандро с повинной развел руками, — того требовали дела моей семьи.— И каково ваше отношение к результатам? — Я испанский подданный, — холодно заметил Алехандро, всем своим видом подчеркивая, что ему нечего больше добавить. — И всегда им оставался. Не гражданин Мексиканской Республики или Соединенных Штатов. Отец моей жены погиб от рук бандитов, сражавшихся за независимость, а принадлежавшие моим предкам земли…Недоброй памяти дон Рафаэль Монтеро успел столько наворотить и так вовремя помер, что служить ему вечным подтверждением благонадежности всего семейства.— Что ж, — господин председатель комитета наконец-то отвел глаза. — Теперь бандитами полнятся и испанские земли. Крестьяне забывают, в чем их долг перед богом, сеньорами и короной, и выходят требовать у нас хлеба, будто бы не они должны нам его давать. В провинциях часты мятежи, — и снова кинул на собеседника острый взгляд, точно реакции ждал.— Квоускве тандем абутере Катилина пациенция ностра? — нашелся Алехандро, припоминая утренний урок. — Доколе, как говорили древние, еще нам стоит терпеть все эти безобразия? Сарториус скривился, точно получил тухлым помидором вместо заслуженных аплодисментов слушателей. — Увольте, граф, — неприязненно сказал он, — не все в детстве зубрили классическую латынь под присмотром заботливой бонны. Хотите работать с людьми — говорите по-испански. Не скажу, что меня много вакантных мест, но у нас не охвачен надзор за исправительными учреждениями. Возьметесь за составление списков, наладите связи. Не синекура, но…Он, казалось, ждал, что этот дворянчик фыркнет и откажется. ?Дворянчик? усмехнулся и согласился. О лучшем раскладе он не смел и мечтать.Элена рассказала позже — о, Элена могла выведать что угодно и о любом! — что Сарториус, сын разорившегося польского иммигранта, и мелкий служащий городского совета, был замечен еще королевой-матерью как хороший оратор на одном из столичных мероприятий. С тех пор карьера его медленно пошла в гору, но рванула вскачь уже после того, как юная королева окончательно разъехалась с венценосным супругом по разным дворцам. Теперь бывший журналист-самоучка носил графский титул, его ?Геральд? сделался столпом проправительственной печати, а возглавляемые им учреждения — никогда не носившие громких названий — быстро становились средоточием теневого влияния. — Мнимый граф и граф-выскочка, — рассмеялся Алехандро, когда это услышал. — Нам с этим типом стоит держаться друг друга.Элена, непонятно из-за чего нахмурившись, озабоченно покачала головой.— Только не считай, что он глупее тебя.***Уроки ?доном Карлитосом? заканчивались к полудню, но долгожданная свобода облегчения не приносила. Ален продолжал дуться, больше не появляясь на улице <…> ни с корзинами, ни без них, и без его непоседливого, насмешливого присутствия все привычные занятия навевали скуку.С горя Хоакин подобрал тетрадь по древней истории, выписал в нее имена полководцев — глупое задание на завтра — и попытался представить себя одним из них. Одинокая игра, приносившая ему немало удовольствия в Калифорнии, вдруг показалась редкой бессмыслицей. Да и что говорить, здесь он не мог даже вызвать в господские комнаты детей младшей кухарки — смешных малышей-погодков Кинчо, Гуачо и Чимо — чтобы поручить им бессловесные роли легионеров. Даже единственный оруженосец и тот оставил его. Хоакин заглянул на кухню, рассчитывая обнаружить там Сусанну — свою неприветливую надзирательницу — но не нашел, и, не имея разрешения уходить далеко от дома, принялся тоскливо склоняться вокруг квартала. Окликнули его на исходе третьего круга.Сердце радостно подскочило в груди — заливистое кукареканье было тайным сигналом Алена — но на углу, под прикрытием живой изгороди, он неожиданно обнаружил Роситу.— Сколько тебя можно ждать? — начала она в своей обычной манере. — Ночью. Как зайдет солнце, собираемся у излучины. Будет опасно. Придешь? Да не смотри ты на меня, я прячусь!Хоке уже успел заметить, что была она необычайно взволнована, лицо бледно, в уголках глаз вспыхивали искорки, предательски напоминавшие слезы.— Что стряслось? — спросил он, поспешно отворачиваясь. Бросил осторожный взгляд на окна особняка — ни его одинокие прогулки, ни секретные переговоры, казалось, не успели кого-либо заинтересовать.— Серхио схватили, — несчастным голосом сказала Росита. — Ну что, ты придешь?— Какого Серхио?— Да что ты не знаешь! Серхио, помощника старой Каталины!Хоке вдруг ясно припомнил неприятного маленького уродца, что таился во тьме страшного жилища колдуньи-цыганки.— Придешь? Я должна еще разыскать Анибала-разбойника.— Приду, — решился Хоакин. — Как Сусанна заснет…Он хотел еще спросить, кто напал на привратника колдуньи, и что с Аленом, будет ли он ночью у реки, но девчонка уже исчезла, пробираясь в переплетении улиц одной ей ведомыми путями.На крыльцо вышла скрывавшаяся за дверными занавесями мать.— Если сеньор завершил свои сердечные дела, — насмешливо сказала графиня, — не соблаговолит ли он подняться к обеду?Хоакин обиженно фыркнул, но почувствовал, как заливается краской.