Глава 4. В которой идальго обретает оруженосца (1/1)

Полицейский надзиратель ворот T., находившийся в прямом подчинении полицейского комиссара района S., в свою очередь отчитывавшегося напрямую перед суперинтендантом генеральной королевской полиции Мадрида господином Франсиско Чико, Фернан Руис Мендоса, имевший младший военный чин сержанта, вернулся домой после вечернего обхода в весьма приятном расположении духа. За время обхода он проверил, как идут дела со сбором дорожного налога, припугнул для острастки пару голодранцев арестом за злоумышления против короны да напомнил зарвавшимся обитателям пригорода о необходимости уплачивать подати в срок.Вернувшись к закату, Мендоса со здоровым предвкушением хорошо поработавшего человека развернул тряпицу, в которой у него по холостой жизни припрятан был к ужину изрядный кусок копченого цыпленка. Как видно, в силу служебной привычки держал тряпицу сержант при этом так, чтобы никакой случайный злоумышленник не смог не только отобрать, но даже увидеть его сокровище. Из-за этого обстоятельства со стороны было совершенно неясно, отчего, закончив торжественные приготовления и сняв последний покров, сеньор Мендоса вдруг выругался страшным образом, вскочил и, переворачивая предметы утвари, принялся носиться по комнате, проверяя крепость замков на окне и дверях и не переставая ужасно ругаться. Злополучная тряпка, еще носившая запах цыпленка, позабытой осталась лежать на столе. При ближайшем рассмотрении возможным оказалось бы углядеть, что вместо ароматного ужина в нее был завернут камень, а на внутренней стороне тряпицы выведен углем неровный знак ?Z?. Через сорок минут после заката полицейский надзиратель Фернан Мендоса вышел, минуя стражу, через боковой придел ворот T., и, пребывая все в той же ярости, зашагал по проселочной дороге. — Гальего! — заорал он, достигнув скромного домика на окраине первого же селения и вцепившись лапищами в забор. — А ну выходи! За спиной сержанта начали собираться любопытствующие ребятишки. — Сеньор Мендоса? — скрипнула дверь, и на пороге дома появился высокий человек. В поднятой руке он держал дешевый фонарь — не иначе для того, чтоб гость лучше мог разглядеть его лицо и не ошибся. — Рад встретить вас... снова. — Ты не дерзи! — нынче вечером сержант не был настроен сентиментальничать. — Вот, гляди, это твой пацан творит? — Мендоса подсунул свою тряпицу почти под нос подошедшему ближе хозяину дома. — И не смей отпираться! Я сегодня с тобой беседовал, когда эти сопляки тут крутились. Ну? Узнаешь? — Здесь темновато, — сказал хозяин с нажимом. — Ах да, — Мендоса свирепо выдохнул и, чуть успокоившись, изложил историю по порядку. — Боюсь, вы ошиблись, — сдержанно заметил его собеседник, — это не он. Ален с утра помогал в починке забора у шурина и нашего с вами разговора не слышал. Кстати, судя по возне за кустами, — высокий сеньор Гальего обернулся к дороге, — они как раз возвращаются. Сержант крутанулся на месте, едва не подпрыгнув. Чутье не подвело: за его спиной на дороге стояли аж четверо. Вид у всех был умильный, пацаны старательно умыты ко сну, у девчонки венок в волосах. А рожи бандитские.— Мы сегодня ничем не провинились, сержант, — хмуро выдал самый мелкий и, как сержант знал, самый резвый из всех. — Спросите у дядюшки, — шаркнув ножкой, добавила девочка.Мендоса только плюнул. — Но шутка действительно злая, — продолжил сеньор Гальего как ни в чем не бывало. — Камень, подумать только! Полагаю, сержант, вы смогли бы утешиться, если бы разделили наш ужин с нами. Моя жена будет рада. Неловко посторонившись, хозяин пропустил гостя в покосившуюся калитку, помедлил секунду и безошибочно показал кулак той стороне, где снова зашуршали кусты. А потом вошел в дом вслед за гостем. ***В Карабанчелес, в последнюю остановку перед въездом в столицу, к ставшим уже привычным людям Годонеса присоединился отряд королевской гвардии — темные мундиры и красные султаны на замысловатых шлемах — почетный эскорт. Перед самым отбытием их лейтенант вручил Годонесу запечатанный пакет. Капитан пробежал послание глазами, отправился доложить О’Доннелу и вышел от генерала со сложным выражением лица.— Плохие новости? — посочувствовал Алехандро, за время пути обнаруживший в Годонесе отличного собеседника, несмотря на всю разницу, что имелась в их воспитании и <скрытых политических взглядах>.— Отнюдь, — наконец выйдя из задумчивости, капитан качнул головой. — Нам обещают торжественный въезд — весьма щедро со стороны ее величества. Что до самой августейшей правительницы, поприветствовать генерала лично она не сможет…?Слишком уже велика честь?, — подумал Алехандро.— …утомленная вчерашним выступлением черни.— О!— Вам придется привыкнуть, беспорядки в Мадриде не редкость. Ничего существенного: рабочие с бумажной фабрики захватили и высекли своего управляющего, но, продолжая бузить, они забросали камнями королевский зверинец в парке Ретиро. Пострадало несколько павильонов, часть зверей разбежалась. Инфанта Мария-Исабель, покровительница и главная хозяйка зверинца, ужасно огорчена. Это значит, что ее августейшая матушка — тоже.Кажется, выражение лица Алехандро стало не менее сложным.— Напомните мне, — осторожно попросил он, — сколько лет инфанте?Годонес нахмурил лоб.— Восемнадцать месяцев, если не ошибаюсь. Вас удивляет, какие мелочи могут порой влиять на политику королевства? — капитан усмехнулся. — О, боюсь, вас ждет на этом пути немало сюрпризов. Как бы то ни было, дон Франсиско пишет, что беспорядки устранены, и даже зверинец скоро снова отстроят. Нам с вами беспокоиться не о чем.— Чего хотели восставшие? — спросил Алехандро ему в спину.— Чего? — капитан обернулся и вскинул бровь. — Как правило, люди хотят есть, дон Алехандро. Даже если их удалось убедить, что на самом деле они хотят республики, конституцию или смены власти. Но готовьтесь, многие будут вас уверять, что единственное, чего хочет народ — бунта самого по себе. ***Въезд, и правда, вышел торжественный. Вчерашние беспорядки, то ли действительно были лишь мелочью, то ли уже оказались забыты. Поприветствовать героя войны — или попросту поглазеть на мундиры и экипажи — собралось едва не полгорода. Загородные резиденции остались позади, широкий проспект шел через нижние кварталы — вотчину мадридского простонародья.Толпа шумела и напирала так, что нелишним казалось уже присутствие полутора дюжин гвардейцев, умело оттеснявших народ. Но если Кадис пугал своей деловой суетливостью, отвращал скукой парадных зал, Мадрид встретил их пестротою нарядов и лиц, посеревшими блузами рабочих, яркими юбками зажиточных горожанок. Этот мир был почти родным, и Алехандро неожиданно ощутил к городу благодарность.Он отдавал себе отчет в том, что люди собрались поглазеть на генерала, однако все равно горделиво выпрямился, расслышав в реве толпы: ?Да здравствует граф дель Кастильо!? Он тут же поморщился, досадуя на себя: народ хотел подольститься к сильным мира сего. В этом не было его заслуги.Взглянув на сына, Алехандро вновь улыбнулся. Глаза Хоакина сияли. Юный виконт наотрез отказался садиться в карету к матери и довольно гарцевал рядом с отцом на выбранном Мигелем рыжегривом коньке, далеком от грациозности арабской кобылы графа, но все равно красивом в своей ленивой основательности. ?Мальчик принимает ликование толпы за чистую монету, — думал Алехандро. — Но пусть его, пока радуется?.Толпа шумела и волновалась.— Ален! Ален! — взволнованно озиралась женщина в темной дешевой мантилье. — Да куда опять подевался этот негодный мальчишка!— Вернется твой сорванец, не трясись, — успокоила ее соседка, поправлявшая длинную юбку в заплатах. — Что с ним станется?— Боюсь, как бы муж не ругал, что вовсе пошла сюда… — обнаружив, что группа всадников во главе с Алехандро дель Кастильо почти поравнялась с ними, женщина торопливо прикрыла краем шали лицо, заставив подругу рассмеяться.Спины и головы заслоняли от кумушек перегородившую проспект Триумфальную арку . Между тем, приключившееся под нею небольшое происшествие могло бы, верно, взволновать их еще больше. В то время, как немного отставший от отца Хоакин дель Кастильо и Гарсия въезжал под главный свод арки, стремясь подобраться поближе, из толпы вынырнул маленький, юркий, как обезьянка, мальчишка, лохматый и перемазанный в пыли, остановился прямо перед виконтом, разглядывая его во все глаза, и бесстрашно протянул руку — пощупать то ли лохматую шерстку конька, то ли дорогую уздечку. Испугаться Хоакин не успел — да и чего ему было пугаться? Испугались за него. Ехавший поодаль от него офицер в двууголке и разноцветном мундире закричал, возмущенный подобной вольностью, и, направив прямо на мальчишку высоченного тяжелого коня, замахнулся кнутом. Хоке был между ними. Он вскинул руку наперерез кнуту, даже не подумав, тем отточенным четким движением, что не раз показывал Мигель в те дни, когда отец еще не запретил ему учить наследника фехтованию.До мальчишки кнут не долетел. Самый его конец лизнул кругом запястье виконта, уже на излете, но тонкая перчатка лопнула сразу, а боль оказалась куда сильнее, чем когда он не успевал парировать учебные выпады Мигеля. Из глаз посыпались не то искры, не то слезы. Виконт до крови закусил губу.Незадачливый защитник сдвинул брови и повернул к нему.— Ступайте прочь! — яростно прошипел Хоке сквозь зубы.Он опять грубил взрослому, незнакомому, офицеру. Но больно было так, что ни на что другое сил попросту не оставалось. Маленький оборванец по-прежнему смотрел на него огромными недоумевающими глазами. Хоакин презрительно скривился, объезжая его. Не хватало еще якшаться с чернью.Впереди, точно почувствовав что-то, обернулся отец. Виконт бодро спрятал за спину обожженную руку и пришпорил конька. Когда он оглянулся, мальчишки позади уже не было.***По мере углубления в город толпа редела, а дома вокруг становились нарядней. После Пласа-Майор поредел и кортеж — темно-синие горделиво-прямые, как штык, гвардейцы свернули влево, где за показавшимися вдали деревьями парка должен был прятаться королевский дворец. Отец многословно распрощался с их командиром. Теперь рядом с графом ехал Мигель, запальчиво что-то объясняя. Отец хмурился и возражал. Хоакин завертел головой. Наверное, до ?их? особняка оставались считанные шаги. Карета с графиней немного отстала.Крыша одного из домов в глубине проулка привлекла внимание виконта. На нависшем над проулком карнизе сидел знакомый похожий на обезьянку мальчишка, болтал ногами и ел апельсин. Сок — издалека видно — тек по его подбородку, пятнал одежду.Заметив взгляд Хоакина, мальчик подмигнул ему, вытащил из-за пазухи еще один фрукт и, размахнувшись, бросил. Хоке поймал апельсин на лету, рассмеялся, махнул. Мальчишка помахал руками в ответ, и тогда виконт, воровато оглянувшись на родителей — граф не оглядывался, мать еще не появилась из-за поворота — свернул в проулок.***Мальчишка уже слез с крыши и снова стоял перед ним. Он был ниже Хоакина на полголовы и заметно уже в плечах, большеглазый, лохматый, одетый в ветхую, но аккуратно залатанную курточку. — Красивая лошадь, — деловито заметил он, кладя руку на теплый нос рыжего конька и пытаясь запихнуть ему в пасть остатки апельсина.— Он не ест апельсины, — запротестовал Хоке, спешившись.— Ну да, — ухмыльнулся мальчишка, наблюдая, как рыжий, которого хозяин не баловал лаской, с довольным видом жует апельсинную шкурку. На щеках нового знакомца вспыхнули хитрые ямочки. — А что ж он, по-твоему, ест?Возразить Хоке было нечего.— Как тебя звать? — попытался он вернуть разговор в более привычное русло.— Аленом, — маленький оборванец, не задумываясь, протянул ему руку с липкой от апельсинового сока ладонью. — Ален Гальего. А тебя я знаю, ты графский сын.— Ален? — нахмурился Хоке, подозревая, что его как-то дурят. — Такого и имени нет.— Ну, тебе, уж конечно, виднее, — отрезал мальчик столь невозмутимо, словно удивление новых знакомых не было для него в новинку. Он скосил глаза на ярко-красную полосу, пересекавшую запястье Хоакина. — Болит рука? Идем ко мне, мать перевяжет.— Вот еще!— А и правда, не перевяжет. Мать еще не скоро выберется из той толпы, что вас встречала. Она-то по крышам не ходит. Вот что, идем… Твой конь унесет двоих? Его нельзя здесь оставлять, на днях оборотень сбежал из королевского зверинца.— Что за чушь!— Вот такая вот чушь, — Ален с прежней невозмутимостью пожал плечами. — Клетку разгромили, он и сбежал. Не веришь, выходи ночью — сам увидишь.Весь этот разговор был дурацким, и мальчишка сам не внушал доверия, не принадлежал к ?кругу достойных знакомств?. Дальше по проспекту его уже ждали родители, отобранные ими друзья и новый дом — золотая клетка.— Ну что, идем? — мальчишка подергал его за рукав. И Хоке кивнул.***— Куда ты меня тянешь? — попробовал было запротестовать он, когда нарядные особняки по сторонам улицы сменились хибарами самого мерзкого вида, дорога стала почти неразличимой, а под ногами конька густо зачавкали помои. — Меня дома ждут.— Рука-то болит? — обернулся новый знакомый, сидевший в седле впереди него. — А завтра заболит еще больше, я знаю, — безжалостно довершил он. — Распухнет — не пошевелишь. Ты уж лучше слушай меня. Сейчас, — постарался утешить он, — город закончится, у реки снова чисто.Известие о том, что ?город закончится?, нимало не успокоило Хоакина. Но трусом казаться он не хотел. Тем более, город вскоре, и правда, закончился — обломанным частоколом, хибары правда остались, но стали реже, а зеленый склон отчетливо пошел вниз. — Налево, — скомандовал Ален и дернул Недоростка за ухо. Конь отчего-то послушался, как никогда не слушался поводьев. — Вон там холмы — на них французы когда-то постреляли народ. Темное место. Оттого колдунья тут и разместилась.— Колдунья? — переспросил Хоке, которому происходящее не нравилось все больше и больше.Обрывавшийся к реке холм они объехали вдоль подножия. С противоположной солнцу стороны в нем, прикрытый нависшим камнем, распахивался черный зев. Из глубин пахнуло промозглой сыростью.— Эй! — крикнул, спешиваясь, Ален, — великан Серхио, встречай гостей!Из темноты пещеры, словно вдруг возникший из ниоткуда, выкатился — другого слова Хоке не смог найти — мальчик еще пониже Алена. Большелобое лицо его с некрасиво вывернутым курносым носом и мясистыми губами было уродливо, толстые плохо гнущиеся ножки казались в два раза короче туловища, а руки — рук просто не было. Из того места, где на груди должны располагаться соски, торчали, одетые в присобранные рукава, две ладони. Казалось, уродцу когда-то отрезали руки, а потом приставили лишенные предплечий кисти обратно к телу в надежде, что и так прирастут. Хоке уставился на него едва ли не в ужасе. Гадкое безобразное существо вытаращилось в ответ и вдруг разразилось грубым хохотом. — Ты гляди-ка, — карлик прытко и как-то боком подскочил почти вплотную к нему, дернул за рукав добротной рубашки. — Платье-то из тонкого сукна! Аленсито, где ты изловил такую птицу? Что ж, добро пожаловать в Преисподнюю, маленький дон!— Прекрати! — сердито оборвал Ален. — Это мой друг, так с ним и держись. Дома ли старая Каталина? И, обернувшись к Хоке, успокоил:— Не сердись на него, это он так лицедеит.— Он ненормальный? — уточнил Хоке, гадая, можно ли оставить конька на милость такого привратника.— Почему? — пожал плечами Ален. — Нормальный, как все. Идем!***Обступившая их темнота была холодной и липкой, но пахла отчего-то дымом. Что-то зашуршало — сверху, снизу и со всех сторон.?Ты кого привел? — зазвенел из темноты недовольный высокий голос. — Ты зачем его привел? Говорили тебе, не водить чужих??Потом вспыхнул маленький огонек, постепенно разгорелся, осветив ладони и щеки и наконец целиком тощую лохматую девчонку, выставившую перед собой свечу.— Не учи меня жить, Росарио, — без всякого почтения отозвался невидимый в темноте Ален. — Отведи к колдунье.Черноглазая Росарио дернула закутанным в старое одеяло плечом, подняла свечу, освещая им путь. Хоке помедлил, но Ален подтолкнул его в спину. Ход быстро закончился, приведя их в круглую то ли залу, не то нору. Свод ее едва не касался макушки, взрослый здесь не смог бы стать во весь рост. Стены тонули в сумрачной дымке. Хозяйку Хоке сперва не заметил. Потом она дунула на угли, в лицо удушливо пахнуло жаром, и огонь в круглом взметнулся, затмевая слабое пламя свечи. Что-то застучало — это колдунья, сидевшая на полу, трясла рукой, но казалось, стучит не что-то, зажатое в кулаке, а ее собственные тощие старые кости.— Человечьим духом запахло, — протянула она и вдруг хрипло расхохоталась. — Подойди, что пришел!Сухая, словно покрытая пергаментом, лапка, похожая на когтистую куриную ногу, вцепилась в его запястье, бесцеремонно подтянула к себе. От духоты, полумрака и стука у Хоке кружилась голова и путались мысли.— Иди-иди, — гнусаво пропела колдунья, и он подчинился. Лицо у нее было узко и страшно, спутанные, как пакля, космы падали на глаза. — О-о, — прошамкала Каталина, — вижу печать Избранного. Славное будущее вижу и вижу страшные знаки. Освети путь… блеском золота, дорогой, дай разобраться...Оглушенный, Хоке бездумно сунул руку в карман, послушно нащупывая монетки — все его богатство, но тут из тумана выплыл далекий-далекий голос Алена.— Не давай, она тебе такого наплетет!Колдунья разразилась потоком ругательств, энергичных и столь изощренных, что виконт, крепко веривший до того в собственную искушенность и взрослость, почувствовал, что краснеет. Зато туман в голове начал рассеиваться. Сквозь дым и полумрак проступили завешанные дешевыми амулетами стены пещеры. Да и сама колдунья перестала бесплотной тенью. Перед Хоке сидела неопрятная старая женщина и цепко тянула его ладонь к своему крючковатому носу.За его плечом стоял новый знакомец и с упреком выговаривал хозяйке:— И не стыдно тебе, Каталина? Я его к тебе для чего привел? Почини ему руку.Гадалка сверкнула черным глазом, ярким и слишком живым на изрытом морщинами лице, бросила взгляд на пересекший запястье Хоакина рубец и выразительно пошевелила сложенными пальцами, требуя платы вперед.— А кто к тебе на ярмарке посетителей зазывал? — возмутился Ален. — Тоже оплачивать будешь?Колдунья с досадой сплюнула в сторону, бесцеремонно толкнула Хоке к стене и свободной рукой нашарила под ворохом юбок горшок с каким-то зельем.Когда четверть часа спустя приятели покидали кибитку старой колдуньи, рука Хоакина под свеженаложенной не слишком аккуратной повязкой уже даже не ныла, а в голову начали пробираться горделивые мысли о собственном избранничестве.— Я б зашел, — пояснил Ален, спрыгивая с Недоростка перед изящным трехэтажным особняком, куда его вообще-то не приглашали, — но у меня еще есть дела на сегодня. Не бросай коня без присмотра, виконт, оборотень зевать не будет. Ну, до встречи!И растворился в подкравшихся сумерках, словно был призраком, проказливым духом города. Помедлив еще немного, чтобы растерянно оглядеть опустевшие переулки, виконт взбежал на крыльцо и вошел в особняк, который теперь становился его домом.***В особняке царил кавардак, такой, что продолжительного отсутствия Хоакина, казалось, даже не успели заметить. Незнакомые домашние слуги и нанятые на время носильщики, разбирали по комнатам последний багаж, спешно снимали с мебели чехлы. Новые хозяева знакомились со своими владениями.— Мигель! — на лестницу над головой Хоакина выбежал взбудораженный граф. — Это еще что такое?— Курительная комната, патрон, — донесся невозмутимый голос невидимого снизу Мигеля.— А что, — мягко откликнулась откуда-то графиня, — у нас кто-то курит?— Мастер говорит, — твердо парировал камердинер, — это необычайно модно. Сейчас все устраивают себе комнаты в восточном стиле. Чем мы хуже всех?— Ну пусть, — дон Алехандро нервно перебежал через лестничную площадку и опять скрылся из виду.— Мигель!!! — через минуту донесся его вопль с третьего этажа. — Это еще что?!— Где? — коротко отозвался Мигель. — Счета.Тон его отчего-то растерял былую уверенность.— Счета? Счета?! Курительная комната в восточном стиле! Ты видел эти суммы?! Здесь доход ранчо за три года! За дом?!!— Не к лицу гранду лично возиться с цифрами, — упрямо отрезал Мигель.— Ты мне поговори! Я тебя сюда для того и отправил, чтобы с цифрами возился ты. А ты что творишь?— Сандро, — снова услышал виконт голос матери. — Перестань. Мальчик хотел, как лучше.— Мальчик! Этот мальчик захотел красиво пожить и для того чуть не пустил нас по миру. С лестницы спущу, — непонятно кому пригрозил отец, и далеко наверху хлопнула дверь.— Все равно я прав, — упрямо возразил в пустоту Мигель. — Донья Элена, ну я же прав?Сквозь широкие окна видимой Хоке гостиной вползала ночная мгла. Дом постепенно успокаивался, смиряясь с новыми обитателями.