Глава 3. Старые друзья и новые знакомства (1/1)

Земля обманула, оказавшись Азорскими островами. Помаячила вершиной вулкана сквозь пелену облаков. До следующей тонкой полоски на горизонте пришлось ждать почти неделю. Теперь Хоакин уже не был так доверчив. — Это ведь не облака? — подозрительно уточнил он у помощника капитана.— Какое там! — фыркнул старый моряк. — Встретишься с таким ?облаком? — щепок не соберешь. Там под ним котлован — <португальцы> называют его ?пастью дьявола?. Море в нем кипит даже в штиль.Хоакин обернулся, на палубу поднималась мать.— Это уже материк? — ласково спросила она, и бывалый моряк как-то весь присмирел, подобрался. — Точно так, моя сеньора. Мыс Рока виден.— Мы Рока… — донья Элена искоса посмотрела на сына. Виконт поскучнел лицом.— Мыс Рока, — заученно оттарабанил он, — это крайняя западная оконечность Европы. Расположен во владениях португальской монархии.— Верно, — кивнула мать. — А как зовут действующего правителя этой страны?День окончательно можно было считать пропащим, Хоакин набрал воздуха в грудь.— Дон Педру-де-Алкантара-Мария-Фернанду… Мигел-Рафаэл-Гонзага-Шавьер-Жуан-Антониу-Леополду-Виктор… Франсишку-де-Ассис-Жулиу-Амелиу… де Браганса. — Произнести без запинки все равно не вышло, и попытки перевести дыхание больше походили на череду тяжких вздохов. Виконт поторопился перевести тему, пока мать не вздумала продолжать. — Мама, но он младше даже Мигеля. Как он может быть королем?Сеньора дель Кастильо пожала плечами:— Донье Исабель не было и трех лет, когда ей пришлось занять престол. Монаршие дети взрослеют рано, сложно беззаботно играть, когда на тебе ответственность за страну.Отец тут бы прибавил что-нибудь про бездельников, которым не хватает терпения даже на хорошую учебу, но матери свойственна была чуткость души. Она промолчала.***У мыса Сен-Висенте ходили бури, но Хоакин все равно улучал каждую возможность высунуть нос на палубу. До прибытия оставались считанные дни. До твердой земли. До новой страны. До нового, неизведанного мира.А потом он проснулся — и впереди снова были облака. Облака оседали и уплотнялись, превращались в шапку пены на водной глади, в разломанную сахарную голову, но не теряли кипенной белизны.— Кадис… — с восторгом сказала мать. — Точно белая птица на водной глади.Белый город постепенно обретал объем, прорисовывался тенями. Ощетинился тысячей башенок, в гуще которых желваком набухал толстый круглый купол собора. Отгородился от моря крепостной стеной. Выставил перед ней, словно колья, мачты кораблей, замерших на рейде. А вода вокруг была синей-синей, словно вылили в нее банку краски из новенького набора.Хоакин приплясывал на палубе все то время, пока ждали таможенных представителей, улаживали формальности и готовили шлюпки. Из каюты отец его выставил, велев не мешать. Корабельный стюард пробегал мимо него то с напитками, то с багажом. Обогнув старый форт, из бухты по левую руку вынырнула нарядная лодка. За ней вторая, третья. Вдалеке под защитой скалы видны были треугольные паруса рыбацких баркасов. Город жил своей жизнью, не обращая внимания на новоприбывших. Нарядная лодка миновала длинный ряд кораблей и ткнулась в затиненный бок ?Санта-Марии?.— Эй, сеньорито! — невежливо крикнул кто-то. — Неужели своих не узнаешь?Хоакин пригляделся, опасливо бросил взгляд на каюты, убедившись, что не слышит отец, и восторженно завопил, повисая на руках у старого друга. За год, что они не виделись, Мигель Серрано, брат Франсиски, вымахал еще больше. Теперь в нем, пожалуй, поместилось бы два Хоакина в рост, да еще полтора поперек. Загорелый, зубастый, всегда слишком громкий для благопристойного графского камердинера, но под кажущейся внешней неотесанностью более вдумчивый, ответственный и расторопный, чем мог похвастаться любой из слуг окрестных ранчеро. Сдержанный и благодушный граф дель Кастильо ?дикому? Мигелю доверял, как себе, но и злился на него, пожалуй, чаще, чем злился на Хоакина. Мигель хозяйского гнева не боялся и о субординации вряд ли подозревал. Хоакин обожал его точно старшего брата и, пожалуй, камердинер отца отвечал ему тем же.Вот и сейчас граф Алехандро хмурился, Мигель делал серьезное лицо, заверял в почтении и держал отчет. Глаза у обоих смеялись.— Негодяй! — восхищенно сказал отец и сделал знак корабельным слугам сносить в лодку самый необходимый багаж.В лодке Мигель не то продолжал отчитываться, не то просто не мог удержать язык на привязи.— Письма получил, да, и все сделал, да вы сами увидите, ва-аша светлость, — титул Мигель всегда растягивал, граф привычно сделал строгие глаза. — И тут думаю, а не купить ли юному сеньорито коня? Можете себе представить, купил! А дом — дом полностью и совершенно готов, только ваше счастье, ваша светлость, что лично вам не придется связываться с племенем мадридских обойщиков. Это живодеры и кровопийцы…— Мигель!— Да. Между прочим, напрасно донья Элена говорила, что я не умею считать! Я очень хорошо это умею, все счета у меня строго подшиты, учтены, записаны и пересчитаны, сможете сами проверить. Аламеда — это центральная улица Кадиса… Кстати, о кровопийцах, вот представь, Хоакин, здесь есть такие люди, их зовут баратеро, зарабатывают на жизнь, мухлюя в карты, а если не посчастливилось достаточно намухлевать, оборачивают руку толстым шерстяным плащом, берут наваху, это нож шириной почти что с ладонь… С мою, конечно, ладонь, — поправился он, взглянув на узкие ладошки Хоакина.— Мигель!— Потом расскажу. Так вот, Аламеда — центральная улица. Ужасный город, я вам должен сказать. Что улочки тесные, что в каждом окне торгаши… А ?Нуэво Леон? — самая высокая гостиница, что на ней. А в ней есть самый роскошный этаж. Так на вот этом этаже…— Если я увижу, что хоть что-то из порученного тебе не готово…— Обижаете, мой сеньор! Я вчера специально по спискам проверил — это вопреки тому, что донья Элена полагает, будто я не умею писать. Все порученное я выполнил, и даже немного сверх порученного. И, между прочим, объявление в газету дал, что мы ищем учителей для юного, но очень благородного сеньорито… Только говорить вам с ними лучше самим — ну до тошноты занудные типы!— Мигель!— А хотите, я газеты перескажу. О, тут месяц назад такое было…— Мигель, а что за конь? — не сдержался все-таки Хоакин, всю дорогу старавшийся казаться равнодушным.Камердинер вредным образом подмигнул.— А увидишь. Так что я говорил, о самой роскошной гостинице в городе? Прошу!***С Мигелем хотелось проболтать все утро, расспросить его хорошенечко обо всем, но еще до завтрака тот сбежал — ?нужно же сопроводить сеньору?. Мать, как водится, отправилась с визитами, у нее и в этом городе были знакомцы. Хоке выпало завтракать с отцом, и, как всегда бывало между ними без мягкого направляющего влияния матери, завтрак протекал в тяжелом неловком молчании.Этим утром граф был особенно неразговорчив и хмур, неподвижно смотрел в газету, здесь она была in-folio, а не in-quarto, и сверкал поверх нее недовольным тревожным взглядом. Хоакин и сам исподтишка зыркал по сторонам. Если что и огорчало отца, находилось оно, наверное, не в этом зале. Кафетерий гостиницы ?Нуэво Леон? был чист и аккуратно обставлен. Белые столешницы сверкали отполированным мрамором, кресла, плетеные из гибких ивовых прутьев, были удобны и легки, а в начищенном до блеска полу отражались ботинки входящих. Пахло кофе: горько, дурманящее и чуть-чуть неприятно, как случается с взрослыми запахами. Так, бывает, пахнут сигары, алкоголь или приторные духи слишком броско одетой нищенки, которая однажды заступила им дорогу на улице Лос-Анхелеса. Граф тогда смутился, подал ей и велел больше не попрошайничать.Служитель, одетый и напомаженный так, как в Калифорнии одевались молодые дворяне, опустил перед Хоке на стол кувшин шоколада. Отец вздрогнул, проводил его тяжелым взглядом и, поморщившись, отставил чашку, точно запах кофе досаждал и ему.Хоке медленно цедил шоколад, не чувствуя вкуса, и по-прежнему смотрел по сторонам. Все тут хорошо, только вот людей слишком много: сидят за столиками в зале и в патио, читают газеты, говорят о делах, прямо здесь, не таясь в тишине кабинета. Куда-то спешат за широким окном, останавливаются, раскланиваются, сняв шляпы. Глянешь на улицу — в глазах рябит. За углом прогрохотало, верно, снова проехал экипаж. Хоке вздрогнул, и отец тоже. Нахмурился сильней, и заозирался, неловким движением делая знак слуге.Завтрак тянулся, точно был бесконечным, пока не открылась стеклянная дверь, и с порывом свежего ветра радостная и сияющая не вошла мать.***Элена была рада, Элене нравился этот город. Она сравнивала его с птицей, с белым речным цветком и по шесть раз на дню повторяла, как здесь красиво.На вкус Алехандро, красиво здесь не было. Он не видел красоты ни в переплетении узких улиц, похожих на горные ущелья, в тени которых прячутся контрабандисты и за каждым углом подстерегает засада. Ни в пузатых балконах, выгибавших навстречу друг другу решетки, точно пышные юбки гулящих девок. Ни в толчее проспекта, на который к полудню высыпало больше людей, чем жило в Сан-Франциско в его лучшие годы. Элена сияла, Мигель держал себя с задиристой наглостью много повидавшего человека, Хоакин настороженно затих, видно тоже не доверял испанскому гостеприимству. Сын казался напуганным, и — Алехандро дель Кастильо никогда и никому бы в этом не признался, только страшно было и ему. Портовый город почти оглушил, в его бурном водовороте Алехандро не мог не вспомнить себя шестилетним мальчишкой, впервые попавшим в Пуэбло де лос Анхелес, точно так же оглушенным его — куда меньшим — размахом, и отчаянно цепляющимся за руку брата. И от этих воспоминаний хотелось выть. Он стискивал зубы, поводил шеей — горло сдавливал крахмальный воротничок — и запрещал себе думать. А перед ним расстилалась огромная страна, в которой он должен был найти худшее, чем иголку — пропавшего человека. Элена умилялась красотой своей родины, а сам он ощущал себя в логове врага, и подозревал, что в Мадриде станет еще хуже.— Нам невероятно повезло! — жена вернулась, свежая и сияющая, успевшая переделать множество дел, пока он наливался кофе и жалел себя. — Мы здесь не одни.— Да что ты? — Алехандро саркастически поднял бровь и почувствовал, как становится легче. — Считай, что насмешки я не заметила, — жена, как обычно прекрасно его поняла. — Дорогой, ты доел? Мигель, пожалуйста, уведите Хоакина. Со стола уже убрали, ставший вдруг почтительным холуй торопливо нес еще одно кресло. Элене удивительным образом без усилий удавалось создавать вокруг себя уют и внушать почтительность слугам.— Ну что ж, как я сказала, мы тут не одни. Ты видел роскошный корабль в порту? Два дня назад с Кубы прибыл генерал О'Доннел.— О'Доннел, — повторил Алехандро и постарался собраться. Казаться глупцом не хотелось. — О'Доннел — губернатор Кубы, правильно?— Был им еще два месяца назад.— Утопил в крови восстание рабов?— И спас остров от грозившего голода.— Я понял, — хмуро кивнул Алехандро. — Нам он зачем?Элена вздохнула, кивнула официанту и, присев напротив него, в нетерпении смяла салфетку.— Леопольдо о'Доннел, сын ирландских дворян, один из героев войны гражданской войны, генерал-капитан Арагона и Мурсии, бывший министр. В годы регентства, говорят, был хорошим другом вдовствующей королевы. После впал в немилость, был сослан на Кубу, но, как бы ни относилась теперь к нему ее величество, заслуг генерала перед короной она не может не признавать. Нет, нам он не по карману, но для нас это шанс выехать в Мадрид заметно и завести полезные знакомства уже по пути. Большая удача для нас оказаться здесь одновременно с ним. Завтра градоначальник дает приветственный прием, обещают губернатора провинции, консулов и гостей из столицы. Повторяю, нам повезло.Алехандро хмыкнул и скептически огляделся по сторонам:— Боюсь, среди этих высоких людей я буду выглядеть особенной деревенщиной.— О муж мой, — Элена усмехнулась, — и когда ты только успел воспитать в себе мнительность? Генерал О'Доннел тоже будет — он так же, как и мы, слишком долго прожил в провинции — и еще поэтому хорошо, что нас будут оценивать на его фоне. Но кроме того, — она с заговорщицким видом склонилась ближе, — ты куда обаятельней генерала.***Что бы там не говорила Элена, генерал О'Доннел деревенщиной не выглядел. Он сиял приглушенным блеском старого золота и взирал на подходящих к нему благодушным взглядом сытого льва из-под тяжелых век. Алехандро сказал несколько вежливых слов. Он никогда не бывал на Кубе, но реконкисту испанцев, пытавшихся усмирить бунтующие колонии, помнил по своему детству, и к усмирявшим добрых чувств не питал. Спящий лев вдруг встрепенулся, цепким взглядом пронизывая его до печенки. Элена в полушаге от них продолжала весело щебетать, значит, и она не заметила разницы. — А, — неторопливо протянул генерал, — американец! Что вы думаете о военных успехах правительства Санта-Анны?— Я не военный, — Алехандро едва сумел пошевелить языком. — Но если завоевание независимости я считаю поводом для гордости для каждого мексиканца, — неожиданно выпалил он, что думает, — то уступку территории Соединенным Штатам позором и несчастьем для отданных провинций. Пожалуй, это было слишком, но в львиных глазах мелькнуло одобрение. — Я военный, — сказал генерал, — и я испанец. Всегда испанец, — подчеркнул он. — Но я мыслю так же. Вы искренний человек, граф Алькесар. Пользуйтесь этим, в этом ваша сила. ?Ну тогда я слаб… как монастырская мышь?, — подумал Алехандро, главным своим оружием вот уже сколько лет считавший умение лгать и изворачиваться. Отходя от генерала О'Доннела, он почувствовал струйку холодного пота, стекавшую из-под воротника. Беседа с русским консулом, которому его представили следом, по сравнению с этой показалась пустяком. Россия вела войну на море. Испания в ней не участвовала. ?Приятно, когда достойным людям нечего делить, не правда ли граф??***— Граф дель Кастильо? Только-только начавший осваиваться Алехандро невольно вздрогнул. Этому военному с нечитаемыми знаками отличия на мундире и густой проседью в каштановых волосах его точно не представляли. Обнаружить на приеме знакомых он и подавно не ожидал: он в прямом смысле слова находился на краю света. Алехандро внутренне подобрался. — Рамиро Годонес, — назвал себя неожиданный собеседник. — Мадридская терция Ее величества Гражданской гвардии, командующий. — Маршал? — уточнил Алехандро, смутно что-то припоминая. В глазах господина Годонеса зажглись веселые огоньки. — Почти. Маршал, герцог де Аумада, возглавляет наше богоугодное учреждение в общенациональном масштабе. Я — наместник его на земле города Мадрида. Капитан. — Рукопожатие капитана Годонеса было открытым и крепким. — Я писал вам по делу о завещании графа де Алькесар.У Алехандро снова заныли зубы, первое благоприятное впечатление развеялось, как дым. Общаться с приятелями, родичами и знакомыми покойного Мануэля Корсо он не жаждал.Хотя бы не сейчас. — Позвольте возобновить вам мои соболезнования. К сожалению, я не так близко знал вашего опочившего родственника…— Так же как я, — сухо прервал Алехандро. — Семейство Корсо — дальняя родня моей жены. В глазах Годонеса снова мелькнули бесенята. Нелюбезностью тона, похоже, его было не отпугнуть. — Что ж, значит, вы, как и я, имели удовольствие общаться с покойным исключительно по служебной надобности, — светски заметил он, и Алехандро испытал едва ли не благодарность. — Согласитесь, это чертовски сокращает неудобства. Никогда не умел соболезновать толком… — Так вы сказали Гражданская гвардия? — решился уточнить Алехандро, когда количество реплик в беседе уже позволяло не счесть его интерес назойливым.— Ах да, — Годонес тепло улыбнулся. — Полагаю, вы покинули метрополию до того, как была создана наша достопочтенная служба. Не напомните, в каком году это было?— В сорок первом, — вряд ли капитан решил таким образом его проверить, но свою легенду Алехандро помнил назубок.— Регентство генерала Эспартеро, — понимающе кивнул Годонес. — Не могу вас винить, в те годы многие уезжали. Те, у кого была голова на плечах и кто не желал видеть землю католических королей под властью сына старьевщика. Боюсь, вы не будете рады слышать, что бывший регент не так давно вернулся в страну?— Боюсь, не буду, — признал Алехандро, имевший о фигуре регента довольно смутное представление, но не желавший спорить с нынешними властями. Годонес, несмотря на всю свою обходительность, их здесь и представлял.— В любом случае, вы уехали в сорок первом, а Гражданская гвардия была создана в 1844 году милостью ее величества вдовствующей королевы и благодаря хитроумию герцога де Аумада, вздумавшего взять за образец французскую жандармерию.— Значит, вы здесь…Капитан с деланным легкомыслием пожал плечами.— Мы отвечаем в том числе и за безопасность дорог. Конечно, таких крупных банд, какие разбойничали здесь в двадцатые годы под главенством Темпранильо или Бородача, уж больше не водится, но на просторах Месеты по-прежнему неспокойно. Ее величество не могла допустить, чтобы генерала О’Доннела потревожили во время его путешествия. ?И потому отрядила в конвой главу мадридской военной полиции?, — Алехандро понимающе усмехнулся. Видно, не слишком доверяла ее величество раз побывавшему в опале генералу. А может, кой-кому захотелось прощупать на благонадежность и других прибывающих в страну из бывших колоний.— Как я понял, ваше семейство тоже направляется в Мадрид, — деликатно заметил Годонес, от которого не могла укрыться внезапная задумчивость собеседника. — Так или иначе, вступать в права наследства вам придется. Если вы намереваетесь отправиться в путь одновременно с генералом, значит, вы тоже под нашей защитой.Алехандро обернулся и посмотрел ему в глаза. Годонес выдержал его взгляд честно и прямо.— Что ж, спасибо за предупреждение, капитан.***— Капитан Рамиро Годонес из мадридской гражданской гвардии, — спросил он утром уже в карете. — Ты что-нибудь знаешь о нем?— Годонес? — Мигель задумчиво почесал нос. — Ну, этот-то не сатрап. — Алехандро кожей почувствовал, как сидевший рядом сын навостряет уши. — Кровь если и пьет, то умеренно. — Мигель!— Что ?Мигель?? Познакомитесь с главой фараонов Мадрида, ваша светлость, попомните мои слова. Ваш Годонес рядом с ним — ангел.Алехандро открыл было рот, но не успел.— Кто такие сатрапы? — все-таки встрял Хоакин.— Мигель…— Это такие подонки, — сердито отрезал Мигель, и потер шею, — которые сначала сажают тебя в тюрьму, ломают тебе руки-ноги и отбивают все потроха, а уж потом разбираются, виноват ты иль нет.Сын благоразумно заткнулся, а вот Алехандро как раз не собирался молчать.— Одиннадцать месяцев, всего одиннадцать месяцев без присмотра. Ты где успел столкнуться с правосудием, негодяй?— Я с ним и не сталкивался, — Мигель упрямо глядел на него из-под насупленных бровей. — Только наслышан. Но вот не дай вам бог, ваша светлость, самому с ним столкнуться. Особенно если окажетесь с той стороны.***Кадис попрощался с ними укреплениями Пуэрта-де-ла-Тьерра, и массивная крепостная стена осталась позади. Перешеек, мост Суасо, остается в стороне город Святого Фернандо, и затягивается пыльной дымкой позади ярко-синяя полоска воды. Старая римская дорога манит вглубь материка, и немного страшно оттого, что море было последней нитью, связывавшей тебя с домом, а теперь и оно — позади.У Линареса должны были встретиться с кортежем какого-то важного генерала и в Мадрид въезжать вместе, так будто бы безопасней, но двинулись в путь заранее, потому что под Кордовой находилось владение матушкиных предков, и его необходимо было посетить.Старый дом оставлял гнетущее впечатление. Пустынно-просторный, с хрупким кружевом арок вокруг внутреннего двора, с похожими на привидения чехлами на люстрах, со светлыми пятнами от снятых портретов и лезшим в окна сумраком заросшего парка — он казался замком Спящей красавицы. Точно здесь никто не жил уже целых сто лет, а может, именно так и было.Отец сделался до невозможного сух и строг, мать — печальной и еще красивее. Притихший Хоакин хвостом таскался за ней, стараясь не шарахаться от выплывавших призраками слуг. Мама обходила дом и сад, комнату за комнатой, пядь за пядью, и от того, какое у нее было лицо, хотелось плакать.Одна из дальних дорожек упиралась в засохший дуб — еще древнее самого дома. Могучий ствол давно расщепило молнией, искорежило временем, пригнуло к земле, но на концах полумертвых веток кое-где зеленели свежие побеги. Мать погладила шершавую кору там, где линия разлома становилась глубоким дуплом, и, плотней завернувшись в шаль, прижалась к дереву лбом. Хоакину сделалось не по себе, когда она наконец отстранилась со вздохом, и стали видны дорожки слез на щеках. Это было неправильно до жути. Мать вздохнула горше, не замечая ничего вокруг, что-то вынула из под складок мантильи, опустила в дупло, обернулась и встретилась с ним глазами. По тому, как переменилось ее лицо, можно было представить, что она совершенно забыла, что он здесь, с нею.— Это ничего, Хоакин, — сказала она, отирая щеки. Поманила его к себе и легко прижалась губами к его макушке. — Просто это место помнит слишком уж много мертвых. Не нужно было сюда приезжать. Подумала немного и вынула из дупла прямоугольный предмет, в котором Хоке узнал одетую кожей книжку. — Не стоит тревожить призраков, пойдем, воротимся к людям.***У конюшен, заметный издалека, возвышался Мигель и махал им руками, точно мельница на ветру. Хоке ускорил шаг. Мигеля мало что могло лишить привычного жизнелюбия, рядом с ним легче дышалось.— Куда пропал? — заорал он, когда Хоке оставалось еще с десять шагов. — Пойдем я тебя кое-с-кем познакомлю. Купил, как на юг ехал, на ярмарке в городе, так пришлось его здесь оставить, не возьмешь же с собой. Гляди!— Это что? — с сомнением спросил Хоке. — Как это что? — напоказ обиделся Мигель. — Это конь!— А по-моему, очень хороший конь, — неуверенно попыталась ободрить догнавшая его матушка.Мигель ржал. Хоке решил, что выскажет зарвавшемуся вассалу все, что думает, позже, не при родителях. А пока продолжал в немом ужасе созерцать стоявшее перед ним толстоногое приземистое существо. Конь скосил на него ласковый карий глаз. Хоакин содрогнулся.Матушка бесстрашно подошла ближе, потрепала рыжее недоразумение по широкой мохнатой холке. — Посмотри, какой смирный, — восхитилась она, и Хоакин содрогнулся опять. — Тебе ведь придется выбрать ему имя.— Недоносок, — определил сын вполголоса, чтобы не огорчать ее. — Ленивый. Ленивый и толстый.Мигель гнусно хихикнул.— Недоросток? — лукаво прищурившись, спросила мать, и Хоке потребовались все душевные силы, чтобы не вскипеть.— Лохматый Недоросток, — окончательно сдался он. — Отличное имя. Главное, ему подойдет.Мигель что-то неразборчиво булькнул. Хоакин обернулся. В дверях конюшни стоял отец, кажется, ему тоже было смешно, но понять это по лицу графа никогда не удавалось. В общем, Хоке обиделся окончательно и бесповоротно.