Плакса (1/1)

Благородного жеста не получилось – попытка суицида была жестоко пресечена невероятно прытким Германией. И Венециано не мог сказать, что ему это не нравилось. Жить он любил. Он честно пытался, он делал то, что должен был делать любой настоящий солдат, преданный своим союзникам и командиру. Он был настоящим героем. Дедушка бы гордился. Но тут ноги "настоящего героя" оторвались от земли и он завис вровень с Германией, чей взгляд был пронзителен как никогда. Словно беспомощный котёнок, он болтался в этой хватке и постепенно понимал, что его ждёт. Холодная лапа ужаса схватила за горло, заставляя снова глотать слезы. Пару секунд – и вот он лишен возможности двигаться, выворачивает голову, пытаясь понять, что же собирается делать его командир и друг. – Не надо ремнееем! – завопил герой, что боялся порки похлеще смерти, что совсем недавно так недальновидно искал. – Люююдвиг, не нааадо!Мольбы и крики Венециано остались без ответа. Людвиг не удосужил свою несчастную жертву даже простым ?Надо?. Молча снял ремень, свернул его вдвое, взяв за концы. Хлестнул сначала по воздуху – воздух отозвался резким свистом. Затем попробовал силу удара на краю кровати – та жалобно скрипнула. А третий удар пришелся уже по той части итальянского тела, которая находится ниже спины. Бил Германия аккуратно, но сильно. За одним ударом последовал другой.

Венециано завопил так, что явно все, кто не проснулся от выстрела, открыли глаза. При первом ударе он уткнулся лицом в подушку, орошая её слезами и явно пытаясь принять наказание достойно и мужественно, как и положено... Нет, это явно лишнее. Никакого благородства в этом нет. – Людвиг,не надо,отпустиии...А потом обычно робкий Ита –кун сделал какую – то невообразимую даже для него вещь. Резко перевернулся, заставляя веревку жалобно скрипнуть и впиться в запястье до красных полос, выбросил вперед согнутую ногу, зафиксировав ею руку с карающим ремнем.Людвиг поморщился. На эти вопли кто – то да отреагирует. Припрется выяснять, что происходит с командиром… Или кого он тут убивает. Да и у самого в ушах звенит.–Парень, замолчи и не мешай работать. – отрезал он и снова замахнулся ремнем. Но руку опустить уже не сумел.–Ах ты еще и сопротивляешься! – германец на минуту отложил ремень, схватил Италию за щиколотки и практически без усилия вытянул вдоль кровати. Взглядом прошелся по палатке в поисках чего – то, чем можно еще и вторые конечности ему связать. – Ай, не надо, не надо, я не буду больше, я буду лежать, не свяязывай! – Венециано отчаянно заёрзал по кровати, но тут же замер, тихо всхлипывая. Перспектива быть мухой в паутине его явно не прельщала. Но краткую передышку он решил использовать по полной, такие трогательные всхлипы могли разжалобить даже Везувий. – Не надо, Людвиг, я же твой друг, я же нечаянно...Давай ладошкой, не надо ремнем, очень больно, все само собой вышло, я не буудуууу! –Нечаянно?! Я чуть не поседел с твоими выходками! Да тебя вообще в карцере запереть хочется! Так я по крайней мере, всегда буду знать, где ты!–Подходящей веревки так и не нашлось. Зато был ремень, плотно обвивший ноги мальчишки. Да, весьма неприятно, зато действенно. Ему полезна небольшая встряска, может, думать начнет хоть немножко.–Друг. Поэтому и делаю то, что должен делать. Как друг. Вставить тебе мозги на место. Само собой ничего не получается. – Хватит уже, хватит. – Италия уткнулся лицом в подушку, обхватив тонкими пальцами веревки на руках,– Я буду послушным, я буду делать все – все что ты мне говоришь. Меня никто не бил, ну, братик Романо пару раз, но ладошкой, а это не так больно. Я не буду, честно. Я сделаю все что ты мне скажешь. Не надо больше ремнём. – Венециано поднял заплаканный взгляд на сурового Германию. Прогресс налицо. Всего – то пару ударов и появились какие – то понятия о субординации, чести и воинской доблести. Прикладная мотивация. –Вот и молодец.–койка скрипнула под весом севшего на край Германии. Он сложил руки на коленях, окинул взглядом Италию.–Правильный выбор. Ты дошел уже до ручки. Я предполагал, что у меня здесь серьезная организация. Вместо этого я вижу балаган, который горячо поддерживает мой же союзник. Дезертирство, нарушение приказов, распитие спиртных напитков на посту. На лицо моральное разложение. Да и не только моральное, посмотри на себя. Рукав порван, весь в вине. Тебя можно выставлять перед вражеской армией в качестве психологической атаки. Увидел бы я такое–дважды подумал бы, стоит ли на них нападать, если у них и без меня все настолько плохо.–Лекция Германии велась предельно ровным серьезным тоном университетского профессора. То есть, слушать ее было решительно невозможно.Если совсем недавно Италия был в уверен в том, что дела обстоят плохо и хуже уже быть не может, как тут его мир снова перевернулся. Эти академические нотки вновь вернули его в детство, к Австрии. Венециано зашипел сквозь зубы и попытался спрятать голову под подушку, но и там был слышен жестокий и беспощадный голос, в котором скользило осуждение, что было куда больнее всяких там ударов. Поэтому из – под подушки вновь появилась растрепанная голова Италии. Он шмыгнул носом, прикрыл глаза и прогнулся в спине, подставляя зад под новые удары. – Ты лучше бей, лучше по попе, чем вот это слушааать. Не надо больше, давай уже закончим с этим и всеее!Если побои и всяческое физическое угнетение Людвига его подчиненные еще выдерживали, то все они в один голос утверждали, что самыми страшными пытками являются его длинные педантично – занудные лекции. Вот и Венециано долго не выдержал, взмолился о пощаде. Даже развернулся сам. Германия машинально потянулся рукой к ремню, но тут же увидел, что у него другое применение. На полу валялось довольно много тонких крученых проводов, но это было бы жестоко даже для него. Действительно рукой, что ли...

Для удобства, разумеется, самого немца, а не его жертвы, Италия оказался перекинут через колени Дойцу. Удар у Людвига был тяжелым, лишь немногим уступавшим печально известному ремню.Венециано же явно решил не молчать, реагируя на каждый шлепок отчаянным визгом, хоть и приглушенным – с подушкой он явно сроднился. Подушка его не обижала, даже как родной братец, у которого тоже ладонь была увесистой. Хорошо, что с него штаны не сняли, так было бы больнее. Италия прикусил уголок подушки и попытался как – то соскользнуть колен доброго и милосердного начальника, но не получилось. Ну когда, когда же ему надоест? – Дойцу, я больше не буду, я буду хорошим, я ведь тебя люблююю!Италии явно казалось, что с него заживо снимают шкуру. На самом деле, Германия ударил всего раза два – три. На четвертый раз он занес ладонь, но передумал, рывком стянул ремень со щиколоток мальчишки и поставил его на ноги.–И мало того, что сам в вине по уши, так еще и меня запачкаешь. Чтобы через пять секунд я ее не видел!–мгновенно оказавшимся в руке раскладным ножом Дойцу полоснул по натянутой между рук веревке, разрезая ее.Венециано пару раз моргнул, оценивая ситуацию и прижимая ладонь к горящему месту. Сквозь пелену слез он видел сурового Дойцу, что сжимал в пальцах короткий, но острый нож. И Венециано побежал. Это была обычная реакция на что –то пугающее, непонятное, да и просто неприятное. Италия смешно подпрыгнул, меняя толчковую ногу, и страшно быстро ломанулся к входу, ловко лавируя между приборами, рациями и ящиками, чудом разминаясь с натянутыми проводами и веревками.