Глава 2 (1/1)
И река остыла, и вода застылаВ Ничто…Человек шел по земле. Лицо и руки его онемели и побагровели от пронизывающего, словно могильного холода. От напряжения местами кожа треснула, из-под нее показались кровяные ниточки, точно порвалась по швам старая ткань. На длинных соболиных ресницах уже застыла белая корка инея. Дыхание сбилось, а с посиневших и распухших губ срывалась струйка пара, тонущая во власти стужи. В рот проникал студеный воздух, обволакивал внутренние органы и замораживал человека изнутри. Когда-то сильные и крепкие ноги уже не слушались и вязли во власти высоких сугробов, некоторые из которых доставали человеку до горла. А он все шел. У него не было имени. Не было семьи. Не было никого близкого рядом – друга или недруга, что порою становится ближе самого отца. Он даже забыл, как разговаривать, ибо не было рядом собеседника. Одиночество стало ему братом, другом и врагом, и человек продолжал идти. Но страшнее того лютого мороза было сердце человека. Было оно каменное, будто из гранита сотворенное, и было оно холоднее самого северного льда. Такое сердце лишь у того бывает, что никем не рожден да именем не наречен. Тяжко было нести такой груз, но путь звал вдаль, и странник следовал этому неведомому зову.Чего ради? Кем был тот человек? Как оказался он в этих снегах и сколько так шел по земле, будто всей занесенной снегом, никто не знал. Равно как и не знал о его существовании. Словно явился он из ниоткуда, да в никуда и канул, точно в пучину. Точно в болоте потонул, безымянный и безликий. Когда ноги отказались идти дальше, путник упал на снеговую перину, что была холодна и жестка, будто тысячи ежей сложились в одну кучу. Он попытался ползти, точно ребенок, руками зарываясь в снег и силясь найти там хоть что – застарелую траву, корягу – что угодно, но окостенелые пальцы более не слушались его. Не пускали дальше. Точно дошел человек до самого края Земли. И пришел ему конец, как и всякому, кто посмеет достичь этой роковой точки. И вырвался из груди человека крик. Крик отчаянный, не людской. Вопль раненого зверя, не иначе. Да и не всякий зверь так закричать сможет. И явился человеку Дух бестелесный. Тот, что лишь в самую тяжкую минуту показывается. Показывается да искушать начинает. Стал человеку предлагать Дух богатства несметные. Жену-красавицу да власть над всем миром. От всего отказался человек. Лишь одно у него было желание: силу обрести нечеловеческую. Силу тысячи мужей. Да чтоб сердце ледяное тянуть грудь перестало. Чтобы было оно горячее самого огня да другим тот огонь давало. А там будет у него и имя доброе, и жена появится, и семья. И все будет, как надобно. Но не мог он сказать об этом Духу. Язык его отнялся, разум совсем помутился. Мысли человека прочел Нечистый. Рассмеялся да руки потер коварный. - Будь по-твоему, – лишь сказал он человеку. И раздался рев великий. И взмыл в небо змей – не змей, птица – не птица, а ящер крылатый, огнедышащий. И обрел путник свое имя. И стали то имя люди добрые с содроганием да с ненавистью в голосе и во взгляде произносить. Ибо имя ему теперь было – Дракон…С той поры прошло уже несколько сотен лет, почти тысяча. Давно помер тот самый первый Дракон, да остались его потомки, будь они прокляты. И каждый новый являлся страшнее предыдущего. Ибо связаны они были Ритуалом кровавым. Вопреки своему праотцу, каждый новый дракон являлся не из холода могильного, а из пепла жаркого. Пепла жаркого, огнетворного. Дабы явить миру свое потомство, должен был дракон сжечь двенадцать невинных девушек, прежде чем из пепла, что останется от последней, тринадцатой, родится новый Сын его. Достигнув совершеннолетия, сбросится юноша, прекрасный да статный, со скалы высокой, обернется драконом и познает всю память предков своих. И будет он отрадой для Отца своего, надеждой и опорой, и будет продолжать Ритуал, пока не сгинет последний дракон на Земле. ***Белослава продолжала идти по снегу, сцепив зубы и сжав пальцы на руках, дабы не чувствовать боли от ночного унижения и поругания, отчимом сотворенного. В ушах все еще звучал свист кнута и его звонкие удары, уничтожающие под собой преграду теплого шерстяного платья, к слову сказать, тоже купленного ныне покойным батюшкой, и рассекающие нежную девичью кожу, оставляя позорные кровавые отметины. Так она и шла в том самом платье, босиком по снегу, теряя редкие капли крови за собой. И никто не видел, как некогда веселая да звонкая Березка, певшая песни так, что заслушаешься, идет по окраине и вместо песен под нос себе что-то шепчет. Иные люди и пожалели бы. А то и кто увидел, подумал бы, умом тронулась да колдовать пошла. Уж больно страшна была Беляна в таком виде: коса растрепана, платье рваное да кровавое, ноги босы. Ни дать ни взять – ведьма. А Беляна лишь себя уговаривала: - Ну еще… еще чуть-чуть… два шага, и дойдем до озера… а там и будет судьбинушка моя решена… Коли дракон прилетит, так и взмолюсь я, чтоб забрал меня. А коли не будет там никого, так и в омут брошусь. И встречай меня, батюшка. И прости меня, матушка. Да жить я так больше не могу. По щекам потекли рекой соленые слезы. Горько заплакала Белослава. Впервые с того момента, как из дома ушла. Видно, не могла уже девица боль свою в душеньке держать. И за болью тою весь холод ей нипочем был. Не смотрела она уже под ноги свои околевшие. Не ежилась от стужи под ветрами северными. Не было сил у девоньки на житье-бытье с иродом-отчимом. Мать свою Беляна не винила. Не могла она сказать Алексию ничего поперек. Где то видано, чтоб баба в семье верховодила? Да еще и которую с приплодом взяли замуж? Нет уж, сиди да помалкивай, голубушка. А то еще и тебе достанется.- А матери нельзя… ей нельзя, чтоб ее Алексий бил, – продолжала уговаривать себя Березка. – У ней и так Олька со Степкой на шее… Ей их выходить надо… А коли он ее насмерть забьет, так малые совсем одни останутся в целом свете…Так и добрела Белослава до озера, хромая да падая в сугробы высокие и холодные. Стучали зубы ее, лихорадить начало девушку, но, как ей самой казалось, решимость сердце согревала огнем. Была то решимость или отчаяние черное – не нам решать. Ей одной, одиношеньке.Когда совсем лихо становилось, вспоминала Беляна те времена, когда жив был батюшка родимый. Когда матушка еще весела была, да песни вместе они пели, отца с работы встречали. Матушка учила Беляну вышивать и горшки мастерить. Люди добрые приходили к Глафире и порой Белянины горшки за материны принимали – так справлялась девушка с работою ладно. А теперь – ?неумеха?, ?криворукая?, ?никакую работу доверить ей нельзя?. Ядовитые, желчные слова отчима глухим эхом раздавались в голове, заставляя все новые и новые слезы течь по щекам. И не хотелось ей уже никакого дракона видывать. В черный омут с головою желала девушка броситься. Озеро было круглое, как зеркало. Вода в нем была летом ярко-голубая, сквозь нее дно было видно, а зимой вода словно умирала, черною становилась да мутною. Как есть, омут черный. Поговаривали порой люди, что живут зимой в этом озере черти. И будто бы именно они указывают дракону, которую девушку надо выбрать.Подле озера вся деревня собралась. Выдавали сегодня змею, ироду проклятому, самых красных девиц. Даже родственницу самого князя, юную Варварушку свет Ярославну, и ту не пощадили ради спасения всей земли русской. - Ох, батюшки, да что ж это делается-то, Господи Боже ты ж мой! – то и дело раздавались восклики посередь рыданий. Плакали матери девушек, расставаясь с ними. Плакали отцы, теряющие своих ненаглядных дочерей. Плакали малые дети. От жалости или от страха – кто знает. Но и посторонние люди плакали. Всем было больно смотреть, как раскрасавицы девушки достанутся дьяволу крылатому. Как поглотит их пасть зубастая. Как унесут их в вострых когтях за тридевять земель, и не вернутся они, несчастные. - Да чтоб этому змею пусто было! - Да чтоб он подавился нашими дочерьми!- Не отдам! Дочь моя, не отдам! – заливалась слезами безутешная мать, сжимая в объятиях такую же рыдающую дочь.- Не дури, баба, хуже будет! Дочери твоей уже никто не поможет. И ничто. Могла бы порадоваться, что твоя дочь послужит на благо Родины нашей, что после сего дня змеюка крылатая еще год не прилетит, – одергивал ее стоявший рядом мужик.В мужике том Белослава признала Алексия. Конюх помог оторвать дочь от матери и осклабился, думая, что не заметил никто. Подле него Петр-рыбак стоял. И вновь девушка поразилась тому, как в голову только пришло отчиму отдать ее за этого уродливого человека, хромающего на обе ноги. Да и старше был Петр ее на порядок. Уж не знала Беляна, правду ли молвили о нем люди, только с трудом могла несчастная Березка представить, как от такого человека могли бы дети родиться. Ибо Петр был точно из грубого да гнилого дерева вырублен, притом не отесан. И все движения его были тяжелые, словно деревянные. Видно, впрямь он девиц загубил…Притаилась Белослава вдалеке, за кустарником, чтобы не увидел кто раньше часа, ею самою назначенного. Притаилась да стала наблюдать, что с девушками бедными будет. Девушек окружили жрицы, одетые во все черное. В народе их называли Воронами. Ритуальную песнь они пели, точно каркали. Руки свои вздымали над головами обреченных на скорую гибель красавиц, будто крыльями грузными махали. Перво-наперво нужно было Невест облачить в ритуальные одежды. Вопреки своему собственному виду, жрицы наряжали обреченных в белоснежные одежды. Рубахи для Ритуала были сшиты особые: рукава были длиннее обыкновенного, чтоб не могла девица-красавица вырваться да сбежать от Жениха ненавистного. Косы Невестам заплетали, гребнями прочесывали волосы длинные, густые и тяжелые. На головы венок надевали, как на свадьбах заведено. Только не из цветов, а из колючего кустарника веток. На шею нитку коралловую надевали. Давали вкусить напоследок вина красного и отправляли в ?плаванье?. Для девушек прокладывали дорожку из ягод рябиновых или бусин красных – в зависимости от происхождения. Затем, когда Невесты проходили свой путь до конца, каждой помогали опуститься в отдельную лодку и отпускали в озеро. Родственников и любимых, которые могли бы помешать, сдерживали, дабы никто не воспротивился воле княжеской. Ибо кто противился, мог с жизнью своей проститься в тот же час.Как пускали в озеро лодки с Невестами, тут и начиналось все самое страшное: запевалась песнь заветная, Ритуальная. Драконья песнь. Белослава знала ту песнь наизусть. Все знали. Но никогда не позволяла она себе ее даже в мыслях произнести. Но сегодня был совсем иной день. И иные мысли рождались в отчаянной и отчаявшейся темной головке Беляны. Стоило девушкам ступить на свой страшный путь, как вышла она к народу, не постыдившись более своего внешнего вида. Ахнули люди, да сказать ничего не могли. Ибо раз так высекли девушку, значит, было, за что. Нельзя было при народе никому выйти да заступиться за Беляну. Втихаря – другое дело.- Стой! – задыхаясь от скорого бега, крикнула она той самой Невесте, которую оттащил от матери Алексий. Беляна спустилась к берегу, обняла девицу сердечно да шепнула ей на ухо:- Беги к матери своей. Любит она тебя. И в следующее мгновение сама спрыгнула в лодку, что для той несчастной предназначалась. Она не видела ни того, как сжала мать свое дитя в объятиях, рыдая от счастья, ни того, как с ненавистью и изумлением смотрит на нее отчим, ни того, как открыл рот Петр, которому еще утром обещали Березку в жены. Не видела она ничего, окромя черной тени, что уже нависла над озером. И громче жриц-Ворон, громче свиста ненавистного кнута, что вчера разрушил все счастье ее домашнее, зазвенел голос девушки над озером:- Забирай! Забирай!Приходи! Прилетай!На века отданаДева юная!Сердце ее билось, будто птичка, в клетку угодившая. Уши заложило от ветра, который усиливался с каждым взмахом сильных кожистых крыльев. Небо потемнело, и само солнышко погасло. Явился перед людом ирод проклятый, ящер черный. Схватил лапами своими когтистыми Беляну и унес прочь.