Ураган в твою честь (1/1)

Ночью пряничный домик скашивал приятные глазу невинные очертания. Темнота любила диктовать свои правила, и тогда окна превращались в искаженные ужасом рты, а розовая черепица на крыше, обуглившись, царапала воздух своими покорёженными углами.Ночью было тяжелее всего, ночью становилось небезопасно и Мел зашторивала окна тяжелыми трёхслойными занавесками, чтобы даже незначительное дуновение ветра не смогло подбросить сознанию новые образы. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы солнечный свет никогда не кончался. Никогда-никогда, потому что кошмары наслаивались один на другой, а просыпаться становилось труднее. Тогда она забивалась в угол между тумбой и шкафом, обхватывая колени совсем как в детстве. В детстве мама, укутав её в одеяло, на руках относила с собой в кровать, заботливо целовала в лоб и мычала песенку про котят до тех пор, пока сама не сдавалась под натиском накопленной за день усталости. Песенка о котятах нашла своё место в плеере, но когда силы бороться с кошмарами безжалостно таяли, мелодия пугающе замедлялась. Продолжать слушать было нельзя.После таких марафонов Робби с сожалением смотрел на неё поверх своего позолоченного монокля, взгляд как всегда участлив, но вежливая улыбка часто сдавалась под натиском беспокойства. По таким случаям он ставил перед Мел тарелку с жгучим омлетом и холодный кофе (обязательно два кубика льда). Повседневная стряпня Робби бодрила лучше контрастного душа. — Какие у нас планы на день, тыковка? — слышать подобное обращение от скупого на эмоции человека было равносильно счастливому билету — такие бывают в любительских лотереях, которые показывают после выпуска утренних новостей, когда вся семья в сборе.— Оставаться в постели как можно дольше.— Что, не выйдешь даже погулять в лес? Скоро сезон бабочек. Помнишь, какие чудесные снимки ты делала в прошлом году? — То был прошлый год, — бесцветно говорила она и Робби понимал: покинет свой пряничный домик она только в том случае, если появится Турбо. Не нравился ему этот парень, но если Мел доверяла такому грубияну как он, впустив в круг доверия неслыханно быстро, поделать с этим уже ничего было нельзя. В этом сценарии он приписывал себе роль наблюдающего или далёкого наставника. К его советам прислушивались, но с видимой осторожностью. Таковы правила отношений с Мел.***— Мне тоже снится всякое, знаешь... обычно это низкокачественный контент с инопланетянами или то, как я лечу кубарем вниз с большой высоты, — у Турбо были свои методы для борьбы с чьей-то хандрой. Её хандра "лечилась" разговорами ни о чём, самокруткой и лицезрением облаков. Когда над головой сгущались тяжёлые тучи, вытянуть из Мел слово становилось ого-го каким испытанием. Тогда он любил шутить, что расстреляет каждую ?грозовую засранку?, которая посмеет задержаться над пряничным домиком дольше, чем на пару дней. — А ещё снятся клетки. Много клеток.— И как обычно заканчиваются твои кошмары?— Тем, что я падаю с кровати, — по нему трудно было сказать, говорит он это всерьёз или только пытается поднять настроение. Заставить других поверить в байки собственного сочинения у Турбо получалось искуснее, нежели с ней. У Мел явно был нюх на его враньё, встроенный в голову детектор лжи. ?Девочка-агент-ФБР?, ?гроза покера?, а также ?брехня-радар? — этих прозвищ в её адрес скопилось так много, что ему не хватило бы целого магазина блокнотов, чтобы записать все. Однако эти запали в душу так до абсурдности сильно. ***Ночная чехарда неуютной тревожности и безликих, но оттого не менее зловещих образов давила ей грудь, топтала лысой, когтистой лапой и поджидала за каждым деревом. ?Грозовые засранки? в раскатистых децибелах грома вынуждали осенними вечерами запираться надолго в комнате. Когда Турбо ещё не появился в её жизни, справляться с навязчивыми картинками получалось пузатыми бутылками палёного алкоголя. Их стеклянная гвардия теперь складировалась в подвале — служила горьким воспоминанием; а если её рука непроизвольно тянулась к полкам со спиртным в универмагах, перед глазами появлялся надрывно кричащий Турбо. В то время как он не любил говорить о своём настоящем имени, она старательно избегала обсуждений того страшного вечера, когда с издёвкой смотрела на него сквозь ржавые прутья клетки. В его глазах напополам с диким, животным страхом, играло глубокое сожаление, словно он молчаливо говорил: ?Мне так пиздецки жаль, что тебе приходится сталкиваться со всем этим?.Глупо, наверное, думать, что рядом с ним она была в полной безопасности (в первую очередь от себя самой). Он всегда в своей участливо-небрежной манере справлялся о её внутренних триггерах, о темах, которые лучше не трогать, но загвоздка в том, что контроль — это всегда сложно. ?Если бы ты была ураганом, то самым разрушительным?, — усмехался он, первым протягивая ладонь после глупых, ненужных ссор. Мел могла сорваться при нём и долго кричать в лицо, как сильно она мечтает о том, чтобы всё происходящее в её жизни закончилось, кануло в бездну и растворилось во тьме. Когда она заикалась о самоубийстве, он садился на траву у её ног, понуро склонив голову, и, обняв за пояс, усталым голосом просил рассказать обо всём поподробнее. Так не делал никто. Робби проглатывал вставший поперёк горла ком, потупив взгляд в пол, и говорил, что всё образуется, ты же сильная, ты со всем справишься. — Ты имеешь право быть слабой, слышишь? — дождавшись, пока она согласно качнёт головой, Турбо тянул её поближе к себе; она укладывала голову ему на плечо. Он мог усмирить подрагивающую ненависть в её теле простым комментарием или щекоткой, когда вышагивал пальцами по её открытой шее, к которой уже несколько раз притрагивалась джутовая верёвка.— Обещай помнить меня, несмотря на все ?вопреки?, — просила она, накрывая ладонью его лицо, а потом неторопливо и во всех красках описывала мягкие образы из облаков над кронами безучастных к её трагедии деревьев.Мел не было известно, что трагедию стоило делить на два, ведь в его голове бушевали ураганы, не уступающие по своей силе. Она бы эгоистично хотела, чтобы все они были названы в её честь. Ветер, гуляющий по высокой траве, разносил её мысли на тонкие лоскуты до самого берега — она находила в этом солёное освобождение, подтягивала колени к груди и долго смотрела на Турбо. Иногда даже верила, что под монотонность её рассказов он благополучно засыпал, а потом вспоминала: он умел притворяться, но только не рядом с ней.— У историй нет срока годности, но вместо того, чтобы самому толкать речь в твой последний путь, я бы предпочёл вместо этого слушать тебя ещё.Эти его слова разорвали почву у неё из-под ног в клочья, а потом бережно, по кусочкам собрали обратно. Она сознательно избегала страшную правду, что в отличие от неё он никогда не чувствовал себя целым — только не тогда, когда они вместе.