То, что набирает свой ход (1/1)

Загоревшая грудь Чанёля, плечи и шея до самого уха сплошь покрыты теперь грубой кожей, бугристой и светлой, твёрдой на ощупь, но эти ?ранения? кажутся Бэкхёну настолько прекрасными, что внутри что-то сладко и трепетно замирает, стоит только увидеть – ведь нет ничего честнее, чем любовь, выжженная до самой смерти. Для Чанёля это – уродливо, но не настолько, чтобы начать ненавидеть.- Я люблю тебя больше, чем тело. – Бэкхён искренне пытается утешить, выглядывая из-за спины уже самостоятельно вставшего Чанёля. – То есть, нет, твоё тело тоже люблю, но это… ты сам… Останови меня, пожалуйста, пока я не сказал ещё что-нибудь ужасное…Бэкхён правда думает, что Чанёль совершенен.Молчаливый и безрассудный Чанёль, наконец-то посмотревший на себя в зеркало.- Они останутся навсегда, да? – он задумчиво касается рубцов, проводит невидимые линии вслед за когда-то полоснувшим жаром - узор беспорядочный и бессмысленный, лишь завихрения и скопления плоти. Бэкхён, неотрывно следовавший за своим человеком от самой кровати, обвивает прохладными руками обезображенную грудь.- Как и я, - тонкие пальцы осторожно накрывают чужие, и Чанёль вздрагивает где-то внутри себя, где Бэкхён всё равно его чувствует.Он целует напряжённую, почти не тронутую пламенем спину медленно, скользит по позвонкам и лопаткам так, как никогда не делал раньше; из всей его шёлковой нежности, мягкой и трепетной сладости, легко разливающейся по венам, рождается новое чувство, которое Чанёль не хочет терять. Холодное солнце дробится сквозь неплотные занавески, оставляет тусклые, мимолётные следы на волосах, и Бэкхён позади теплее и ярче чем всё, что когда-либо существовало в мире.Чанёль ни о чём не жалеет, если честно.- На сегодня есть работа, - на мгновение Бэкхён останавливается, но затем губы вновь прижимаются к коже, ещё ласковей и дольше. – Минсок придёт сразу же, как освободится.- Он воспользуется тобой, не думая, поэтому просто…- Не лезь вперёд?Осторожно обернувшись, Чанёль улыбается долгожданно и нежно, и немного неловко, потому что приходится смотреть на Бэкхёна сверху-вниз, а ему это не всегда нравится – Бэкхён любит, чтобы на одном уровне или чтобы он был выше, сидел на коленях. Но сейчас в его глазах тихо, как у бескрайнего тёплого моря, и он поднимает руки, чтобы коснуться лица Чанёля так бережно, как только умеет:- Не лезь вперёд. Пожалуйста.Они оба знают, что, если придётся, Чанёль не остановится.Бэкхён надеется только, что Минсок вновь среагирует быстрее.--- Бэкхён знает, кем Чондэ стал.Как и то, что это Исину пойдёт только в пользу.Хранить тайны всегда трудно, тем более, если речь не о своих – Чанёль не имеет понятия, что происходит в его мире, а Бэкхён не собирается рассказывать, потому что любовь и в том тоже, чтобы вовремя закрыть чужие глаза. Кому важно, что на одного ёкая стало больше, такое случается чаще, чем принято думать, да и охотиться на Сехуна приказа не было, так что это не важно всё, знать необязательно. Когда Чанёль уходит, ведомый Минсоком, бледным и угрюмым, с каким-то яростно-горящим, но сознательным взглядом, Бэкхён не теряет ни минуты. У него тоже есть ?работа?, и Сехун, который откроет им доступ в поместье Пепельного дождя, уже должен ждать.Это – его плата за то, что даже не Бэкхён, Ховон сделал.Наверное, Бэкхён впервые в жизни видел, чтобы Ночной Кошмар плакал от облегчения. Когда Чондэ перестал дышать, даже воздух вокруг него сгустился и будто бы почернел. Кожа Сехуна стала казаться ещё более серой, бумажной по виду, пальцы, державшие голову Чондэ, тряслись вместе с синеватыми губами. Бэкхёну тоже было страшно, только он не мог ни вопить, ни плакать – просто не получалось. Ховон был бесцветным, ничего не говорил и только ждал, вкалывая в обессиленное тело что-то раз за разом.Когда Чондэ, наконец, сделал первый глубокий вдох, Сехун закричал.?Возможно, только в этой жизни у тебя будет такой шанс? - вот что сказал Ховон, уходя, и Сехун сделал вид, что не услышал, хотя Бэкхён видел, что это было ложью. Чондэ умер человеком, но теперь от него исходила совершенно другая энергия, встревоженная, отдающая дикой травой, нервная и испуганная, без тени отчаянной радости от воскресения. Бэкхён почти ничего не слышал о тех, кто пожирал бы ночные кошмары – Ховон уверял, что Сехуна во всех его жизнях влекло лишь к тому, что могло бы убить.Чондэ лежал на полу, в собственной рвоте и темноте, а Сехун молча приглаживал его волосы.Он был действительно счастлив.Бэкхён убрался раньше, чем что-либо ещё смогло бы случиться. Как только Чондэ перестал быть человеком, защищать его стало бессмысленно, не тогда, когда самый ядовитый из Кошмаров ласкал его и держал очень цепко. Точно так же, как Бэкхён иногда удерживал Чанёля в постели, даже если повода не было, и это чувство хоть и ненавидимо, но понятно – ёкаи и демоны ненасытны в том, чем хотят владеть.Чондэ теперь в безопасности.Насколько это, конечно, возможно, будучи ёкаем.Бэкхён выбирает самое алое из всех своих кимоно, с роскошными, прошитыми золотом и багрянцем лотосами, пышными пурпурными пионами по краям, мерцающими в закатном солнце людских терзаний и надежд. Струящаяся прохлада ткани на мгновение возвращает в вязкое прошлое, когда он был один, но любил своим телом многих. Когда всё было просто и размеренно, и казалось, что так и должно оставаться навечно. Когда Исин был наивным ребёнком, очень любившим читать, а Чондэ покупал только просроченные продукты, чтобы сэкономить, иначе не выплатил бы ренту. Когда время шло своим чередом, и дни всегда повторялись, так что ничего не хотелось другого, не было ничего внутри.Сейчас Бэкхён наполнен только Чанёлем.Терпкий вишнёвый дым из костяного мундштука отдаёт смущающе-сладким послевкусием надежды.---Чунмён кажется Исину похожим на восковую свечу – такой же бледный и тонкий, кожа неестественно, сглажено блестит; глаза открыты, взгляд мечется по комнате, не находя единой точки, и он яростно-отчаянный, безнадёжный. Ифань рядом холодный, сосредоточенный, лицо – одна лишь маска, но руки крепко сжаты в кулаки. Воздуха внутри комнаты почти нет, только тяжёлый, повисший белёсым туманом смог жжёных лекарств заставляет закашляться. Даже если хочет помочь, Ифань напрасно старается – нельзя сделать то, чего не умеешь, как и нельзя рассказать о том, чего не знаешь, Исин просто не может заставить себя сказать это вслух. Что-то в глазах Чунмёна говорит, что ему не страшно умирать. Или Исин просто хочет это видеть.- Иди сюда.Иссушившийся голос старшего лиса едва различим в темноте, но Исин мгновенно оказывается рядом, сам от себя не ожидая. То, что пленило его разум, давно уже выветрилось, и всё же сердце перестало быть только человеческим – что-то в нём осело глубоко внутри, от чего теперь не избавиться, что-то пепельно-серое, затяжное, как холодный сентябрьский дождь, который льёт над поместьем уже который день.- Не… не могу, - шёпот Исина отчего-то заставляет Чунмёна улыбнуться, но только на мгновение.- Ты должен найти чёрное озеро…?И умереть? - чужие глаза, вспышками багряного пламени изнутри освещаемые, приказывают так громко, что Исин отдёргивается, будто получил удар в самое лицо. Чунмён с самого начала знал, что будет так, теперь это стало очевидно. И что Исину придётся отдать свою жизнь, тоже знал. Догадывался, наверное, поэтому так хотел затянуть в семью – чтобы никто уже не помог. Но тогда и Сехун… - Сехун сделает, что должен.Исин не объяснит, почему чувствует, как ещё сильнее напрягся от этих слов оставшийся в стороне Ифань, а тон пусть и заражённого, неподвижно лежащего в окружении тлеющих снопов горьких трав лиса вовсе не обречённый. Все сделают так, как он скажет, в этом нет сомнений – как и в том, что Исин, несмотря на парализующий страх, выполнит указания в точности. Потому что ослушаться не получится.- Зачем ему умирать, отец?Вмешательство Ифаня тем удивительней, что, в несколько шагов сократив расстояние, он резко хватает исиновскую руку и сжимает так сильно, что пальцы с болью покрывают друг друга. Может быть, это тоже наваждение, а может… Исина бросает в дрожь от одной лишь нелепой мысли, что Ифань действительно хочет его защитить. С ним такого не может случиться.- Мы через столько прошли, чтобы…- Он – наше неизлечимое проклятье. Умрёт, и ты будешь жить, и Хань тоже, - опухшие веки Чунмёна с трудом прикрывают воспалённые глаза. – Сехун не должен был рождаться. Этот человек тоже не имеет права жить.- Ты сделал его моим мужем.Исин не замечает, как сам начинает сжимать чужую ладонь, впиваясь ногтями в разгорячившуюся кожу.- Найдёшь другого.Чунмён красноречиво отворачивается, и разговор, очевидно, окончен, это чувствуется слишком остро в душном пространстве, равно как и то, что сделать больше ничего нельзя. Ифань стоит на месте совсем недолго, затем вдруг срывается прочь, молча, по-прежнему держа Исина, и воздух вне комнаты кажется слишком свежим и чистым, сладким, почти упоительным. - Спусти с цепи оборотня.Кая?Но разве он не помешанный?С почти трещащим от переполненного огнём тела, с этими сильными руками, на которых от напряжения вздулись тёмные вены, с широко раскрытыми золотистыми глазами, яростно глядящими вокруг, Ифань так отчётливо и опасно красив, что Исин на мгновение обо всём забывает. Сердце больно сжимается в груди, чувствуя что-то, чего в нём был никогда не должно было, но длится это лишь несколько секунд. Ифань ослабляет пальцы, и его тепло уходит, как и он сам; Исин торопливо бредёт следом, петляя по давяще-узким и тёмным коридорам особняка, и проплывающие мимо призраки его уже не пугают.Ко всему можно привыкнуть, если выбора не остаётся.Даже к тому, что иногда приходится просто сдаваться.