То, что ты ищешь (1/1)

Небо над головой Чанёля тяжёлое и серое, будто бы на самые плечи наваливается после долгой бессонной ночи. Тишина, душащая, какая-то неживая, клонит к земле, незаметно растворяется всюду тревога, влажная и терпкая, как асфальт по осени, разносимая последним ветром умирающего лета. Сквозь редкие просветы облаков день – ослепительный, разрывает стальные нити мягким золотым сиянием. А ещё странная морось всюду, тёплая, липкая, скорее прозрачный туман, и лицо у Минсока, неотрывно глядящего на всё это, слишком нахмуренное, чтобы пытаться расслабиться.- Ну и воняет же от тебя, Пак Чанёль.Чанёль мгновенно застывает, позволяя старшему уйти вперёд и почти исчезнуть в безлико-серой тьме офисных пиджаков и строгих узких юбок. Так, чтобы выглядеть ?максимально естественно? (забывая, насколько же не похож на остальных), он пытается приподнять рукав ветровки и тщательно принюхаться, однако всё же ловит косые взгляды, от которых краснеет в смущении шея и скулы. Ничем не пахнет, ну, разве что чуть-чуть не слишком приятной жжёной травой, но вряд ли дело в этом.Спохватившись, Чанёль нагоняет Минсока, расталкивает прохожих очень вежливо и смотрит так неудоумевающе-пристально старшему вслед, что почти прожигает чужую спину. Привычное и прохладное молчание между ними долго ещё не прерывается, может, в самом деле есть что-то, что налипло из подворотен? Какие-нибудь ёкаи потных подмышек или несвежего белья? - Я имел в виду, что несёт демоном, - наконец, объяснение озвучивается раздражённо и нетерпеливо. – Вообще не дыши на меня. Не знаю, как ты сам это терпеть можешь. Предатель, - последнее Минсок добавляет уже едва различимым шёпотом, упорно разглядывая резкие просветы облаков.- Так само вышло. Честно.Искренность Чанёля и его немного идиотская простота кого угодно вывести могут, но есть куда более серьёзные вещи, требующие внимания - например, задание Хакёна, над которым ещё корпеть и корпеть, чтобы хоть что-то выгорело. Точнее, в первую очередь оно. И прямо вытекающий факт того, что сейчас Минсок собирается к чертям прорвать пространство этого мира и Чанёля через него протащить, чтобы стать свидетелем незаконной свадьбы, которую потом можно будет расторгнуть ((если всё сложится хотя бы ?нормально?) при самом лучшем случае).И вообще, будто Минсок один такой незаменимый на весь отдел. И что, что высокий ранг, вон некоторые новички - с большим потенциалом, так почему бы их не швырнуть в самую гущу событий, не проверить на деле горделивое кудахтанье, от которого уже хочется начать отстреливать языки? Хонбин носится с ними как мамочка, всё боится, что "поранятся", а между тем мало кто различить лису и кицунэ в реальной жизни может, не говоря уже о том, чтобы выйти на задание в одиночку. Вот Минсок сразу привык выполнять работу самостоятельно, без отягощающих факторов вроде ?напарника? или какой бы то ни было ?командной работы?, на которой так настаивает Ча Хакён, с энтузиазмом изучающий в свободное время ?курсы успешного лидера?. Начал сам, идёшь в своём темпе, никого не ждёшь и ни на кого не надеешься – даже звучит упоительно. Только вот пока Чанёль единственный, кто может провести через миры так, чтобы в живых остаться, и ничего с этим не поделаешь, ведь Тэгун, старший медиум организации, всё ещё в командировке. На обратной стороне ёкаи – лишь одни из немногих духов, самые знакомые, но отнюдь не благосклонные, блуждать там в одиночку - что пойти на болото без фонаря. Чанёль - медиум, как-никак, для него проблема может быть лишь в неопытности, но только быстрее научится, когда начнёт пробовать сам. Хакён велел торопиться, когда вручал кое-что, и по тому, как морось постепенно сменяется всё более ощутимым и колким дождём, на уровне интуиции становится понятно: времени уже не осталось.Они незаметно сворачивают в потрёпанный переулок, безвозвратно погрязший в глубоком и рваном сером, исчезнувший среди старых дверей-досок дырявого картона, тревожно высящихся гор ненужного хлама вдоль стен. Отовсюду густой рыбный пар валит, заставляет Чанёля страдальчески сморщиться - вот теперь он и в самом деле провоняет, жаловаться больше не на что, разве Бэкхёна будет ждать небольшой сюрприз. Написать смс о ?рыбном дне?, что ли? И всё же жизнь, пусть даже такая примитивная и жалкая, кипит этих в дешёвых коморках забытой окраины, стучит старыми ножами и перемалывает кости до крошки, и наглые хмурые дети бегают меж заросших дворов с горстями стекляшек-конфет в крепко сжатых руках, как другие такие же по всему миру. Где-то вдалеке играет хороший старый джаз и горько пахнет пролитым бензином.Крики старых сварливых женщин почти переливаются сквозь маленькие окна. Причудливо сплетаясь с шумом далёкой дороги и стоном проезжающих в сотне метров поездов, мир даёт Токио один из тех самых пронзительных, в горле комом застревающих голосов, которые услышит лишь безвозвратно обречённый. Такой же выживающий и упорный, как люди здесь, ведь волки вовсе не на луну воют – и, наверное, слишком хочется оставаться, быть на потресканной и твёрдой земле и дышать, пока влажные сумерки обступают несмелыми немыми призраками. Оглянувшись несколько раз, просто на всякий случай, Минсок осторожно снимает с плеча рюкзак, раскрывает и воровато вытаскивает какой-то свёрток в тёмной вощёной бумаге. Проделывает всё удивительно быстро, по лицу его, напряжённому и нервно-собранному, видно, что делать это неприятно, а может, даже немного противно. - Возьми, - практически суёт ?нечто? Чанёлю, тут же с интересом начавшему раскрывать упаковку. – Как-то слишком удачно получили посылкой под дверь, так что… Да подожди, придурок, вдруг та…Когда Чанёль, наконец, с ужасающим шуршанием извлекает содержимое, в его больших руках мягкими переливами мерцать начинает детская игрушка (на самом деле очень ужасная на вид). Аляповатый жезл, весь в облезшем розовом, с огромными стекляшками-вроде-камнями алого цвета, местами выбитыми и вклеенными по-быстрому вокруг изогнутого полумесяца. Чанёль не специалист, но это очень сильно напоминает ему лунную призму или что-то вроде.- И это… Ты… - слова упорно не подыскиваются, глаза у Минсока как никогда широко раскрытые.- Хакён сказал, что в бумаге артефакт, который откроет путь.- Жезл девочки в матроске? Несмотря на не слишком угрожающий вид, Минсок не может заставить себя взять пластмассу в руки, более того - чего сейчас действительно хочется, так это как можно дальше от неё отойти. Он знает, что магия любит принимать совершенно дикие формы, и безобразно-гнусные, и даже такие вот клоунские, потому что магия безгранична и извращённа – в своей, особой манере. Так что да, удивлён, но всё же не теряет бдительности. Татуировка на шее, его видимый миру ранг экзорциста, колется почти иглами, так и хочется руку к коже прижать, чтобы утихомирить, не дать растечься по телу. Этот предмет опасен, и чёрта с два он до него вообще дотронется.А Чанёль будто совсем ничего не чувствует, лишь вертит игрушку в руках и неловок взмахивает, пытаясь найти хоть какой-то знак или инструкцию. В дворах именно этих мест разлом по эту сторону мира почему-то достаточно слаб, чтобы можно было проникнуть, так что Минсок на всякий случай хватается за чужое предплечье, не зная, какое из слов или движений младшего сможет запустить артефакт. Попасть в лисий мир они должны оба, такой идиот, как Чанёль, вообще может заблудиться и не выйти, если, конечно, его не заберёт оттуда кто-то, кто сам способен путешествовать подобным образом. То есть, если не найдёт вначале – миры духов бесконечны и взаимопроникаемы, проходов в них чуть больше, чем всех существующих звёзд над головой.- И что мне делать теперь? Кто работал над дизайном? – Чанёль по-прежнему не верит в ?тёмное могущество? уже нагревшейся в руке игрушке. – Что-то вроде ?Кярю-пяму-пям, покажи мне путь?, да?..С лёгким хлопком оба вдруг исчезают, оставляя в воздухе неприятный запах жжёного пластика.Одиноко проходящая кошка, зашипев, мгновенно бросается в сторону. --- Бэкхён бессильно опускает зажатый в руке мундштук, от дыма которого лисы вокруг испуганно бросаются в разные стороны. Кость, сточенная временем до блестящей фарфоровой гладкости, нагревается захлёстывающей яростью хозяина и кажется пылающей. Исин впервые видит друга таким – растерянным и обозлённым, с чем-то очень ломким внутри, в его полностью чёрных, без зрачков припухших глазах. Или нет – времени прошло так много, и Бэкхён слишком сильно изменился, так же, как и Исин, чтобы можно было судить о том, что скрывалось за когда-то ласковым взглядом. На его голове теперь – витые тонкие рога с ладонь величиной, тёмные, как кора старого дерева, шероховатые на вид, в трещинах и сколах, поднимаются вверх заострёнными шпилями-концами. Губы – тонкая бесцветная линия, обескровленный росчерк ярости, почти сливающийся с призрачной кожей, а в резких складках багрового кимоно притаились будто бы змеи, вот-вот готовые в горло вцепиться.Тот Бэкхён, что томился внутри очень долго, боясь напугать, больше не в клетке.Исин больше не знает, чему должен верить и должен ли.- Отлично, распугал хороших гостей. А дальше-то что? – голос Чунмёна почти скучающий, равно как и вся его поза, движения белых рук и презрительно сморщенный нос. Он пытается не вдыхать, но стоит только ароматному дыму коснуться лица, как едва заметно шипит, будто от ожога.- Этот брак незаконен.Исин всё ещё не трезв мыслями, но, поймав взгляд Бэкхёна, такой виноватый и странный, без единого отблеска матовый и бездонный, отчего-то вздрагивает. Чувствует, что делает что-то неправильно, но найти опору для разума не может.- И, тем не менее, он заключён.Донхэ, который не лиса, но всё равно ёкай, опасливо косится, отодвигаясь подальше. Вишнёвый табак может и лёгкие разъесть, и с ума свести, лишь немногим разрешено касаться этих деревьев в цвету, их сухих веток и листьев, из которых этот бесценный волшебный табак в мундштуке. Раны, оставляемые ей, несравненно более серьёзны, чем от персика или сливы, и не факт, что в лавке Ховона найдётся достойное противоядие.- Вы не родственник и не человек, чтобы оспорить, Бён Бэкхён, - прохладно продолжает Донхэ и вскидывает светлые ладони вверх. – После возвращения обратно уже ничего нельзя будет отменить, как бы ни хотелось. - Неужели не видно, что Чжан Исин невменяем?Бэкхён, спотыкаясь в высокой влажной траве, пытается приблизиться, протянуть руку, чтобы дёрнуть Исина к себе, стереть с его бледного лица эту нелепую, пугающую растерянность, которая так ему не идёт. Чжан, сам не зная, зачем, тянется в ответ неосознанно, но резко перехватывается возникшим из ниоткуда Ифанем. Тот грубо толкает назад, за свою спину, и это впервые, когда его хвост выглядит настолько большим и устрашающим. Бэкхёну не видно, но по кончику уже разгуливает ярко искрящееся пламя; хвосты Чунмёна пока молчат, не желая вмешиваться.- Он – мой.Бэкхён и Ифань – практически в метре друг от друга, и если Бён окутан шёлковой паутиной из багряно-алых пятен и мерцающих золотистых огоньков, то лис Ифань, угрожающе скалящий звериные клыки, уже полностью охвачен чистым белеющим пламенем. Исину совсем не больно стоять рядом, хоть и приходится плотно закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Всё, что его на самом деле беспокоит – сможет ли Бэкхён уйти отсюда живым.- Он не вещь, Ву.- Не тебе решать.Чунмён теперь наблюдает за всем с каким-то странным, необъяснимым интересом и восторгом в сощуренных глазах, чуть наклоняется вперёд, чтобы не упустить ни слова. Будь Ховон рядом, сказал бы, что это потому, что во всех своих прошлых жизнях такого точно никогда не случалось, а то, что в новинку, всегда заманчивей всего. Впрочем, возникновение прямо между двумя демонами абсолютно незнакомых ему персонажей тоже было не то, чтобы запланировано.- Чанёль?!..--- Сехун предпочитает исчезнуть с торжества самым первым, воспользовавшись бегством как предлогом - потому что кому вообще сдалась эта свадьба, если где-то в людском мире ходит такой притягательный Чондэ, к которому хочется ластиться даже прямо сейчас? Целовать его до жадного голода часто и душить, только очень нежно и незаметно, как будто случайно, а затем оглаживать следы и молчать, чтобы он знал, что больше не смеет отступать. Заражать этим ядом и дальше, до самого конца окунуть в свою чёрную бездну, ведь из всех жертв он держится дольше остальных, а впрочем…Впрочем, пока думать о его смерти не хочется.Или не так: об этом вообще речи быть не должно.Улицы Икебукуро по-прежнему злые и настороженные, с мелькающими в мокрых переулках алыми глазами, подстерегающими зазевавшихся, готовыми в любую секунду за собой утащить милых девушек в длинных рубашках и залезть им в самую душу. Вырвать её вместе с сердцем, хрустальным и звонко кричащим, отчаянно борясь за каждый лакомый кусочек, потому что – о, Сехун знает – милые девушки особенно прелестны по вечерам. Или в мерцающих стёклах витрин застывшие призраки – такие же гнетущие, как и всегда, с этими скорбными серыми лицами, провожающими живым долгим бессмысленным взглядом. Почему-то им нравятся зеркала, как-то Лухань рассказывал, но Сехун не слишком пытался запомнить.Сейчас бы послушал, чтобы хоть как-то убить чёртово время. Если бы Лухань, конечно, не сбежал из дома, что на него вообще не похоже. Отец ничего не сказал, даже не вздрогнул, но позже Сехун не досчитался людей из прислуги, а Кай выл несколько ночей подряд воем таким безумных и сиплым, что сами собой возникли очевидные параллели.Чунмён лишь в молодости позволял себе пробовать людей на вкус.Кай настолько потерялся в череде неудачных обращений и всей своей боли, что запросто мог помочь избавиться от последствий... отцовского гнева. Стать мусорной корзиной, куда ненужный хлам выбрасывался без сожаления или жалости. И, возможно, только затем уже оборотень понял, что натворил - потому и вопил так истошно, самого себя ненавидя.Хотя Сехун искренен считает, что чёртовой псине больше не дано думать как человек. Так что, возможно, ничего и не случилось.Болтаться по городу, в котором шумная, пусть и дождливая ночь – всегда по-особенному странно, как если бы попал совсем в другое место, новое и таящее свои приключения. Всё смазано, лица и здания, сама алеющая от машин дорога, и будто тёмным бархатом прикрыты улицы, на которых вычурными брошками кричащих кокеток – вывески питейных и бесконечные ряды конбини. Темно и очень живо, но встречные всё реже и реже на пути, чем ближе к ведьмовскому часу. К полуночи холодает, и ветер больше не тёплый, но так даже лучше. Сехун с нетерпением ждёт поздней чернеющей осени - тогда он особенно жуткий и мерзкий, ведь в мире страхов становится только больше. Токио кормит таких, как Сехун, до отказа, так много страданий за улыбающимися глазами этих тихих, уставших от долга людей, что не съесть и за десяток лет, и чем моложе, тем слаще все их страшные сны и видения.Интересно, как там Лухань.Просто всё ли с ним хорошо, а если и нет, то сам заслужил, наверное. Он слабый и какой-то слишком человечный для лиса, все эти его размышления о новом порядке – ничто, потому что никогда сильные не протянут руку слабым. Потому что тогда слабые могут стать сильнее. А сильные – потонут, не сумев справиться. Люди не смогут захватить ёкаев так, как сделали это с другими людьми, потому что ёкаи - другие.Всё колдовство в том, чтобы оставаться чистым.Люди – грязные, и кто ещё тут настоящий монстр.Кроме Чондэ, разумеется, потому что Чондэ не такой уж и отвратительный. Он слабый, скорее, и Сехун великодушно позволит себе ему помочь, даже зная, что это неправильно. Протянет руку страждущему, потому что Чондэ её не укусит - он так же, как и все до него, уже в подчинении. Иногда сильные могут просто быть великодушными – ничего не случится, если изредка связываться с людьми чуть более тесно, чем того разрешают правила.Конечно, Лухань всегда говорил, что Сехун слишком самоуверен, что не умеет оценивать риски и смотреть шире и глубже, что в голове у него чёрт знает что, а не разум, и что он такой глупый ребёнок, которых ещё ни один мир не видел.Но Луханя здесь нет, значит, всех слов его – тоже.