То, что признать не хватало духу (1/1)

Места, где невидимые линии сходятся, образуя бесконечные круги.Люди, которые неизменно встречаются, потому что случайностей никогда не существовало.Ховон знает больше, чем думает, и больше, чем говорит – так в каждом из перерождений. Сам себе на уме молчаливый монах, бродяга-кочевник без семьи и дома, и, что же, может, именно поэтому он так сильно, необъяснимо и запретно – точно знает, что не должен был – привязался к маленькой китайской кошке и к другим… существам, судьбу которых знает уже наперёд. Или смутно догадывается, что, впрочем, суть одно.В этом перерождении всё слишком резко обрывается, меняется, словно дикий ветер по весне, и оставляет некрасивые края. Умирают не те, кто должен был, а те, кому давно пора бы уснуть, всё ещё бередят покой мира на рассвете. Но пустоты не должно быть нигде, на свободное место обязательно придут другие – новые и сильные, с кровью молодой и горячей, будто сам огонь, способные раскрутить колесо судьбы в любую из желаемых сторон. Другие когда-нибудь заменят и Ховона. Цикл вещей един и неизменен – и потому круги всегда будут сходиться, а люди – встречаться.Есть то, что вечно, что выходит за границы человеческого контроля.В каждом из прожитых миров события раскладывались новыми картами и узорами, но суть едва ли менялась; Ховону лишь оставалось наблюдать, не вмешиваясь, потому что есть нечто большее, чем мы сами, нечто, что намного важнее собственных желаний. Умирали многие из тех, кого Ховон звал своими друзьями, были ли это бедные рыбаки в грязных заливах или лоснящиеся от золота военные генералы, на глазах его гибли от чумы и эпидемий, подхватывались смерчем или умирали, заваленные землёй, сотни тысяч. Стирались в пыль за мгновения могучие леса, исчезали в яркой вспышке прячущиеся от столбов огня дети, но всё, что оставалось - смотреть и не вмешиваться.Иногда бессилие - единственный удел твой.Есть люди, которые просто должны наблюдать. Ховон ничего не знает наверняка, но может предполагать. Прожив столько столетий с этими душами, пережив их, полюбив, ему всё ещё нельзя нарушать порядок вещей, и спасти нельзя тоже. Будущее каждого – случайность, которой не существует. На самом деле всё давно повторяет само себя.Но уже что-то идёт не так. Ховон чувствует, как внутри него собирается тёмная буря, потому что наблюдать становится сложнее. Ещё не случалось так, чтобы духи вмешивались во время, чтобы изменяли пространство и решали за потомков так очевидно. Никогда не появлялось так много обезумевших от власти детей, упивающихся злобой, горящих на одном только слепом, всеразрушающем отчаянии. И ёкаи никогда – никогда во все времена – не были так слабы. Неужели люди действительно выжгут дотла все старые законы? Раскрошат, словно сухую землю под ногами, растерзают острыми клыками, выгрызая путь к единой короне? Чжан Исин – почему именно он, как удалось только настолько искривить течение перерождений, как вообще случилось так, что всё вышло из-под контроля?Ховон – летописец истории. В его памяти, безупречной и многогранной, все воплощения и поступки хранятся, прикрытые пудровой тенью забвения и сожалений, и никто не сможет вынести столько горя и радости, сколько Ховон пропускает сквозь сердце с каждой реинкарнацией. Однако сейчас его знания – бесполезные, груда ничтожного хлама, облезлые картины по стенам пустынного дома, а смысла в них ноль, как и во всех предсказаниях.То, что творится в эти дни, случается с миром впервые.--- Ховон знает все имена, даже самые древние, которые люди несут сквозь историю. Сколько бы ни сменялось веков, они повторяют друг друга в чужих языках и деяниях, и Ховон ни за что не ошибётся ни в одном из них, даже если бы сам захотел забыть. Его воли - не существует, и делать нужно только то, для чего рождён был. Очень трудно быть тем, кому – страдать почти бесконечность, кто не может покоиться с миром. Просто закрыть глаза, чтобы затем начать жить заново.Тот, кто сейчас Бён Бэкхён, когда-то звался ?Пожирающим Страхи?, ?Молящимся?, ?Искуплением? - в одной из жизней Ховон прошёл с ним чёрную чуму, пытаясь излечить умирающих. Дьявольски везучий Бэкхён заразился под самый конец эпидемии, пытаясь спасти одного храбрящегося долговязого солдата. А до этого, всего жизнь назад, Ховон видел, как тот же парень со смешно топорщащимися ушами поджигал ведьмин столб с умирающим на нём Бэкхёном, но сам затем бросился в пламя, потому что не мог иначе. Эти истории никогда не заканчивались хорошо, сколько бы веков не проходило.Бён Бэкхён и Пак Чанёль не жили долго и счастливо.Чунмён, льющий кровь из жизни в жизнь словно алеющий дождь, ?Разрушающий Истины?, жестокий генерал с зажатым в руке мечом – или громогласный небесный дух, убивающий из одной только прихоти, неприручённый и дикий, словно яростные разряды пламенеющей молнии. В этой реинкарнации он тих и будто бы нежен, но Ховона не обмануть слабым телом и покорностью в прикрытых глазах. Пусть стирается память умирающих, у него же она не имеет изъянов: всё то, что Чунмён уже сделал, никогда оттуда не исчезнет.Хакён ?Созидающий?, который всегда словно свет в ответ тени Чунмёна. Хакён ?Защитник?, который убивал жестоких монархов и расстреливал восстающих мятежников, который нёс просвещение в земли, где Чунмён неизменно гасил его. Хакён, который уже слишком устал сражаться, но всё ещё вынужден делать это, пока длится его земная жизнь.О Сехун, ?Алчность?, ?Зависть?, ?Гордыня?.?Призрак? Джун, мёртвый навечно.Многие другие из тех, кто ещё незнаком, десятки людей, которые даже не подозревают, что судьба их была ещё в самом начале кровью написана. Или Исин, которому…Впрочем, сейчас Ховон ни в чём не уверен. Тао трёхцветной кошкой сворачивается у ног, смотрит жёлтыми глазами в лицо задумчивого монаха, но ничего не понимает в нём. Люди всё-таки очень странные, не правда ли? Как трудно уловить в беспокойной воде их лица что-то определённое, зацепиться и рассмотреть поближе. Почему только в глазах Хои – такой необъяснимый страх?..---Бэкхён не привык спрашивать, где просыпался и с кем, или, что более вероятно сейчас, где приходил в себя. Это не так, что ему нравилось, скорее, просто привык, что по ночам ходит, так что ощущения вечно одни и те же: так нужно, поэтому просто смирись. И всё же, это всегда не слишком приятно – когда тело твоё оказывается совсем не там, где ему должно быть.Пахнет странно и отчего-то приторно, это первое, что заставляет окончательно сбросить с сознания туман пугающих сновидений; будто бы мирра и много сладкой клубники вокруг, дурацкое сочетание, от которого, несмотря ни на что, понемногу проясняется в ноющей голове. Едва различимый розоватый дым, неплотный и тяжело клубящийся, в самые лёгкие забирается, разжигает мягкое, удивительно согревающее тепло. Почти навевает воспоминания.Бэкхён не хочет видений о том, как провёл свою прошлую ночь.Тело парализовано, пошевелить чем-нибудь – за гранью желаемого, и обрывками спутанных мыслей приходит неприятное осознание: полынь и вербена впитались в кожу окончательно. Пока эта дрянь по венам течёт, в органы просачивается, можно забыть о любом движении, хорошо хоть, что лёгкие пока не затронуты, хотя, наверное, это всего лишь вопрос времени.- Бэкхён… Бэкхён…Он знает голос, зовущий осторожно и тихо, знает шершавые пальцы, касающиеся руки – будто бы видит всё это, чувствует, хотя на самом деле тело безразлично. Ему действительно не показалось, что Чанёль пришёл за ним. Сердце больно щемит на секунду, а затем совсем сбивается с ритма, словно в стальной клетке стиснутое.Бэкхён только и может, что крепко стиснуть ослеплённые резкой вспышкой света глаза, когда пытается увидеть хоть что-нибудь. Сами по себе в уголках проступают горячие слёзы, сияние дня слишком агрессивное, а Бэкхён всегда привык находиться в тени. Чужие подушечки пальцев аккуратно вытирают влагу, задевая слипшиеся ресницы – это так необъяснимо странно, когда сделать ничего не можешь в ответ.Пытаясь ещё раз, Бэкхён делает всё медленно, и всё равно немного больно. Большая смазанная фигура застилает собою солнце, рассеивая его мягким серебристым сиянием, постепенно проступают обеспокоенные глаза на загорелом лице и оттопыренные уши, над которыми Бэкхёну почему-то истерически хочется посмеяться. Случайностей ведь не существует, правда?- Минсок сказал, что ты не сможешь двигаться ещё несколько дней… - Чанёль говорит тихо, как с больным ребёнком, пока Бэкхён безотрывно смотрит в глаза и никак не может себе объяснить эту пугающую жажду. – Нужно ждать, когда выведется полынь, и… Я… Я буду обмывать тебя, пока вытягивается яд, прости, это вряд ли то, что ты мне позволил бы, если бы мог…И правда – не позволил бы.Как унизительно быть настолько беспомощным.Бэкхён уже больше различает очертания собственного тела, и кажется, что он весь в чём-то синем и бордовом, в рваных лохмотьях и проблесках гниющей зелёной листвы, но понимает совсем скоро, что это всё – следы от ударов, синяки и трещины с запёкшейся кровью напополам. Переломы зарастут к концу дня, такова уж его сущность, но следы всегда сходили так медленно и неохотно…Стыдно перед Чанёлем за собственное тело, оно совсем не такое, каким Бэкхён хотел бы его кому-нибудь показывать. Как можно выглядеть красивым для человека, который тебе так необъяснимо нужен, когда весь изломан, избит и растрескался, когда такой ужасающий и неприятный? Даже касаться, наверно, не хочется, регенерация демона – процесс долгий и не слишком приятный, когда ненужная кожа слазит отмирающими кусками, словно старая шкурка змеи. Чанёль протягивает руку и касается спутанных, в засохшей крови и яде тёмных волос.- Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Пожалуйста, поверь мне.И Бэкхён верит. Не может объяснить, да и не хочет, просто следит, убивая мерзкие мысли одну за другой, пока не останется лишь пустота внутри. Чанёль опускает в широкую деревянную миску губку, прикасается влажной прохладой к коже и слегка надавливает, проводя по руке и отёкшему плечу. Больше ни единого слова не звучит, тишина прерывается глухими всплесками и смешивающимся дыханием, вода постепенно алеет, покрывается сероватой пеной. Бэкхён следит за каждым движением, но скорее неосознанно, да и, к тому же, это всё, что он ещё может делать. Когда их глаза встречается, Бэкхёну кажется, что всё внутри него всё обжигается.Никогда ещё не было так… хорошо и спокойно, как сейчас, когда чужие руки растирают так нежно, когда брови Чанёля сводятся на переносице при виде очередного размазанного синяка или ожога, как будто ему совсем не всё равно. Это важно: кому-то неприятно из-за того, что Бэкхёну плохо. О нём сожалеют, заботятся. Всё, что до этого было – ничто, правда; если нужно было выстрадать Чанёля, то цена оказалась приемлемой. Бэкхён не знает, но чувствует: то, что сейчас между ними, намного сильнее и глубже, чем он когда-нибудь мог себе представить.--- Время течёт бесконечно, плавное, неторопливое, и Чанёль не отходит больше, чем на несколько минут, будто от этого что-то изменится. Бэкхён вполне различает его съёмную квартиру, на которой уже был, только теперь всё вокруг мокрое и покрыто мутной водой, едва пахнущей травами, какими-то ужасными мазями, которые несколько часов назад притащил Минсок вместе с огромным раскладным столом.Бэкхён его всё ещё ненавидит – даже несмотря на то, что Минсок помогает, или нет, вопреки, это слишком сложно, чтобы думать сейчас, сил совсем не хватает. Всё в экзорцисте будто бы кричит о том, что делает он это не по своей воле, и не потому точно, что Чанёль попросил – то, как холодно он с ним обращается, не оставляет никаких сомнений. Кто-то другой стоит за всем этим, и у Бэкхёна нет предположений, потому что никого знакомого среди Погребальных Венков точно не имеет. Но есть так, как есть: лекарства постепенно вытягивают яд и, едва различимо шипя, заживляются неглубокие ранки. Чанёль прикрывает собою от знойного солнца и вытирает проступающий пот без устали, иногда напевая что-то бессмысленное, кажется, даже сам не осознаёт, что делает.В нём что-то сидит чужое, глубоко-глубоко внутри, Бэкхён это видит.Нужно просто закрыть глаза и представить духовное тело, это не так уж и сложно, как может казаться, дело всегда только в практике. Там, среди бархатисто-желтоватого сияния внутренней силы, цепляясь за лёгкие и гортань, сплетаясь кривыми чёрными побегами и набухая, пульсирует нечто, прорастая в самую голову узловатыми сорняками. Не цветы, не иллюзии – что-то реальней и плотнее, чем все возможные обманы. Оно неразличимо шумит, словно испорченный телевизор, звук белый и нервный, клокочущий, нагнетающиеся частоты Шепарда в самые уши. Это в Чанёле лишнее.Бэкхён обязательно всё вытащит, как только станет немного сильнее.--- После первых суток тело обретает почти нормальную чувствительность.Очень странно и сладко – вновь чувствовать себя живым.Бэкхён различает тепло и холод обновляющейся кожей, но всё ещё не может пошевелить даже пальцем, спит с Чанёлем в одной кровати, и двойственность ситуации вызывает к горлу подкатывающую истерику, которой никак не прорваться наружу. Чанёль не делает ничего, а Бэкхёну хочется так много. Хочется прижаться так близко, чтобы слышать спокойное биение сердца, обхватить за шею и сесть сверху так, чтобы сжимать коленками худые ноги. Целовать глубоко и часто – или нет, тягуче и медленно, разливая по губам ощущение пьянящей карамели, густой и обжигающей до дрожи, чтобы Чанёль ставил свои метки-укусы на шее, свои следы и отметины - делал всё, что понравится, и не останавливался ни за что.Только чтобы больше не смел отказываться.Перестал смотреть так невинно, будто ничего не понимает.Бэкхён парализован всё ещё, а Чанёль будто бы боится. Когда чувствовать получается больше, Бэкхёна потряхивает практически без перерыва, будто вместо крови одно звенящее электричество и тысячи тысяч гремящих молний в голове взрываются, искрами обдают - оставляют бесшумно невидимые ожоги и цветы вдоль линий темнеющих вен. Чанёль спит и сжимает в объятиях очень крепко, закинул бэкхёновскую ногу на бедро и опутывает собой; дыхание его, тёплое и размеренное, прямо на губы мягко ложится, а сделать ничего нельзя.Он спит, а Бэкхён просто не может.Чем меньше позволено, тем быстрее нарастает жажда.---Когда с Бэкхёна слазят синяки, он уже может двигаться.Чанёль всё так же молча стирает влажным полотенцем рыхлые темнеющие комки, это выглядит ещё ужасней, чем Бэкхён предполагал, но взамен проявляется новый и светлый бархат приятной на ощупь кожи. Кажется, уставший Чанёль задерживается там пальцами чуть дольше, проводит кончиками почти невесомо и контролирует себя всё меньше из-за нехватки сна. Бэкхён ничего не говорит о своём улучшении, от этих пугливых касаний хорошо так сильно, что останавливать совсем не хочется. Чанёль ведёт губкой по животу и внутренней стороне правого бедра, не замечая, как в наслаждении прикрываются чужие глаза. Чувствовать так много и так сразу – уже не просто удовольствие. Когда пальцы вновь задевают ногтями нежную кожу, Бэкхён не может сдержать тонкого всхлипа, не может не вздрогнуть.И Чанёль реагирует мгновенно.Застыв, он быстро переводит взгляд и всё понимает, для этого ему больше не нужно думать. Прикрывая потяжелевшими руками лицо, Бэкхён вспыхивает густым алым смущением, сам не зная, от чего именно. Три дня пробывшие вытянутыми ноги с болью и хрустом сгибаются, пытаясь прикрыть пах. - П-прости, я… Голос сухой и надломленный, будто бы отвыкший звучать. Бэкхён не знает, за что должен извиняться.Чанёль не двигается, по телу Бэкхёна начинает идти крупная дрожь – прохладно и не по себе, что на тебя смотрят, когда совсем беззащитен. Выжав тряпку прямо на пол, Чанёль вновь опускает её на вздрогнувшую грудь и ведёт ниже, где сведённые колени и то, что они так отчаянно скрывают. Мягкий напор ломает слабое сопротивление, Чанёль разводит бёдра в сторону и смотрит на наполовину вставший член Бэкхёна, пока сам Бён скулит что-то невнятное, просит остановиться.Чанёль много думал все эти дни.И решил, что просто очень хочет сделать хоть что-нибудь.Он обходит привезённый Минсоком стол, на котором лежит Бэкхён, так, чтобы оказаться прямо напротив его ног, наклоняется ниже, задевая грудью разведённые ноги. Припадает к втянувшемуся животу и облизывает будто на проверку - проступающие рёбра Бэкхёна сжимаются из-за резкого выдоха, пока сам он прогибается вниз с коротким стоном. Его ладони всё ещё на лице, и прекрасные тонкие пальцы с покрасневшими костяшками пугающе заводят, заставляя Чанёля…Впрочем, он уже совсем отключился.Та часть его, которая всегда казалась благоразумной.Оставляя языком длинные и влажные линии, следы от зубов, когда слишком сильно прикусывает, Чанёль идёт ниже и ниже, утыкаясь лицом в мягкую поросль паха. Может быть, так только потому, что Бэкхён – ёкай, или потому, что работает в Кабукичо, или дело вообще не в этом, но Чанёль вдыхает будоражащий, пряно-сладкий запах его кожи, тёмный и будто бы алый, всепроникающий, и сам стонет низко и глухо, сжимая пальцы в поисках опоры. Вновь разводит ноги, цепляясь и кусая очень больно, как всегда хотел, до дрожи в чужих коленках мучительно, заставляя Бэкхёна пытаться уйти, прикрыть себя в попытке защититься. Чанёль сильнее, ему не составляет труда раскрыть для себя ещё раз, и, может, от этого даже легче пробовать, пока лицо Бэкхёна скрыто и не видно глаз. Проще делать то, что хочется, когда нечему остановить тебя.Чанёль накрывает брыкающиеся ноги своими предплечьями, придавливает локтями, чтобы обездвижить, и берёт в рот медленно, не смея закрывать глаза. Потому что скулящие вскрики Бэкхёна и то, как тело его реагирует, как содрогается и гнётся, разрываясь отчаянно между желанием удовольствия и странным смущением – лучшее из того, что Чанёль видел за всю свою грёбаную жизнь. Член уже твёрдый и горячий, но язык скользит неторопливо, дразняще медленно - Чанёль не чувствует ни стыда, ни сомнений, их никогда не должно больше быть, если это будет касаться Бэкхёна.Всех его всхлипов и нежных стонов на выдохе. Рваных, бессмысленных просьб остановиться, потому что задыхается.И всей той силы, которой Чанёль вдруг сам по себе переполняется. Которая бежит напряжённым, полыхающим алым огнём вдоль выступивших на руках вен, заставляет брать глубже и сосать сильнее, прижиматься языком, проталкивать дальше, чтобы из самого нутра поднимающийся стон до Бэкхёна шёл. Это так, как должно быть, как было всегда, мысль очень странная, потому что кажется безупречной.Неоспоримая и единственно важная. Пальцы Бэкхёна, наконец, бессильно вплетаются в чужие волосы, стискивая пряди в кулаках и надавливая сильнее, так что Чанёль позволяет вести себя - чтобы увидеть, как Бэкхёну действительно хочется. Быстрее, быстрее, так, что становится трудно дышать, а уголки губ растягиваются до боли и потом будут остро болеть. Чанёль непроизвольно царапается, пытаясь вырвать немного кислорода, а Бэкхён почти плачет и правда ничего не понимает.Он знает слишком хорошо, как это приятно – когда тебе отсасывают, и это всегда было неплохо, даже если кто-то пытался не слишком удачно. Но сейчас совсем не так, как раньше, будто снова перемалывает по частям против воли, и новое тело чувствует ярко и сильно, до ноюще-сладкого шума в ушах, в самом сердце бунтующей мелодии тёмного, бесколнтрольнго хаоса. В сознании пылающем - всполохи чистого алого один за другим взрываются, мешаются вскриками обрывки мыслей и застревают в горле запретные слова, не смея прозвучать, и...Всё потому, что в этот раз – Чанёль.Ответ может быть только в этом.