То, что тебя уводит (1/1)

Сидящий Исин настолько неподвижен и тих, что Чондэ кажется на мгновение, что и не живой он вовсе, лишь ловкая и поразительно точная иллюзия самого себя – полая кукла без яркого грима, запоздавшее отражение на мутной воде. Сломавшаяся игрушка из трещинами пошедшего фарфора, припудренная влажной тенью кабинета, печальная и покинутая. Выдаёт – спасает – дыхание: вдохи поверхностны в равные промежутки, моргает тоже медленно.Он вряд ли ?здесь?, где бы и чем оно ни было, в том непрочном и ломком ?здесь?, в котором солнце одно, а время всё же идёт. В последние часы Чондэ перестал верить собственной памяти на окружающий мир, видит только новые углы-проблемы.- Эй?..Старший не реагирует, продолжая смотреть сквозь настежь раскрытое окно, откуда ветер неспокойный, пресыщенный полуденной духотой и отдающий химией вспарываемого жаром асфальта. Откуда шум неясный и вроде как начинающаяся обыкновенная реальность.- Исин…Вздрагивает, резко переводя уже осмысленный взгляд. Щёлк-щёлк – вернулся. С видимым облегчением откидывается назад, на мягкую спинку удобного кресла, лёгким движением руки подзывает ближе, затем на несколько секунд прижимая тонкие пальцы к подрагивающим векам. Чондэ видит ясно залёгшие под глазами Чжана густые мрачные тени.- Всё хорошо?И это не тот вопрос, который вообще стоило бы задавать, однако единственное, что приходит в голову в моменты, когда чужая душа - потёмки. ?Хорошо? не бывает по определению, наверное, это всегда попытка себя успокоить, не тревожить собственные моря внутри. Вопрос, нанизанный на открытую просьбу, отдающий интересом пугливым – потому что не знаешь, что делать, услышав. - Нет?.. – как и ожидается, Исин издаёт мягкий, пугающе безнадёжный смешок, чуть улыбается, склоняя голову. На его изогнутых губах печаль покоится, какую рисуют обычно Мадоннам, и это не может не заворожить. А ветер с его отросшими медными волосами играет почти ласково, касается незаметно и убаюкивающе. – Могу спросить у тебя то же самое.Видит насквозь будто бы – к этому никогда не привыкнешь.Чондэ подходит к другому креслу, свободному, расположенному прямо напротив шефского; тонет в его уже привычной прохладной глубине, немного липкой из-за уличного жара и собственной вспотевшей кожи, но какой-то расслабляюще-умиротворённой. - Можно закурить?Исин кивает, отвлечённо думая, что давно уже не заставал младшего за этим занятием. Короткие щелчки фирменной зажигалки, и по воздуху, без того сочному, напоенному ароматом уходящего лета, плывёт терпкий, горчащий аромат. Всё равно приятный, какой-то родной, отличается от томной вишнёвой сладости в костяной трубке Бэкхёна. Чондэ красиво выпускает бесформенный белёсый дым, прикрывая глаза с первым глубоким выдохом, хотя сам этого наверняка не знает. Рассказ недолгий и негромкий, с опусканием наиболее острых моментов – старающийся смотреть в сторону Чондэ уверен, что старшему они ни к чему. Слова извиваются и хитрят, тянут время и жилы, избегая быть высказанными, вновь и вновь заставляют увериться, что нет, не почудилось, было. Исин молчит, снова смотрит в окно.Его взгляд – абсолютно пустой.Это уже вторая сигарета, но легче не становится.- Он искал меня. Мне жаль, что ты оказался втянут, - наконец, первые несмелые слова Исина подобны далёкому грому наливающихся тёмным свинцом небес. Вызывают едва ли не эхо внутри вздрогнувшего Чондэ.- Тебя? Но, чёрт возьми, зачем?!Остывший пепел из-за нервных пальцев на паркет просыпается. И время Исина говорить – тоже медленно, осторожно, почти сомневаясь в собственном здравии, выбирая фразы намеренно короче, где меньше чувств и легче говорить. Рассказывает, что проклятый и обречённый, что в Сехуне кровь его сестры - и его тоже - клокочет, роднит и вяжет узелками алыми из памяти, боли и черни. Что не хочет плыть теперь по ?течению?, ждать судорожно и смиренно, пока за ним придут, а что дальше… Главное – говорит, что не будет.Чондэ впервые различает решительно звенящие вкрапления стали во всегда мягком голосе.- И не нужно, - тушит окурок о край растянутой футболки без рукавов, наблюдая отрешённо, как сворачивается и темнеет, шипя раздосадовано, тонкая ткань. – Они там себе пусть думают, что хотят, а твоя жизнь только тебе принадлежит, и никто не должен пытаться это изменить. ?Контракт?? К чёрту, пусть подавятся. Серьёзно, Син, к чёрту. Сейчас они живут в мире людей, и люди решают, не пережитки прошлого. Я готов даже нанять грёбаного экзорциста, нет, хоть десяток самых лучших из них, потому что так просто нас не взять.Исин улыбается уже искренней и теплей, немного стеснительно из-за услышанного, глядя на зло поджавшего губы младшего. Почему ему самому подобная идея в голову не пришла?Этот разговор действительно был необходим.- Здесь мы можем быть спокойны, Чондэ. Пока Бэкхён жив, никакая тварь не сможет пройти сквозь оставленную его матерью защиту. И пока ты не найдёшь мастера по потусторонним делам, я вполне могу пожить в нашем отеле, так что никто...Чондэ вдруг вскрикивает, резко подскакивая на месте. Из заднего кармана джинсов выпадает с глухим стуком небольшая деревянная дощечка, иероглифы на которой отчего-то исторгают невыносимый жар.Он думал всё это время, что засунул туда телефон, хоть и не совсем помнил. - Какого…Ослепительная вспышка разрывает комнату на части, вставший было Чондэ пятится и, путаясь в ногах, шумно валится на пол, задевая ещё и подлокотник кресла. Исин подхватывается с места, но мгновенно отшатывается к стенке, а больше ничего за режущим белым и не видно.Секундная пустота подобна бесконечной ужасающе слепоте.Когда сияние всё же стихает, слабеет, Чондэ яростно трёт глаза, пускающие злящихся чёрных мушек и тошнотворные бензиновые потёки, смутно различает в выступившей влаге высокую светловолосую фигуру рядом с почти вжавшимся в холодный бетон Исином. Протянутая рука, протестующий крик – секунда, и в комнате он остаётся один. - Какого… же ублюдочного чёрта тут происходит?!! Твою мать, какого, я спрашиваю, чёрта?!.. ?Бэкхён защитит?, да?.. --- Первое, что Исин чувствует, стоит только ногам вновь обрести твёрдую почву – сильнейший удар по руке, почти электрическое треск оглушающей боли вдоль натянутых вен, переходящий остро в бок и спину. Широко раскрыв глаза и пройдя сквозь смазанный цветовой хаос, он понимает, что врезался в одну из деревянных подпорок ярко освещённого открытого помещения.Пытаясь удержаться хотя бы за прохладное дерево, Исин крепко жмурится, а затем часто начинает моргать, пытаясь привести в порядок зрение, раз голова, кажется, окончательно тронулась. Сердце вот-вот рёбра проломит, вывалится, предательски убежит подальше; по телу дрожь от мечущихся от края до края растревоженного сознания догадок.- А осторожней никак нельзя было?.. Укоряющий голос звучит почти безопасно, но когда чьи-то ладони пытаются лечь на лоб и плечо, Исин что есть сил бьёт, никуда особенно не целясь. Просто потому, что ещё может, а значит, должен.- Видел, какой он? – раздражённо бросает другой голос. – Ещё жалеть эту истеричку?Постепенно взгляд проясняется, однако тело подозрительно слабеет, словно жизнь и правда способна ?вытекать? не только с кровью. Не удерживаясь на ногах, с всё ещё ноющей пульсацией в дрожащей руке, Исин оседает вдруг на пол, понимая, что надеяться больше не на что. Вот он там, где оказаться хотел бы меньше всего, почти полностью во власти человека, которого уже ненавидит. Хотя нет, не человека. Ёкая. И никто его не защитит.- Ты же ему чуть руку не вывернул, я бы тоже озлобился.Нежное светлокожее лицо в обрамлении мягких русых волос оказывается совсем близко, шепчет едва слышно ?не бойся?, прикасаясь указательным пальцем к пылающему лбу. Исину уже всё равно, а боль отчего-то стихает, будто отлив на морском побережье. Голосов тоже не слышно, странный белый шум всюду, даже в ломающих рёбра биениях. Исин сдался быстрее, чем обещал самому себе.Ну что же, этого стоило ожидать. ---Пряный дым настойчиво толкается в лёгкие, тяжёлым прозрачным саваном лицо покрывает, едва тёплый и колкий. Будто жжёные травы и горький вяжущий сок одновременно вдыхаются, а его неявные касания приносят облегчение – как если бы ласковые руки поглаживали, ограждали от мира.И ещё мелодия – грустная и неторопливая, что поётся вполголоса, но впитывается жадно.На языке, который кажется волшебным.Исин открывает глаза, видя перед собой всё то же ангельское лицо.А всё же, мог он умереть?- … Ифань не такой грубый, каким хочет казаться, просто… он тоже от тебя не в восторге, - короткий смешок совсем не обидный. – Он всегда мечтал проверить на прочность наследника Бёна, только вот Бён Бэкхён хоть вполовину настолько дикий, как о нём говорят… - Хах, дикий? - вырывается непроизвольно. - Бэкхённи бы ему яйца оторвал и на шею колокольчиками повесил, он не просто "дикий"... Исин хрипит, пытаясь говорить, горло словно растрескалось изнутри, но почему-то становится весело. Смех, обрывающий фразу, выходит грубым и хриплым, рваным, заставляет начать давиться из-за наждачной сухости языка. - Потише, человек, - цокает недовольно светловолосый парень, пытаясь отмахнуться от клубов сизого дыма – присмотревшись, Исин замечает, что длинные палочки благовоний дотлевают совсем рядом с ним. – Пока лучше помолчи, больше сил останется.Хорошо, Исин помолчит. Ему всё равно уже деваться некуда.---Ву Ифань в покои отца врывается бесцеремонно, как в свои собственные, будто уже вошёл в роль наследника, отсидев положенное у скромного гроба с яркими жёлтыми хризантемами и выплакав чёрную горечь расставаний. Чунмён, лежащий на мягком тонком футоне и ожидающий, пока остынет дневной чай, давно уже устал от этого, но сам виноват, раз не смог научить сына почтению.Дети ведь такие цветы жизни, даже если и пакостят по молодости.- Я не собираюсь делить жизнь с этим убогим, пап. Делай с ним что хочешь, хоть Луханю отдай, хоть Сехуну, но мне такое не нужно!..Чунмён тихо и устало вздыхает, по-прежнему не убирая лицо от широкого экрана планшета. Вот никогда не досмотришь сериал нормально, вечно требуется решать какие-то проблемы.- Это воля твоего деда, а не моя, - монотонно, в тысячный раз объясняя. - Да к чёрту такую волю!Ифань зло пинает носком дорогих кроссовок (за которые Чунмён заплатил очень даже прилично) одну из разбросанных по комнате подушек, больших и бесформенных, бежевых, словно скопления кофейного крема. Конечно, жалко мебели, но куда важнее – выразить протест, пусть даже он и останется всё таким же неприемлемым.- Ифань, я занят.- Вот уж удели сыну хоть минуту грёбаного драгоценного времени.Чунмён проводит рукой по гладким вишнёвым волосам, почти сдаваясь в этом жесте; несколько секунд нерешительно продолжая смотреть в экран, он всё же откладывает мгновенно погасший планшет, глубоко вдыхая и выпрямляясь на расстеленном футоне.Лицо Ифаня – из чистых ровных линий, резкое у сильно прищуренных глаз и сердитое – у поджавшихся полных губ. Одно из постоянных его состояний, ничего удивительного. На левом предплечье, открытом в излишне свободной рваной майке – длинные и неровные алые линии, на которые теперь красноречиво смотрит любопытный Чунмён, чуть приподнимая брови.- Это? – Ифань вытягивает руку, чтобы было лучше видно. – Полагаю, предсвадебный подарок от ?невесты?, - почти выплёвывает. – Пап, ну серьёзно. Это нелепо. Дед был повёрнутым на голову, под конец жизни окончательно тронулся, сам знаешь! Какие свадьбы, дети?! Ладно, может, с Сехунни у него и вышло что-то, но неужели ты веришь, что человек действительно обладает достаточной для нас силой? Иногда Чунмёну приходит в голову, что сын похож на молодого разгорячённого дракона, которому только палить бы всё вокруг и летать свободно, не зная ничего, кроме песни ветра. В какой-то степени это – прекрасно, но Ифань – всего лишь лис.А лисы должны знать своё место.- Я ничего не знаю и ничего не думаю. – Чунмён недовольно ёрзает на остывающем футоне. На фоне своего слишком высокого сына он сам ребёнком выглядит, это всегда смущало. – И тебе не стоит так отзываться о предках, пусть где-то ты и прав. Имей совесть не говорить о дедушке в таком тоне. Чжан Исин нужен нам не для какой-то старой выдумки.Чай приятно тёплый в этот августовский зной, уже не обжигает, ещё не холодит, скользит по пересохшим губам живительно горчащей влагой. - Ты ведь знаешь, что мы все подвержены инфекции – и лекарства пока не найдено. Мы умираем, и делаем это быстрее, чем успеваем восполнять потери. Я разговаривал недавно с лидером Гю, болезнь добралась и до его владений, есть случаи заболевания в других домах – значит, она окончательно выбралась за наши пределы. Меня не волнуют пророчества, я лишь хочу сохранить наш вид.- И каким образом тебе поможет в этом человек?Ифань подозрительно затихает, смотрит на отца настороженно. Тот делает ещё несколько маленьких глотков, прежде чем ответить, жмурится на проникающие сквозь открытую веранду солнечные лучи.- Пока ещё не знаю. Но лучше держать его поблизости. Послушай… - Чунмён смотрит спокойно, говорит тихо и ласково, почти упрашивая, но в этом лишь видимость – всё было решено задолго до этого разговора. – Тебя никто не заставляет жить с ним как со своим супругом. Он просто будет здесь, под нашим контролем, вы даже можете и не видеться. Единственное, что я тебе запрещаю – причинять человеку боль.- А если он бьёт меня?!- Значит, терпи. Ты намного сильнее, любое твоё движение может убить, не забывай. А теперь вали уже отсюда и дай мне спокойно досмотреть сериал, иначе я тебя покусаю.Конечно, в любой другой момент услышать такое было бы даже смешно.Но не тогда, когда твой отец – глава одной из самых сильных сверхъестественных ветвей-семей в Токио, а кроме всего прочего – яко* кицунэ с тремя хвостами, которому ничего не стоит перегрызть шею так быстро, что не успеешь даже начать читать молитву.