Часть 3 (1/1)

Пальцы и ладони уже совсем почернели от карандашного грифеля, так часто она ненароком прикасалась к эскизу, размазывая его по бумаге. На скамейке и траве вокруг скопилось уже порядочно испорченных черновиков, которые Бев хотела собрать и выкинуть до ухода. Желательно даже сжечь, чтобы никто не наткнулся на ее позор. Ведь теперь получилось в сто раз лучше. Именно тот фасон верха, именно та юбка, которую она хотела. Простые, которые не вывели бы из себя ее отца, но при этом современные, выгодно подчеркивающие, как Бев надеялась, ее фигуру. Как же ей не терпелось скорее начать шить. Она уже почти заканчивала рисунок, когда подлокотник скамейки, на которой она сидела, жалобно скрипнул, и на девушку упала чья-то тень. — Знаешь, для медведя ты справилась очень даже неплохо.Бев вскинула голову, раздражённая тем, что к ней стало так легко подкрадываться. ?Ты вечно летаешь в облаках, Беверли. Ты очень меня тревожишь?. Беверли нахмурилась и тряхнула волосами, чтобы прогнать мысли об отце, посмотрела на нежданного гостя. На подлокотнике скамьи удобно устроился какой-то парень. В синих джинсах, расстёгнутой ковбойской рубашке поверх футболки, огромных, не по погоде тёплых, тяжелых кожаных ботинках. Высокий, с русыми волосами и синими глазами. Приветливо улыбался ей. Бев уставилась на него, не понимая кто это вообще и о чем тот толкует. Снова не понимая. Уже второй раз за вечер, между прочим. — Я видел, как ты танцевала с тем парнем, — незнакомец неопределённо кивнул в ту сторону, куда недавно ушёл Ричи. — И для медведя вышло хорошо. Поверь мне, в местных кабаках я видел много танцующих медведей. — Оосподи-суси, неужели Ричи так громко вопил, что теперь я опозорена на весь Мэн, — она рассмеялась, наконец поняв, о чем это он. Все просто. Этот парень всего лишь был рядом, когда она и Тозиер устроили этот импровизированный танцевальный номер, вспомнив давно прошедший конкурс талантов в школе. Едва уловимое подозрение, недоверие, зародившееся в ней при виде незнакомца, который появился из ниоткуда, как черт из табакерки, мгновенно рассеялось. — Роб Грей, — он протянул ей руку, не отводя взгляд. Смотрел так пристально, словно околдовывал. Беверли казалось, что в синих глазах играют янтарные блики. Фонарь виноват, наверно, — пронеслось у неё в голове. — Беверли Марш, — представилась Бев, отвечая на рукопожатие. — Давно ты в Дерри? Я что-то тебя не помню. — Он был тощий и бледный, на вид старшеклассник, может, на пару лет старше, но в школе она его определенно не видела. Роб усмехнулся, опустил голову, снова посмотрел на неё. — Я жил здесь всегда, просто мы, видимо, раньше не пересекались. А в последние годы так вообще прописался в больнице, — Роб взглянул на неё как-то виновато, чем до боли напомнил Эдди. — Оу. Что случилось? — Бев с сочувствием посмотрела него, неосознанно потянувшись и схватила его руку. Роб усмехнулся, сжав ее маленькую ладонь в ответ. Пальцы у неё были тонкие, длинные, с едва заметными желтыми пятнами от сигарет и несколькими простыми кольцами, когда-то купленными ее матерью на барахолке по дешевке. — Да вот парочка злобных микробов надолго испортили мне жизнь, — ответил Роб, драматично всплеснув руками. Бев не заметила, как он, выпустив ее пальцы, сжал кулаки так сильно, что даже костяшки побелели. — Болел попеременно то бронхитом, то пневмонией. В последний, надеюсь, раз, врачи уже выгоняли меня из больницы, сказали больше не возвращаться, — Он резко замолчал, словно смущенный тем, что рассказывает эти неинтересные перипетии жизни первой встречной девушке, найдя в ней благодарного слушателя. — Какие злые, должно быть, микробы, — не удержавшись, Бев понизила голос, сдвинув брови вместе, карикатурно изображая коварного диснеевского злодея, и несмотря на его грустный, растерянный вид, мягко рассмеялась. Роб улыбнулся вслед за ней, пытаясь расслабить напряженные, сомкнутые в немой злобе челюсти, ведь один такой микроб сидел сейчас прямо перед ним. — Самые злобные, которых я когда-либо встречал, — Роб вздохнул, задумчиво посмотрев вдаль. Беверли он в тот момент показался очень грустным и одиноким, всеми покинутым. Как будто эти несколько лет болезней, о которых он сказал, отпечатались не только на его здоровье, но и душе. — Для медведя ты танцевала, конечно, неплохо, но и не идеально, — проговорил он после небольшой паузы, кашлянул, словно вдруг поняв, что сказал что-то неподобающе резкое, — Но возможно, я дам тебе шанс исправиться. У Бев округлились глаза, когда она поняла, что Роб имеет ввиду. Стряхнув с себя оцепенение, она снова оживленно замахала руками для верности. И что это сегодня всех тянуло с ней потанцевать? — Ну нет, ковбой, спасибо, я пас. На сегодня, пожалуй, с меня хватит. Роб уже легко спрыгнул со скамейки, потянулся, хрустнул шеей, разминаясь. Протянул ей руку, улыбаясь.— Да ладно тебе. Неужели жалко одного танца для нового знакомого?Она чуть посомневалась, но все же взялась за его ладонь, слезая вслед за ним, он тут же потянул, чуть не уронив ее на себя. — Я ведь заслуживаю немного счастья после болезни, правда? — Роб подмигнул ей, утягивая за собой на траву, чтобы им было, где развернуться. Казалось, с него разом схлынула вся та боль и одиночество, смущение, когда он рассказывал ей про свои несчастья. Взгляд стал даже каким-то игривым, как будто ему натерпелось повеселиться, немного пошалить. ?Давай немного поиграем, малышка Бев?Роб сразу закружил ее в танце. Раскручивал, отпускал, то пропускал под собой, ловко подхватывая с другой стороны, круто развернувшись, то перекидывал через плечо, подхватывая, ни разу не дав упасть. Проходил дорожки шагов, отходя от неё, затем стремительно, как зверь, снова оказывался рядом, сжимал ее ладони в своих, и снова крутил-крутил-крутил. Он был ловким, гибким, чувствовал каждое ее движение, даже когда она сбивалась с ритма, легко подстраивался под ее шаг, позволяя ей выровняться, ни разу не наступив ему на ногу. Глаза отливали янтарным в свете фонаря, притягивая. Бев чувствовала жар, когда ее ладони опускались ему на плечи, когда он проходил пальцами по ее спине, уводя в очередное движение. Разум словно заволокло пеленой. Как будто она уходила под воду, едва различая свет на поверхности. Стыдно признать, но танцевал он определённо лучше Ричи. В конце концов, выдохнувшись, они остановились, повалившись на траву, а чуть отдышавшись и смеясь, вернулись на скамейку. Бев достала из рюкзака сигареты и прикурила, с удовольствием выпуская дым в сгущающиеся сумерки. Наваждение, окутавшее их обоих, рассеивалось. — А что ты рисовала? — Роб вытянул шею и заглянул ей через плечо, где все ещё лежал, забытый, эскиз платья.— Да так, ничего особенного. Платье на выпускной. — Бев смущённо протянула ему рисунок.Роб, поправив невидимый монокль, нарочито тщательно рассматривал эскиз, картинно почесывая подбородок, прищуривался. Бев улыбнулась, так он напоминал ей Ричи в этот момент. — Знаешь, я конечно не модельер, но вышло неплохо. Мне кажется, ты сможешь заработать на этом состояние, — торжественно заключил он, возвращая ей лист. — Только не в Дерри, — Бев тяжело вздохнула, убирая блокнот обратно в рюкзак. — Разве только буду часами, как Золушка, раскладывать пуговицы по цветам и размерам. — Надо же с чего-то начинать, — Роб пожал плечами. — Попробуй. А потом все двери для тебя открыты. Чикаго, Нью-Йорк, Париж. — ?Только черта с два я тебя отпущу?, — подумал Роб. Беверли вдруг задумалась, глядя куда-то в кружево ветвей стоявшего напротив дерева, напрочь забыв о Робе. А ведь неплохая идея. Устроиться куда-нибудь на подработку, научиться шить профессионально. А потом уехать исполнять ещё призрачную, едва сформировавшуюся мечту, подальше из города, где у неё почти ничего не осталось, кроме таяющих, болезненных воспоминай. Где-то вдалеке часы пробили десять, вырвав Беверли из грёз, которым Роб отнюдь не мешал, надеясь, что она запомнит, кто именно открыл ей глаза на ее мечту, кто показал ей ее собственный талант, окрыляя. А летать она будет вместе с ним. Летать там, внизу. Беверли, будто наконец, окончательно, проснувшись, вся встрепенулась, испуганно глядя по сторонам. Встретилась взглядом с Робом, смущенно ему улыбнулась. — Знаешь, мне, наверное, уже пора, — протараторила она извиняющимся голосом, схватила рюкзак, встала со скамейки и протянула ему руку для прощания. — Было приятно познакомиться с тобой, Роб. Роб пожал ее протянутую ладонь. — Я тоже, мисс Беверли Марш. Знаешь, буду рад видеть тебя снова. И потанцевать ещё раз. Бев уже шла по дорожке в сторону дома, обернулась. — А как ты найдёшь меня? — прокричала она ему через плечо. Скрытый в темноте, Роб ухмыльнулся. — Не волнуйся, в этом городе я везде тебя найду. Он посидел на скамейке ещё немного, смотря ей вслед, пожирая ее глазами. Беверли Марш выросла в ослепительную красавицу, а ведь ей всего, он прикинул, лет семнадцать? Пеннивайз тряхнул головой. Он вернулся в свою земную оболочку совсем недавно, и видимо ему все же до сих пор не удалось вычистить все следы этого мусора, Роба Грея, который жил в этом теле последние пять лет, которые танцующий клоун провёл в безмолвной темноте, стараясь собрать себя по кускам. Эти микробы, мелюзга, у которой ещё молоко на губах не обсохло, ухитрились его сильно потрепать тогда, в пятьдесят восьмом. И пяти лет явно было мало для полного восстановления, но даже сейчас, растеряв большую часть своих сил, не имея возможности даже сменить облик на что-то более могущественное, чем это жалкая двуногая тварь, которая несколько лет подряд разве что не блевала кровью, Пеннивайз больше всего на свете хотел поквитаться с ними. Уничтожить их. Раздавить. Сожрать и выплюнуть косточки. Наконец вернувшись, он обнаружил, что главная пакость, этот мерзкий Заика Билл, сумевший перехитрить его во время ритуала Чудь, уже пару лет как уехал из города. Пеннивайз чувствовал одновременно и разочарование и, стыдно признать, облегчение. Биллу Денбро танцующий клоун хотел отомстить больше всего, но при этом именно пацан смог в одиночку одолеть его. Пеннивайз, пребывая в таком слабом теле, все ещё боялся мальчишку, презирая себя за это. Тогда, после возвращения, клоун несколько недель провалялся в доме на Нейболт-стрит, словно в бреду. Ему удалось вернуть контроль над телом, потеснив от штурвала эту свою запасную человеческую сущность, но жалкая оболочка, этот временный, как Пеннивайз надеялся, приют, все ещё никуда не годился. Его лихорадило, тошнило, кости будто ломались каждую гребаную секунду, голова раскалывалась от боли. Словно бывший квартирант, ныне выселенный за неуплату, упрямо не хотел съезжать, освобождая жилплощадь. Но клоун тоже был упрямым. Очень упрямым. И все же ему удалось затолкать Роба Грея на самое дно разума, откуда тот уже не мог ежесекундно орать у него в голове от боли и ужаса, сотрясая дрожью это слабое тело. В конце концов Пеннивайзу удалось прийти в себя, восстановиться достаточно, чтобы быть способным стоять на ногах хотя бы целый день, не корчясь в приступах чудовищной, ломающей агонии. Это было похоже на долгожданное восстановление после болезни, когда в одно прекрасное утро ты просыпаешься и понимаешь, что кашель покинул твои легкие, что тебя больше не душит жар, из-за чего ты покрываешься липким, холодным потом и трясёшься в судорогах. А, как известно, с выздоровлением рука об руку приходит зверский аппетит. Клоун уже пару раз выползал в город, чтобы разведать обстановку. Наблюдал за людьми, рассматривал их, проникая к ним в голову, выуживая самые потаенные, самые ужасные, леденящие кровь страхи. Выискивал тех, кто мог бы ему помешать, подобно этому чертовому клубу неудачников. Не найдя никого, обладающего такой же силой, высматривал загнанных детей, бродящих по городу в растерянности и одиночестве, у которых не было друзей, стоящих за ними горой, о которых не пеклись родители, которых было бы легко застать в каком-нибудь отдаленном, безлюдном месте и с наслаждением...перекусить. Пеннивайз как раз был в Бесси-парке, следя за мальчишками, бросающими мяч на поляне. Со стороны дети казались счастливыми, упивающимися долгожданными летними каникулами, кожей впитывающими летнее тепло. Но танцующий клоун знал о них чуточку больше. Например, что у одного мальчишки была помешанная на Библии фанатичка-мать, которая запирала его в чулане без света, еды и воды на всю ночь, стоило ей заметить у него журнал с порнографическими картинками. Второго часто колотил пьяный папаша, стоило только мальчонке чуть помедлить, когда отец требовал принести ему ещё пива из холодильника. Пусть танцующий клоун и покинул ненадолго свои охотничьи угодья, Дерри оставался Дерри. И ему все ещё было, чем поживиться, ведь здесь были дети, избиваемые родителями, унижаемые сверстниками, которые вовсе не хотели сегодня возвращаться домой и предпочли бы прогуляться по темному, опустевшему городу. На свою беду. Пеннивайз уже предвкушал сегодняшний пир. Как он будет бесшумно следовать за своей жертвой, как дождётся, пока ребёнок останется совсем один, перестанет оглядываться по сторонам, утонув в омуте своих мыслей, не замечая надвигающуюся на него тень. Как он наконец вопьётся клыками в нежное мясо, а по подбородку потечёт ещё тёплая кровь...Он едва не зарычал от предвкушения, когда заметил в парке эту несносную рыжую девчонку, всадившую в него серебряную пулю на Нейболт стрит, которая впервые за много миллионов лет причинила ему боль, до чертиков напугав его. Живую и здоровую, до тошноты отвратительно дергающуюся под то, что люди называют музыкой, с этим надоедливым очкариком с незакрывающейся пастью. В клоуне закипала ярость, щедро приправленная завистью, которую он старательно не замечал, пытаясь верить, что это лишь ещё один случайно пробившийся на поверхность инстинкт Роба Грея. Зависть или не зависть, а девчонка могла стать идеальной мишенью для мести, средством удовлетворить его голод по крови. По страху. Она ведь наверняка все ещё чего-то боится. А пока стоит как можно сильнее усыпить ее бдительность. Заставить поверить, что Пеннивайз их стараниями действительно мертв. Что она в безопасности, несмотря на то, что все ее защитнички разъехались по разным концам страны и уже наверняка забыли о ней и их фальшивой дружбе. Пеннивайз скривился — окружить ее лаской и заботой, которую она вряд ли когда-то чувствовала в своей забитой, омраченной обезумевшим отцом, серой жизни. Клоун намеревался вскружить ей голову. А потом свернуть шею, упиваясь ее предсмертной агонией. Пеннивайз задумался, ухмыляясь. Сколько времени он не ходил на свидания? Пару миллионов лет?