Глава 26. Роспись на фарфоре (1/1)

Я в рассказе Толстяка едва разобраться успел, а тут Молчун возьми и выдай нечто совершенно противоположное, поди его пойми.— В чем дело? — спросил я.Он указал на гроб.— Посмотри на головы. Видишь разницу?На туловище, точно виноградины в грозди, сидели шесть голов разного размера. Все, что я мог про них сказать, — меня от них того гляди наизнанку вывернет. Я покачал головой, стараясь сдержать тошноту.— Приглядись внимательнее, — сказал Молчун. Я прищурился и наконец-то понял, что он имел в виду.Из всех шести голов только одна, на самом верху, обладала чертами лица или даже полноценным лицом. Все остальные и на головы-то не походили — скорее, они выглядели как выросшие на теле гигантские опухоли.Я все понял. Следуя мысли Молчуна, я посмотрел на руки и обнаружил, что все они, вроде бы, сочленены с туловищем, таким искореженным, словно его провернули в крайне мощной стиральной машинке. Черная вода искажала картину, потому-то поначалу и казалось, будто это несколько тел перекручены вместе.Чем дольше я смотрел, тем меньше что-либо понимал. Я все никак не мог поверить в предположение Молчуна.Если в гробу и правда лежит редкая уродливая тварь с двенадцатью конечностями, то откуда она взялась и что это такое? Как вообще можно было вырастить это чудовище до таких огромных размеров?Толстяк сплюнул и произнес:— Да разве это человек? Это ж жук жуком!Хоть его характеристика и было точной, мне она показалась довольно жестокой.— Вода искажает, — возразил я. — Может, еще рано делать какие-то выводы. Строго говоря, прежде такое тяжелое уродство считалось проявлением зла. Родители убили бы его сразу после рождения. Он просто не успел бы вырасти.— Порой случаются исключения, — заметил Молчун.Я, все еще не убежденный, покачал головой.— Вообще-то проверить — раз плюнуть, — заявил Толстяк. — Сделаем, как я сказал, — возьмем в соседней камере пару баклажек и вычерпаем воду. Разглядим получше, а заодно глянем, что там за табличка под этим чучелом. Мало ли, что тогда выяснится.Перспектива найти хоть какой-нибудь текст меня воодушевила. С тех пор, как мы вошли в гробницу, мне не встретилось ни одной надписи, а я хотел узнать хоть что-то о владельце могилы. Надпись на камне, если она там есть, могла бы сильно нам помочь.Ни слова больше не говоря, мы с Толстяком отправились в камеру в другом конце коридора, где взяли три фарфоровые чаши с ручками — настоящие сокровища, которые там, снаружи, стоили бы миллион долларов. По профессиональной привычке я вгляделся в бело-голубую фарфоровую глазурь и пораженно застыл. Я и предположить не мог, что передо мной окажется не роспись, а целый сюжет.Когда я впервые увидел чаши, голова у меня была забита мыслями о том, что случилось с Третьим дядей, и я не присматривался. Теперь, глядя на одну из них, я подумал, что должен был догадаться раньше.Войдя в эту гробницу вместе со студентами-археологами, Третий дядя удостоил найденное лишь беглого взгляда и тут же уснул. Но с его спутниками-то дела обстояли иначе. Они впервые оказались в гробнице, ими владел азарт. Тщательно изучить всю посуду было бы так естественно. Так, может, в росписи содержится ключ к их исчезновению?Я торопливо взял еще несколько чаш и принялся их рассматривать. На них были изображены люди, занимавшиеся строительством. Кто-то чинил каменную кладку, кто-то вез бревна, другие мастерили деревянные балки. Длинная череда картинок на погребальных сосудах показывала этапы возведения здания в хронологическом порядке. Я изучал одно изображение за другим, и у Толстяка лопнуло терпение.— Что, такая проблема горшок выбрать? Кончай уже привередничать. Хватай любой и пошли.Но я пропустил его слова мимо ушей. Нагнувшись, я принялся переходить от одной вазы к другой, чтобы рассмотреть рисунки. Остановился я, только когда добрался до восьмиугольной вазы, самой последней в ряду. Изображение на ней представляло яркую, впечатляющую картину. На этом история обрывалась, но наверняка на сосудах в других камерах имелись еще записи.От азарта у меня дух захватило. По картинкам не выходило сказать наверняка, что строили эти люди, но явно что-то огромное, не меньше Запретного города. Однако архитектурный стиль отличался от принятого в Центральных равнинах. Я понятия не имел, где в Китае могли возвести такую махину. Собравшись рассказать Толстяку о своем открытии, я обернулся, но обнаружил одну лишь темноту. Эта сволочь удрала.Вот засранец, знал же, до чего я ненавижу оставаться один в таких местах, но не сумел наскрести довольно порядочности даже сказать мне, что уходит. Схватив первую попавшуюся чашу, я встал и поспешил в слуховую камеру на той стороне, однако стоило выйти в коридор, и я застыл, как вкопанный. Дверь исчезла; передо мной снова была одна гладкая нефритовая стена, и, хотя я прекрасно понимал, что просто сработал механизм ловушки, я никак не ожидал, что это случится так быстро. Меня начала охватывать паника.Торчать в одиночестве в темноте в древней гробнице и ждать, мне не хотелось ни капли.Я постарался взять себя в руки. Все, что от меня требовалось, — проявить терпение. Лифт явно срабатывал довольно часто; по моим прикидкам дверь в любом случае должна была вернуться через какую-то пару минут.Вот только без Толстяка в гробнице было пугающе тихо. Все, что я слышал, — лишь стук собственного сердца, и с каждым мгновением он становился все громче. Темнота казалась непроглядной, а минуты в этом месте тянулись вечность. Я просто не мог больше терпеливо ждать.Я глубоко вдохнул и направил луч фонарика на темный дверной проем перед собой. В нем совсем ничего не было видно, только то, что рисовало мое воображение, и меня не оставляло ощущение, что оттуда на меня кто-то смотрит.Во рту у меня пересохло. Я знал, что обязан что-нибудь сделать, иначе сойду с ума от страха. Наклонив голову, я пошел обратно в камеру, которую только что покинул, желая убедиться, что изучил все фарфоровые чаши. Но стоило приблизиться, и оттуда донесся жуткий вопль. Я направил фонарик в дверной проем и увидел, как из круглого отверстия посередине камеры выбирается морская обезьяна. Ее чешуйчатая морда уставилась на меня.Вылетев в коридор, я зажмурился и рванул со всех ног, но споткнулся о вазу и упал. Оглянувшись, я обнаружил позади лишь два светящихся зеленых глаза. Они быстро приближались.Я стиснул зубы, поднял вазу и швырнул в них. Обезьяна отреагировала мгновенно. Поняв, что у меня есть оружие, она не стала бездумно бросаться на меня, а сменила тактику и одним прыжком взлетела на потолок. Я воспользовался возможностью нырнуть в дверь слева от меня и тут же ее захлопнул.У порога имелся автоматический каменный засов. Стоило мне закрыть створку, как он встал на место. Я оказался в безопасности. Обезьяна орала, ревела и колотила по двери, пытаясь добраться до меня, но я знал, что та сделана из камня и существу из плоти и крови ее не сломать.

Поколотившись в дверь без всякого результата, морская обезьяна решила попробовать пролезть в щель между ней и стеной. Увидев, как она пытается ввинтиться в нее головой, я пришел в ярость, схватил ружье, нацелил его в это отверстие и нажал на спусковой крючок. Куда именно я попал, я не видел, но слышал, как морская обезьяна заверещала и отскочила от двери.Торопливо перезарядив ружье, я включил фонарик и прожектор, чтобы посмотреть, где же я очутился. Через мгновение помещение залил свет. Одного взгляда мне хватило, чтобы охнуть от потрясения. Я находился в огромной круглой камере с гигантским бассейном посередине, причем замер на самом краю. Еще один шаг — и я бы в него свалился.Посередине бассейна располагался какой-то предмет, и, судя по резьбе на нем, это почти наверняка был гроб. Я улыбнулся. Владелец этой гробницы был человеком умным, и собственный гроб оформил в виде ванны. Должно быть, при жизни он любил купаться.

Я направил фонарик в воду. Дна было не разглядеть, так что я понятия не имел, насколько тут глубоко — возможно, пропасть уходила в самую нижнюю часть гробницы. И тут, пока я пытался что-нибудь рассмотреть, я почувствовал нестерпимый зуд в шее.