Игры разума (1/1)

- Ваша подписка о невыезде аннулируется. Распишитесь вот здесь... и здесь, и можете быть свободны, - Ён принял из наманикюренных пальцев предложенную ему ручку. Пока он ставил подписи в указанных местах, брюнетка не сводила с него пристального взгляда, и весь ее вид буквально мигал недоверием, словно маяк во тьме. Она продолжала не верить в его невиновность и хотела, чтобы он видел это. Предвзятое отношение. Ён часто сталкивался с ним от женщин. Они либо пускали на него слюни, не стесняясь демонстрировать свои желания, либо терпеть не могли, с не меньшей откровенностью. Потому что… Он поднял голову, прямо взглянув на своего следователя. Она не отвела глаз. Напротив. Ее взгляд стал сверлящим, практически агрессивным. - Вы стали полюбезнее, - он непринужденно усмехнулся, но собственный его взгляд изменился, дав ей то, чего она действительно хотела. Заинтересованность. Едва уловимая перемена в лице мужчины, не пошлая, не вызывающая, но всем знакомая и понятная, она говорила: ?подо мной ты бы смотрелась куда лучше, чем напротив меня?. - Стала, - она ответила ему похожей усмешкой, не разрывая зрительного контакта. Она была явно не из кокетливых, но ее глаза мгновенно ответили ему: ?что ж, вынуждена с вами согласиться?. И Ён лишний раз убедился в собственной правоте. Проблема была в том, что он мог получить практически любую, но его могла получить не каждая. За всю свою жизнь он никогда не был счастлив по-настоящему. Счастлив так, как бывают другие. Просто и покойно. Уютная теплая близость, руки, что всегда норовят коснуться друг друга. Стабильность. Всего этого у него никогда не выходило. Женщины, которых он любил, разбивали его вдребезги, в грязных сапогах ходили по его душе, а он мучил их в ответ, отталкивал, но не отпускал, унижал и тут же тащил в постель, заставлял бояться себя и ласкал одновременно. Все это было нездорово, все это было какой-то невообразимой херней, он знал об этом, потому что всегда мечтал о другом, мечтал и завидовал нормальности других людей, завидовал даже собственным родителям, у которых, как ему казалось, была та самая уютная стабильность, было недосягаемое для него счастье. ?И почему мы не можем быть обычной нормальной парой, как сотни вокруг нас?? - спрашивала его последняя любовь, тяжело дыша, лежа у него на плече. После очередной ссоры они трахались, как сумасшедшие, оба понимая, что уже не могут трахаться без этого. Их отношения давно развалились, даже секс стал полем боя. Но они держались друг друга так, словно на земле их осталось только двое. ?Помрем со скуки?, - отшучивался он, каждый день задаваясь этим же самым вопросом. Почему? Может, они просто не созданы для нормальной жизни? ?Неудачники должны держаться вместе, так?? - она тоже шутила, но глаза ее были тоскливыми и испуганными, как у загнанного в угол зверя. ?Ага?, - он уходил в душ, а она начинала строчить смски, содержание которых он не хотел знать, потому что боялся, что однажды убьет ее. - Только не думай, что я убеждена в твоей невиновности, - ироничный голос Марты прервал неровную нить его размышлений. – Если тело нашли в подвале Ачоа, то…- Это еще ни о чем не говорит, не снимает с меня подозрений, и дело будет расследоваться дальше, - спокойно перечислил за нее Ён. - Именно так, Аристеги, именно так, - с радостью подтвердила дама. - Что ж, может это и правильно, - он согласно кивнул, поднимаясь с места. - Что ты имеешь в виду? – комиссарша подозрительно уставилась на него. Странный все-таки парень. Очень странный, если не сказать мутный. Она задницей чувствовала, что он виновен. Не в том, так в другом. - Все мы в чем-нибудь виноваты, разве нет? – Ён убрал в карман права и бумажку о том, что он волен катиться из этого проклятого поселка на все четыре стороны, но не почувствовал облегчения. Неужели он больше не хотел уезжать… - Я тебе посоветую тщательнее подбирать слова, иначе кто-нибудь может их записать… следователь, например, - она улыбнулась холодными бордовыми губами. Он знал, что они холодные, даже ни разу не прикоснувшись к ним. Выйдя на улицу, Ён Аристеги попытался вздохнуть полной грудью, ведь это была долгожданная свобода, но у него не вышло. Грудную клетку обложило, словно после долгой и тяжелой пневмонии. Так называемая побочка от лекарств, которые он пил горстями, даже не читая вложенных в пачки километровых противопоказаний. Он сел в машину и достал телефон. С экрана на него накричали двести пропущенных от Хавьера. Он позвонит ему, чтобы попрощаться, может быть, даже решится увидеть его, чтобы обнять перед долгим-долгим отъездом ?на всю жизнь?. Но не сейчас. Сейчас он поедет домой и будет дотошно и кропотливо собирать вещи, которые поместятся в одну дорожную сумку, большим он здесь не оброс, давя в себе желание надраться в стельку. Он держался подальше от бутылки много недель, не из-за принимаемых пилюль, он панически боялся позвонить ей. Собственной матери. Позвонить, чтобы задать ей один единственный вопрос. Позвонить и сказать, что он так больше не может, что он не знает, как с этим жить, что это все неправда, и он не мог так поступить, что он не верит собственным воспоминаниям, что он любит ее так сильно… Позвонить, чтобы обвинить ее в том, что он любит ее так сильно… чтобы во всем обвинить. В неудачах, в собственном характере, в том, что она лгала, и в том, что он верил в эту ложь. - Оставь ее в покое… оставь ее в покое… - Ён зажмурился до боли в глазах, еще немного, и брызнет кровь. В голове стучали шаманские бубны. В своем искалеченном подсознании он швырял себя с утеса, прямиком в бушующий черный океан, бил себе рожу, резал запястья, волоком тащил себя по тому самому лесу, в котором последний раз видели его убитую невесту, сухие сучья царапали его лицо, впивались в глазницы, насквозь протыкали кожу, прорастая сквозь него. Он практически физически ощущал эту боль, но она не могла отвлечь его от самого страшного. – Оставь ее в покое… - уже умоляя, произнес он, будто бы обращаясь к другой части самого себя. Перед ней он чувствовал себя мальчишкой, слабым и беспомощным. Вечная жертва хулиганов, вечная насмешка тех самых ?плохих парней?. Большую часть своей сознательной жизни он держал ее под контролем. Он умел совладать с ней, но и она и умела совладать с ним. Доказательства были на лицо. Доказательства сводили его с ума. Экран мигнул новым сообщением. Он с надеждой посмотрел на контакт. Это была не она. Она давно не писала ему, потому что он давно не отвечал. Это снова был Хавьер, его неугомонный младший братишка, который, кажется, отыщет его на дне моря. Ён улыбнулся, он был совсем не против такого расклада, хотя иногда искренне бесился добродушной ?назойливости? этого парня, который не позволял ему быть одиноким, давал ему своеобразное чувство защищенности. Искренняя родная привязанность, а не очередная ее иллюзия. Ён ценил ее настолько высоко, насколько умел. Что ж, и ей придет конец, если он не уберется отсюда в ближайшие двадцать четыре часа, перестав наконец причинять непоправимый вред собственной семье. Когда он заканчивал обвинять близких ему людей в собственных действиях, взглянув правде в глаза, ему становилось ощутимо херовее, но он все еще мог отличить реальность от игр своего больного разума, прекрасно понимая, что вина за ?все? лежит исключительно на нем. Даже за связь между его отцом и его невестой. Своим нездоровым отношением он в буквальном смысле толкал девчонку в объятия любого, кто был добрее. Она была шлюхой, он всегда это знал, и никто не тянул его за причиндалы, заставляя встречаться с ней. Она была его выбором ?всем назло?. Что ж, нужно уметь принимать последствия собственного идиотизма. Он открыл сообщение, которое гласило, что он скоро снова станет дядей. - Блин, - протянул Ён и расплылся в широкой добродушной улыбке. Племянники от Хавьера будут ему намного ближе, чем от Айноа и Иньяки, хотя за время своего пребывания ?дома?, он успел привязаться и к ним, несмотря на то, что повидаться с ними удавалось не так уж и часто. Дочка Иньяки была еще грудной, а с детьми Айноа ему приходилось общаться под всегда пристальным и напряженным взглядом матери, который он чувствовал везде, когда был с детьми. Ему было обидно и больно, но он понимал. Вспоминания об ?остальном? сложили пазл в долю секунды. Для нее он вряд ли был человеком, скорее монстром. Она презирала его, боялась, не доверяла каждому его движению. И кто бы упрекнул ее за это? ?Ты умеешь сохранить лицо?, - он долго смотрел на ее фото, прежде чем нажать на вызов. Она стала совсем другой. Как-то вечером он шарился по соцсетям, в попытке хоть как-то отвлечься, но поисковик снова и снова возвращал его в лоно семьи, заставляя подолгу задерживаться на страничках своих родственников. Завидный пресс Хавьера и его новая майка, которой он, очевидно, гордился не меньше, чем старой доской для серфа, новая тачка жены Иньяки и его очередной дизайнерский костюм, приличная девочка-мэр-Айноа, с кучей детских фоток, постами о правильном питании, но и, конечно же, семейными альбомами, среди которых нашелся тот самый. ?Мама и папа?. Ён привычно закатил глаза, но открыл с трепетом, потому что этот альбом был единственным, что у него от них осталось. Настоящие альбомы, хранившиеся в доме его матери, он вряд ли когда-нибудь увидит. Да и будет ли желание… Она изменилась. Он все еще продолжал смотреть в экран собственного телефона. Она смотрела на него в ответ. Зло. Он теперь всегда видел это так. Ее и без того резковытые черты заострились настолько, что о них можно было порезаться. И она больше не улыбалась… ни ему, ни кому бы то ни было, лишь натянуто кривила губы. Он высосал из нее радость, словно какое-то омерзительное полуночное существо, суккуб, являющийся каждый раз, когда о нем почти забыли. Ён уверенно нажал на вызов. Трубку долго не брали, и его лицо становилось все мрачнее. - Мама… - Да, - он отчетливо различил, как на другом конце провода нервно сглотнули. Или ему казалось… снова мерещилось… - Ты дома?- Да, - голос сухой, словно щепка. ?Уезжай отсюда. Сваливай! Не отговаривайся оставшимися дома тремя футболками и двумя парами ботинок… Документы и карточки лежат в твоем долбанном кармане. Тебя ничего здесь не держит. Ты снова все испортишь, испоганишь, уничтожишь!? – вопил его внутренний голос. Все в нем вопило, умоляло попрощаться прямо сейчас. Поставить точку там, где не было места для запятой. - Могу я приехать? Нам надо поговорить. Она пару секунд помолчала, а затем произнесла с полнейшим равнодушием: - Зачем спрашивать?