Разлом (1/1)

Знакомая широкая спина скрывается за дверью, а у Тяня сердце подпрыгивает в глотку и трепыхается там с обреченной горячностью. Всего лишь одна, мимолетная вспышка рыжего солнца – а у него на секунду вся жизнь ярким светом озаряется, заставляя так пряно и светло почувствовать себя глупым влюбленным подростком.Всего на секунду.Потом Тянь вспоминает, какой он на деле старый и дряхлый внутри, наизнанку весь вывернутый. Проебавший и проебавшийся. Становится смешно.Сжав пальцами переносицу, он прикрывает глаза и заставляет себя дышать. Мысленно проговаривает каждый вдох-выдох, чтобы не сбиться с ритма, и пытается напомнить собственным легким, для чего они вообще, блядь, нужны.А легкие вместо кислорода требуют затянуться рыжим солнцем. Коньячными глазами. Острыми скулами-лезвиями. Ну или, в крайнем случае, никотином.У Тяня есть только никотин.На улице небо частит колючим дождем и Тянь подставляет ему лицо, наслаждаясь тем, как капли иглами вонзаются в кожу. Нащупывает в кармане зажигалку и новую пачку сигарет, предусмотрительно купленную по пути сюда. Отступает обратно под козырек. Прикуривает. Затягивается.Если бы сигаретным дымом реально было затянуть что-нибудь внутри – возможно, его жизнь не была бы такой пизданутой. На пару-тройку меньше кровоточащих рваных ран, меньше разломов, неловко залепленных сигаретной смолой – не такой уж плохой расклад, а?Почти утопия.Почувствовав, как губы начинает тянуть горечью, Тянь вспоминает, что это теперь привычный привкус его редких улыбок. Задумывается, когда вообще в последний раз улыбался так, чтобы без этой сраной горечи, без надлома, надрыва, чтобы улыбка не фонила паутиной трещин, как разбитое стекло? Не помнит.То есть, помнит, конечно – и от этого только хуевее.Потому что все его настоящие, живые, целительные улыбки накрепко завязаны на рыжих волосах и карамельных радужках.Сизый дым облаком вырывается изо рта и путается в дождевых каплях, медленно растворяясь. Начинает казаться, что это уже когда-то происходило, каждая из этих больных мыслей уже случалась – неделю назад, месяц назад, год назад. А все, что сейчас – это остаточное, призрачный слепок от человека, которым Тянь когда-то был. Его личный день сурка зациклился на сизом сигаретном дыме, на мороси оконного стекла, на рыжих волосах под кожей.Кажется, еще вчера светило солнце – для всех остальных. Для Тяня солнце погасло годы назад. Интересно, он всегда был таким пафосным, пиздострадательным ублюдком?Наверное, да.Встряхнувшись весь, как промокшая псина, Тянь тушит сигарету об урну, выбрасывает. Оборачивается. Вход в больницу маячит перед ним, как арка, ведущая в ад.Один раз – случайность. Два – совпадение. Три…Первый раз, когда он пересекся с Шанем в палате Хао Ши, произошел два дня назад и действительно был случайностью. Въебывающей под дых, вышибающей дыхание, роняющей сраное небо на плечи, но – случайностью. Второй раз, вчера, Тянь продолжал повторять себе, что это совпадение, просто случайности иногда повторяются. Так бывает. Забыл совсем, что обычно пытался приходить тогда, когда Шаня здесь точно не будет — и вместо этого пришел тогда, когда Шань точно будет.

Тянь всего лишь не следил за временем. Тянь всего лишь заебался. Затрахался. Устал, если цензурно – но нахуй цензуру.Самообман вообще – мощная штука, забористая, пашет самым охренительно-удивительным способом, а у Тяня по этой части еще и немалый опыт. Но даже обманывать себя вечность невозможно.

Потому что третий раз – это уже закономерность.Потому что, если наркоман в завязке доберется до первой дозы – остается один шаг до второй. Полшага до третьей. И остановить его уже почти невозможно. Разве что пулей в висок.Тянь от такого варианта не отказался бы.Так что сейчас он здесь, и считанные минуты назад видел, как Шань вошел в эту дверь.

Случайность.Совпадение.Закономерность.Ломка.Доза.Приход.Так бывает, блядь.Глубоко втянув носом влажный, тяжелый воздух, Тянь откашливается, когда холодом обмораживает изнанку. Это немного помогает прийти в себя. Отрезвляет. Дает силы сделать шаг вперед.Вчера смелости не хватило. Вчера Тянь глотнул солнца немного – и сбежал, надеясь, что хотя бы до следующего дня ему этого хватит.Не хватило. Ломать начало почти сразу.Возле нужной палаты он тормозит; пальцы застывают над дверной ручкой и сердце треморит паникой, с которой Тянь так и не научился справляться. Причиной которой в его сраной жизни всегда был только один человек, и сейчас этот человек там, за одной хлипкой дверью, которую вынести можно было бы одним ударом.Сильнее всего Тянь хочет оказаться по ту сторону.Сильнее всего Тянь боится оказаться по ту, блядь, сторону.В конечном счете, он отступает. Отходит к дальней стене и откидывается на нее, складывая руки на груди; говорит себе, что это – всего лишь вежливость. Он просто не хочет портить для Шаня встречу с человеком, который ему дорог.Это не трусость.Нет, не трусость.Нет.Нет, блядь.Самообман – все еще мощная штука, забористая. И он нихуя не работает. Тянь знает, что будет, стоит только войти. Знает, что начнет сравнивать, зацикливаться на том, как Шань смотрит на нее, как улыбается ей, как что-то в нем расслабляется и теплеет рядом с ней. Может быть, они и не встречаются, но Хао Ши все еще – важная часть жизни Шаня, тогда как Тянь…Черт возьми.Тянь – ублюдок ревнивый и завистливый. Знает, что если войдет туда сейчас, ни первое, ни второе сдержать не сможет, никаких ебаных сил не хватит. А Шань увидит. Поймет. Он же всегда знал Тяня лучше, чем он знал сам себя. Годы прошли, годы разделили все на до/после, годы сделали их чужими друг другу и настроили между ними чертовых бетонных стен, но это – не изменилось.Задумываться о том, что именно Шань видит в нем здесь и сейчас, оказывается страшно. Потому что внутри Тяня такая жуткая, пугающая ебанина творится, что он сам боится туда, внутрь себя заглядывать. Потому что его швыряет из крайности в крайность беспощадно, и он в душе не ебет, как это дерьмо контролировать.Держаться как можно дальше от Шаня – лучшее, что он мог бы для Шаня сделать.Держаться как можно дальше от Шаня – единственное, что он для Шаня сделать не может.Он ведь пытался.Блядь.Он пытался.А у Шаня тем временем все в порядке, ему сейчас наверняка тихо и спокойно – будет тихо и спокойно до тех пор, пока он не выйдет из палаты и не увидит того, кто застыл у противоположной стены. При мысли об этом Тянь отступает чуть дальше, в тень, делает шаг за угол – так, чтобы от нужной двери его видно не было. Зато ему чтобы было видно все. Чтобы, если получится, украсть себе немного рыжего света, одну маленькую, прячущуюся в уголках губ улыбку, пусть и предназначенную не ему – но не наблюдать за тем, как эта самая улыбка сменится закрытой маской, сменится вековым холодом, обмораживающим Тяня изнутри.Тяню предназначенным.В конце концов, это будет далеко не первый раз, когда он за Шанем следит из тени. И это даже не самое больное дерьмо, которое он в своей ебаной жизни творил.Сраную книгу можно было бы написать о том, какой Тянь больной ублюдок; посвятить его съехавшей крыше сраную поэму, которая матами кишела бы, как больная голова Тяня – паразитами. Можно было бы написать огромные, тысячестраничные тома исследований его абсолютной зависимости от рыжего солнца, но все равно нихуя не понять, ни к какой логике это не свести.Потому что логики там нет. И не было. И никогда не появится.Потому что невозможно разложить по полочкам и анализировать то, чем попросту живется-дышится.До ушей доносятся слабые отголоски знакомого, чуть хрипловатого голоса – и Тяня резко, без предупреждения вырывает из собственных мыслей. Он понятия не имеет, как из всей какофонии больничный звуков смог выцепить тот самый, нужный, единственно важный. Но, опять же – к логике это никогда не имело отношения.Просто кислорода глотнуть нормально получилось только, когда этот голос услышал.Просто...Нихуя не просто.Инстинктивно, на чистых рефлексах ноги тут же несут его туда, вперед, к солнцу солнцу солнцу, и Тянь едва успевает себя остановить. Поднимает голову – и вмазывается. Шань действительно улыбается. Именно так, как Тянь думал: едва заметно, самыми уголками губ. Но светло. Тепло. Искренне. Для гнилого, уродливого сердца Тяня разрушительно.Это ощущается гораздо лучше, чем он ожидал – и гораздо хуже, чем ожидал.Потому что улыбка.Опять же.Предназначена неемублядь.Следом за Шанем из палаты выходит Хао Ши. Вскользь мазнув взглядом, Тянь замечает, что она тоже улыбается, но куда шире, открытее, а глаза у нее ярко, задорно искрятся и концентрированным счастьем светятся – Тянь даже не знал, что она так умеет. Интересно, а его собственные стальные глаза тоже искрились рядом с Шанем, в те далекие дни, когда…Не думать.не думатьПытаясь сосредоточиться на чем-то другом, Тянь впитывает в себя каждое движение Шаня. То, как он фыркает в ответ на какую-то реплику Хао Ши, как под руку поддерживает ее, все еще ослабленную, как дает опереться на свое плечо. Как мягко смотрит. Тянь знает эту мягкость: похоже Шань смотрит на Цзяня, когда тот начинает нести чушь и виснет у него на шее.И это – последнее доказательство, которых, в общем-то, больше и не нужно. Тянь не знает как мог настолько все знаки проебать, сколько еще ошибок ему нужно допустить, чтобы наконец окончательно дошло – Шань никогда ожиданий не оправдывает.Он всегда лучше любых ожиданий.А то, что у него к Хао Ши – настолько светлое, чистое и братское, что не заметить этого можно только ослепнув. Хэ Тянь же – слишком эгоист, слишком сосредоточенная на себе, на своих изломах мразь; он всегда слишком зацикливается на деталях и мелочах, чтобы разглядеть картину целиком и сразу.И даже сейчас он не в состоянии увидеть картину целиком. Потому что деталей, отдельных частей пазла все еще не хватает – а он все еще слишком на этих деталях зациклен.Тянь осознает, что Шань застыл в считанных шагах от него, когда его размытый, надежным фоном звучащий в голове голос становится ближе, четче – настолько, что теперь Тянь может разобрать каждое слово. В ту же секунду он вскидывается, решив, что Шань его заметил – но нет, они с Хао Ши остановились у окна рядом и даже не смотрят в сторону угла, за которым он стоит.Смесь облегчения и разочарования растекается отравой по внутренностям. Тянь же и впрямь, как псина – озлобленно-преданная, скулящая; застывшая перед входной дверью, вылитой изстали, закрытой на тысячу тысяч замков, и, раз не впускают внутрь, готовая разодрать в кровавое месиво любого, кто еще к этой двери сунется.Ебнутый он, если короче. Было бы смешно, если бы не было так хуево.Шань и Хао Ши тем временем продолжают разговаривать приглушенно, на полутонах – Тянь все равно отчетливо слышит каждое слово, не прилагая никаких усилий к этому; думает, что, наверное, сейчас как раз пора наконец свалить. В конце концов, он действительно не хочет подслушивать разговор, ему не предназначенный. Не хочет – но и заставить себя отойти от Шаня хотя бы на один гребаный шаг не может.Псина.Озлобленная.Преданная.У ног бы сел и лодыжки вылизывал, если бы позволили – но нет, не позволят. Остается только наблюдать со стороны, из тени. До крайности больное дерьмо, но ничего другого ему не дано.– Я вижу, что ты хочешь о чем-то поговорить, – привлекает внимание Тяня голос Хао Ши, и он переводит взгляд на Шаня.Тот чуть хмурится, брови свои выразительные к переносице сводит и явно собирается все отрицать, но Тянь тоже замечает – он явно важное для себя замалчивает. Это сложно объяснить словами, но есть что-то в выражении лица, в том, как поджаты губы, как собираются морщинки у глаз. Годы рядом научили его читать Шаня без слов, улавливать мелочи, намеки – в солнышке теплеет при мысли о том, что это умение все еще с ним.В солнышке кто-то зло, яро оскаливается при мысли о том, что Хао Ши умеет так же.– Давай уже, – добродушно ворчит она тем временем и легко пихает Шаня локтем в бок, получая в ответ все тот же мягкий взгляд.Но уже в следующую секунду этот взгляд заостряется, обрастает колючими заборами с пущенными по ним разрядами тока.

– Хэ Тянь.Всего два слова. Ровно. Монотонно. Но от карих глаз болью, безнадегой фонит, а Тяню почву из-под ног вышибает.И, кажется, не ему одному.Веселье тут же слетает с лица Хао Ши, его закаляет знакомой Тяню жесткостью – судя по тому, что Шань не удивляется, ему это знакомо тоже. Ничего странного. Он знает Хао Ши годами – конечно же, он понимает, чего от нее ждать. Но Тянь в очередной раз думает обо всех этих годах-не-вместе, когда рядом с Шанем был не он, зато был кто-то другой, была она – и едва успевает закусить нити нервов прежде, чем что-то ревнивое и злое оскалится внутри в очередной раз.– О том, что ты видел… – начинает Хао Ши, и Тянь замечает, что в этот раз за всей ее жесткостью, непрошибаемостью нет той самой злой ненависти, холодного презрения, которые всегда припасены у нее для самого Тяня.Сейчас это – просто защита. Очень слабая. Хрупкая.Сейчас даже Тянь, знающий Хао Ши считанные дни, может разглядеть то, что скрывается за этой защитой. Может разглядеть маленькую, испуганную девочку, которая смотрит на Шаня, как подыхающий посреди пустыни на горсть воды, утекающую сквозь пальцы. Тянь может понять этот взгляд.Тянь так же боялся каждый раз, когда проебывался; боялся, что вот это – финиш, долбаная конечная. Пожалуйста, убедитесь, что освободили периметр от своих вещей и заебов, а после пиздуйте на выход. Будьте так, блядь, добры.Но выражение лица Шаня смягчается, его ладонь накрывает ее руку, упирающуюся в подоконник, и чуть сжимает ее. Тянь приходится закрыть глаза. Приходится прикусить губу, чтобы не взвыть нахуй. Он знает, что за этим не стоит ничего большего – но выглядит все равно как один из его сраных ночных кошмаров.– Все в порядке, – едва слышно произносит Шань, и только тогда Тянь наконец заставляет себя открыть глаза. Руки Шаня опять глубоко в карманах, а взгляд прикован к больному серостью небу за окном. – Тянь, он… – Шань запинается, сглатывает с силой – так, что кадык дергается.Тянь залипает.Сердцеспотыкается на следующем ударе, и начинает истерично ебашить со всей мощью о грудную клетку. Он так хочет услышать то, что Шань собирается сказать. Он никогда в своей сраной жизни не хочет этого слышать.– Тянь придурок. Он умеет быть мудаком и ублюдком, если захочет. Он одними словами может вспороть глотку так, что останется только захлебываться кровью, – Тянь и сам кровью захлебывается, чувствует, как к земле придавливает монолитом вины, когда видит эту сырую горечь в глазах Шаня, видит, как болью тяжелеют его веки, как эта боль путается в пушистых ресницах и травит коньячную радужку. – Но… – но-но-но-но-но... – Но, по сути, он просто придурок.Тянь рушится. Проваливается под пол, вязнет в магме. Но сердце, окрыленное, болезненно-сладко отбивающее удары в грудине тащит его обратно. К поверхности. К свету. К солнцу. Потому что там, в знакомых карих глазах, теплых-теплых-теплых, Тянь видит то, на что даже не надеялся. О чем давно перестал мечтать.Он видит там нежность. Все еще болезненную. Все еще оседающую горечью. Но – нежность.ЗнакомуюНужную.Шань так же смотрел на него тогда, годы назад, и хотя сейчас он все еще дарит свой взгляд небу, Тянь знает, что это – его. Только его.И он ворует себе это. Бесстыдно. Нагло. Прячет в пыльных чердаках памяти, там, где хранит самое ценное.Там, куда никто не прокрадется и не отберет.Прячет и этот взгляд, и эти полутона хриплого голоса Шаня, когда он произносит такое знакомое, беззлобное, до щемящей боли привычное – придурок. Впервые за долго-долгое время Тянь чувствует, что у надежды, ярко и согревающе-горячо вспыхнувшей у него внутри, есть почва под ногами. Зыбкая, шаткая, едва позволяющая устоять, но все-таки – она есть. Даже если Тянь ее не заслужил.А потом в его поле зрения на секунду попадает Хао Ши, и Тянь понимает, что, пока внутри него самого что-то возрождается – внутри нее что-то умирает, и взгляд от этого мутнеет обреченностью. Вероятно, она видит то же, что видит и сам Тянь – и понимает, насколько эта нежность отличается от той братской мягкости, с которой Шань смотрит на нее.Вероятно, она понимала всегда.На секунду Тянь ощущает укол сочувствия, но не успевает его толком осознать, когда Шань заговаривает опять.И опять разламывает к хуям заново отстроенный сияющий мир. Рушит его с такой легкостью, будто это сраный карточный домик.Может, это карточный домик и был.– Так что… Хэ Тянь не плохой человек. Он просто… – Шань запинается, и сердце Тяня запинается вместе с ним, пока Шань поворачивается к Хао Ши и улыбается ей той ломаной, кривой улыбкой, какую Тянь так редко видел, но всегда ненавидел всем своим нутром. – Я верю, что он мог бы сделать кого-то счастливым. Вы… могли бы сделать счастливыми друг друга.А потом добавляет:– Я не против.И как контрольный, в висок:– Я буду в порядке.И все улыбается, улыбается, улыбается, а до Тяня, сосредоточенного на этой улыбке, на желании стереть ее к чертям, сделать все, чтобы стереть этот излом, эту ломанную; стереть нарыв изнутри, чтобы Шаню больше никогда не пришлось улыбаться так, – до Тяня не сразу доходит, что именно он услышал.Но когда доходит – он чувствует, как внутренности скручивает животным ужасом, наливающим вены свинцом. Один взгляд на Хао Ши – и он видит, как ее лицо после секундного замешательства искажает гримасой: смесь отвращения и схожего ужаса. Тянь прекрасно ее понимает.– Ты… – начинает Хао Ши, но спотыкается на полуслове, хватая ртом воздух, явно не в состоянии подобрать слова.Тянь не дослушивает. Бросив последний голодный взгляд на Шаня, он разворачивается, чтобы уйти так никем и не замеченным. Хао Ши все Шаню красочно и доходчиво объяснит, в том числе объяснит и то, почему он отбитый на всю голову идиот – в этом Тянь уверен.А ему самому еще нужно понять, что делать с заново отстроенным миром.Тем самым, по осколкам которого он сейчас ступает.***Вечером Тянь возвращается в больницу.Как и ожидал, в палате он обнаруживает только Хао Ши, с удобством откинувшуюся на подушки и лениво перелистывающую страницы книги в ее руках. Она даже не поднимает взгляд, когда Тянь садится на стул рядом, и спустя минуту до странного уютной, спокойной тишины, он достает телефон, чтобы разобрать почту.Какое-то время они проводят, каждый занимаясь своим делом, и Тянь почти забывает, что он здесь не один, когда слышит далекое от тактичного, довольно громкое покашливание. Отрывает взгляд от телефона, чуть вздернув бровь.– Наконец решила заметить, что я здесь?Хао Ши фыркает.– Тебя попробуй не заметь.Криво ухмыльнувшись, Тянь блокирует телефон и кладет его обратно в карман. Несколько секунд они рассматривают друг друга испытующе, с каким-то отстраненным любопытством: Тянь не знает, что именно Хао Ши пытается отыскать в нем; но, справедливости ради, так же он не знает и того, что именно сам пытается отыскать в Хао Ши.Кажется, за эти дни они наконец пришли к какому-то согласию, к хрупкому миру, построенному на взаимном терпении и упрямстве. Но Тянь больше не хочет возвращаться сюда. Не хочет возвращаться к их разговорам-не-разговорам, больше похожим на не стыкующиеся друг с другом рваные монологи; к разговорам, призванным решить что-то – но ни черта не решающим.Ему нужно поставить точку. Здесь и сейчас. Ему хочется поставить точку хоть где-то, чем бы эта точка ни была.Даже если она станет его персональной гильотиной.– Я устала, – произносит Хао Ши в такт его мыслям, и Тянь мог бы подумать, что она сейчас говорит об их встречах, или о больнице, или просто намекает на то, что хочет отдохнуть и ему пора уебывать отсюда.Но откуда-то Тянь знает, что сейчас Хао Ши о другом.Он читает это в тенях под ее глазами, в ее тусклом взгляде, в истощенно заострившихся скулах. Он знает эту усталость, знаком с ней так долго, что она давно превратилась в старого друга из разряда тех, которые окидывают равнодушным, невпечатленным взглядом, когда появляешься на их пороге, а потом выдыхают монотонное, бесцветное ?опять ты? и уходят, оставляя свою дверь широко распахнутой.

От такой усталости не спасает двенадцатичасовой сон и покой.Не помогает алкоголь или сигареты.Такая усталость подкашивает ноги лучше, чем профессиональная подсечка. Она наваливается, когда стоишь растерянный посреди улицы, и вырывает из нутра потребность обрушиться прямо здесь, на этом самом месте, чтобы свернуться эмбрионом и никогда в своей сраной жизни больше не встать.Тянь знает, о чем говорит Хао Ши. И знает, что она хочет продолжения их разговоров-не-разговоров не больше, чем он сам.Поэтому Тянь наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, и спрашивает прямо:– Почему?Ей не нужно объяснять, о чем именно он говорит. В конце концов, этот вопрос в разных своих вариациях звучит в стенах этой палаты не в первый раз – но, Тянь надеется, в последний.На секунду он задумывается, стоит ли рассказать, что слышал их с Шанем разговор – но решает, что нет. Здесь не о чем говорить, нечего обсуждать, а изливать сраные души друг другу ни один из них точно не собирается. То, что Шань идиот – это признанный факт, и думая об этом Тянь чувствует смесь раздражения и нежности. Очень знакомой нежности. Почти такой же, которую видел считанные часы назад в глазах Шаня – только мощнее, ярче, ничем больше не сдерживаемую, проломившую все оставшиеся стены внутри него.Этой нежности сейчас в груди так много, что Тянь не уверен, как долго он вывезет. Не вышибет ли ему ребра к хуям под ее напором.Хотя, даже если вышибет – он не против. Он вполне себе за.Но вот то, что было дальше. То, что Шань сказал потом…Тянь не может не думать – что, если эта нежность была всего лишь чем-то остаточным? Воспоминание о том ярком, что они разделили на двоих годы назад. Там было хорошее, было целительное, было светлое, чистое, искреннее – было так много всего, что Тянь до сих пор хранит бережно, в пыльных чердаках памяти, пыль с которых сдувает, когда не выдерживает и возвращается. Возвращается. Возвращается.Чтобы приложить вот это, важное, к сердцу своему гнилому, рубцами покрытому – и ненадолго создать себе иллюзию исцеления. Иллюзию тихого и мягкого все-будет-хорошо. Даже если потом, когда приходится возвращаться в реальность, все становится в десятки, сотни, тысячи раз хуже – оно все равно того стоит.Все, что связано с Шанем, того стоит.Может, он тоже это помнит? Может, для него оттуда, из прошлого, тоже осталось немного тепла и света? И, как дань памяти, как уважение к тому, что был когда-то – нежность к тем теплым осколкам прошлого…Мир Тяня сегодня за считанные секунды возродился из пепла – чтобы тут же рассыпаться стеклянным крошевом по венам, стоило только осознать, что он в очередной раз видел то, что видеть, блядь, хотел.Шань все еще в порядке.В порядке.В порядке.Все эти часы Тянь думал о том, что услышал. Пытался представить себе ситуацию глазами Шаня, пытался представить себя на его месте, понять, смог бы сам поступить так же, сказать то же, что сказал в конце Шань – и не мог.Не мог, блядь.Из них двоих светом всегда был Шань.Тем, кто жертвовал, всегда был Шань.Тем, отдавал...– Потому что, Хэ Тянь, – врывается в его мысли Хао Ши, обрывая очередную из них на половине, и в ее голосе появляется знакомая жесткость. Но, когда Тянь встряхивается внутренне и опять сосредотачивает свой взгляд на ней – понимает, что за жесткостью больше не скрывается уязвимая девочка, которую он заметил днем. Но и знакомой, почти привычной ненависти или презрения там нет тоже. Зато есть что-то другое. Болезненно честное, искрящее оголенными проводами. – Я не могла бороться с тобой, даже когда ты был призраком из прошлого. Я тем более не могу бороться с тобой сейчас.Понимание прицельно ударяет ему под дых.Тянь боится верить. Тянь, блядь, столько раз разрешал себе сраную надежду – и столько раз убивал этим самого себя. Даже сегодня. Еще один сеанс разрушенных иллюзий? Он не вывезет.Нет, черт возьми.Нет….Ты сам этого хотел.Не хнычь теперь и не жалуйся.Но Хао Ши продолжает беспощадно. Рубит, рубит и рубит – по ним обоим.Внутри Тяня что-то переключается и тоже рубит – по внутренностям, как топором. Оставляя глухую, могильную тишину там, где только что был крик. Оставляя фонящую безнадегой пустоту там, где только что искрило эмоциями.Оставляя стылое равнодушие.Почти благословение.– Подай мне сумку, пожалуйста, – Хао Ши указывает на подоконник.Тянь поднимается, не особенно контролируя собственное одеревеневшее тело, рваным движением цепляет сумку и садится обратно. Кладет ее Хао Ши на колени. Наблюдает отстранено, как-то оцепенело и бездумно за тем, как она в сумке роется секунду, две, пять – мысленно Тянь отсчитывает каждую, чтобы занять чем-то вакуум в собственной голове.Чтобы не думать.Не думать.Не думать.Наконец, она вытаскивает сложенный в несколько раз клочок бумаги и протягивает его Тяню – тот смотрит все так же отрешенно, не понимая, чего от него хотят.Хао Ши закатывает глаза.– Бери.Тянь послушно берет. Все так же оцепенело смотрит теперь уже на собственные пальцы.– Мне каждое действие теперь указывать? – раздраженно спрашивает Хао Ши, но когда Тянь поднимает на нее взгляд – это раздражение смазывается чем-то обеспокоенным, приглушенным, и когда она опять заговаривает, голос звучит тише, ровнее. Это напоминает о Цзяне, который иногда обращается к нему то ли как к неконтролируемому ребенку, то ли как к психу, способному расшибить себе голову даже о мягкие стены палаты. На злость сил не хватает. – Разверни, Хэ Тянь.И Тянь разворачивает.Вакуум в его голове взрывается так же внезапно, как зарождается; он разлетается мелким острым крошевом и дает свободу неконтролируемому и путанному вихрю полубезумных мыслей.Тянь смотрит.Смотрит.Смотрит.Клочок бумаги в его руках – измятый, потрепанный, прошедшими годами состаренный. И такой охренительно ценный, что Тянь не уверен, хватило бы всех ебаных денег этого ебаного мира, чтобы за него заплатить.Нет никаких сомнений в том, кому это когда-то принадлежало.Вот только осознать все равно нихуя не выходит. Безотчетно задержав дыхание, Тянь поднимает руку и принимается бережно вести пальцами по карандашным, полустертым временем линиям – так, чтобы не касаясь, чтобы не испортить, не разрушить; чтобы бумага не испарилась под его пальцами, оставляя Тяня в темноте, в растерянности, изломанного и искалеченного, проваливающегося подпол, в магму, прямым ходом к преисподней.Он заставляет себя оторвать взгляд – хоть и страшно до одури, до помешательства; страшно, что, стоит взгляд отвести и иллюзия развеется, ничего ему не оставив, совершенно ничего. Но Тянь заставляет – и смотрит на Хао Ши. Просто для подтверждения, что это все еще реальность. Что они все еще существуют.Маленькой уязвимой девочки нет – вместо нее сидит взрослая, сильная, целиком и полностью осознающая свои действия женщина, даже если по глазам видно, что она в трех шагах от разрушения.Маленький и уязвимый здесь Тянь.Ему жутко от этого. И он в душе не ебет, что с этим делать.– Что ты видишь в зеркале, Хэ Тянь? – внезапно спрашивает Хао Ши.Старика, – думает Тянь.Разруху, – думает Тянь.Пустоту, – думает Тянь.Он не знает, что ответить – но ей, кажется, ответ и не нужен.– А теперь посмотри, как тебя видит он, – и Тянь смотрит.Сознание говорит, что с рисунка на него смотрит он сам. Вот только… Это не он. Не может быть он. Тянь знает, что хорош собой, знает, что мог бы получить почти кого угодно, если бы захотел. Почти, потому что Шань. Потому что даже тогда, когда у них все началось – это не было просто, не было по щелчку пальцев, как Тянь привык.Но тот, кого он видит сейчас…Есть что-то в изгибе губ, в чертах лица, в том, как глаза светятся даже на таком карандашном наброске; как весь рисунок, кажется, дышит, будто оживающий в его руках. Этот кто-то, глядящий на Тяня оттуда, с этого потрепанного клочка бумаги – чище, светлее, лучше. Этот кто-то – тот, кем Тянь хотел бы быть, но кем никогда не мог стать. Сознание двоится, дробится на части, и другая из этих частей вопит, что произошел серьезный проеб. Ошибка компиляции. Сбой в матрице.Что угодно, буквально что угодно, кроме варианта…Шань действительно видел его таким.Глаза начинает жечь и Тянь второй раз за последние недели жалеет о том, что он сломанный, неправильный, свихнутый на всю свою крышу, и даже заплакать как нормальный человек не может. Сейчас ему даже плевать, что у этого был бы свидетель – он об этом свидетеле в очередной раз почти забывает.А потом до него доходит, и осознание это, как ушат ледяной воды.Все ведь так же, как и с осколками нежности, которые Тянь успел украсть себе ранее этим днем. Это – о прошлом и прошлому, а сейчас…Пальцы слишком крепко сжимают рисунок, и он заставляет себя их разжать. Медленно и осторожно. Чтобы случайно не разрушить вот это, последнее доказательство того, что Шань тоже дорожил тем временем, далеким и призрачным. Доказательство, что Шань видел его таким когда-то, даже если это кажется Тяню невозможным. Нереальным. Слишком утопичным и восхитительным, чтобы быть правдой.Тянь ведь не этот человек.Тянь ведь гнилой, пустой, разрушенный…– Почему? – опять спрашивает он, не поднимая головы и продолжая судорожно цепляться за бумагу. Потому что все еще не понимает. Потому что теперь ему еще сильнее нужно понять.– Потому что ты единственный, кто может сделать его счастливым, – просто отвечает Хао Ши, ровно и спокойно, но в ее интонации пробирается что-то хриплое, отчаянное, и Тянь так и не переводит взгляд, давая ей справиться с собой.– Но я… – но я только все рушу. я ломаю его. я проебываюсь, даже когда пытаюсь быть лучше, пытаюсь поступать правильно, пытаюсь-пытаюсь-пытаюсь… – Но он в порядке, – вместо этого говорит Тянь, и добавляет, сглатывая застрявший в горле сжатый воздух. – Без меня.– В порядке не равно счастлив, – едва слышно уточняет Хао Ши. – Да, он в порядке, хотя это и стоило ему многого. Потому что он сильный. А ты… – она замолкает, и Тянь краем глаза замечает, как тонкие пальцы сжимаются в кулак до побелевших костяшек. – Так же, как ты единственный, кто может сделать его счастливым, наверное, ты и единственный, кто может окончательно его сломать.А потом добавляет тихо-тихо и приглушенно, так, будто эти слова стоят ей огромных сил – больших, чем все, сказанное до этого:– Пожалуйста...Хао Ши не заканчивает – но ей и не нужно. Тянь знает окончание.Пожалуйста, не сломай его.Ответ на это очень прост, он вспыхивает в его голове тут же, без лишних размышлений и доводов.Я бы скорее сломал себя.Вот только этот ответ все еще не гарантия того, что Тянь справится. Потому что он проебывается, даже когда хочет, как лучше. Потому что он пытается-пытается-пытается – но то, что получается... И ему от этой мысли страшно. Так пиздецки страшно, как никогда не было при мысли о том, чтобы сломаться самому.Блядь.блядьНаконец, Тянь все-таки поднимает взгляд, переводит его на Хао Ши – и замечает, что она тоже смотрит на рисунок. Осознает, что вот сейчас, в эту секунду опять видит ту самую, уязвимую девочку, для которой Шань – утекающая сквозь пальцы горсть воды посреди иссушающей пустыни.– Я бы не смог так, – признает он честно, потому что хотя бы это ей должен.– Думаешь? – криво улыбается Хао Ши, бросая взгляд на него. – А если бы ты точно знал, что я – единственная, с кем он может быть счастлив? Не сумел бы, Хэ Тянь?И Тянь вспоминает.Он опять вспоминает о Шане, о том, что услышал ранее этим днем. О том, как Шань готов был принять и отступить, когда считал, что между Тянем и Хао Ши что-то есть. Может, это не значит, что внутри него по Тяню все еще хоть что-то горит – как не значила та нежность, как не значит рисунок в его руках. Может, это все значит ровно противоположное. Но теперь Тянь знает, что кое-что свое Шань все еще готов ему отдать – доверие. И это уже много, так пиздецки много – больше, чем Тянь когда-либо сможет заслужить.Он думает о Хао Ши, обо всех их разговорах в этой палате, и, кажется, теперь понимает, чего именно она добивалась.Пожалуйста, – набатом отбивается в его голове тихое.Она хотела убедиться, что Тянь не доломает Шаня до конца, не разрушит основательно, так, что даже сам Шань больше не сможет по осколкам себя собрать. Но что-то изменилось. Наверное, дело в том утреннем разговоре. В том, что увидели во взгляде Шаня они оба.Хао Ши тоже приняла. И отступила. Вручила Тяню в руки все, что могла, но не ради себя и не ради него.Смог бы Тянь так же?Он не знает. Он же мудак, эгоист и ублюдок.

Но потом он опускает взгляд на рисунок в своих руках и…Ради Шаня я бы сделал все.Тянь опять смотрит на Хао Ши – а она улыбается шире и ломаннее в ответ, кажется, понимая вот это, непроизнесенное. И что-то щелкает, переключает рычаг. Неожиданно для самого себя Тянь произносит вслух, впервые озвучивает то, что грызет, заживо жрет его изнутри – и в чем панически, до сумасшествия страшно было признаться даже себе.– Я не думаю, что… смогу. Что ему действительно будет лучше… – Тянь не помнит, когда в последний раз так путался в словах, спотыкался о каждое, с трудом вытолкнутое из глотки. Он понимает, каким жалким и слабым выглядит – но ему так откровенно посрать.Это больше не важно.Ничего не важно, кроме...– Когда ты в последний раз был наедине с собой? – неожиданно спрашивает Хао Ши, и Тянь удивленно смаргивает пелену перед глазами, концентрируя взгляд на ней.Когда вопрос наконец добирается до сознания, он даже не пытается удержать рвущийся наружу горький смешок.– Я последние лет десять провел исключительно наедине с собой.– Я почти не знаю тебя, но из того, что вижу, думаю, на самом деле ты последние лет десять бежал ото всех, в том числе и от себя, – Хао Ши смотрит серьезно, сосредоточенно, будто пытается донести что-то предельно важное; на секунду ее собственное отчаяние и надлом отходят на второй план. – Иногда люди ненавидят себя сильнее, чем их мог бы ненавидеть кто-нибудь другой. И таким людям бывает сложно позволить кому-то себя любить.И это…Это не то, что Тянь ожидал услышать во всей своей ебаной жизни пожалуй.На последних фразах Хао Ши не произносит имен и обращается, кажется, скорее к стене за его спиной, чем к самому Тяню. Он почти готов рассмеяться над ее словами – с болью и надрывом, но потом Хао Ши смотрит ему в глаза, и там, в ее взгляде опять разруха и обреченность, там опять маленькая растерянная девочка, которая не знает, что делать теперь, когда она потеряла все.Хотя Тянь не думает, что она по-настоящему может Шаня потерять. Он не из тех, кто так просто людей в свою жизни впускает – а потому и отказываться легко от них он вряд ли когда-нибудь научится.И Тянь не смеется. Думает только, что она не сказала бы что-то просто так, без причины, и слова против воли отпечатываются у него в подкорке.В следующее мгновение он встает. Он бережно складывает лежащий на коленях рисунок и кладет в карман, продолжая крепко сжимать его пальцами – свой якорь, свое заземление, свою хрупкую, песочную надежду, готовую рассыпаться от легкого порыва ветра. Он поднимает взгляд и кивает Хао Ши, потому что не думает, что она примет его благодарность – сам бы не принял. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза, и Тяню кажется, он физически может почувствовать, как что-то связывает их тонкой, едва ощутимой нитью. Это не дружба. Не привязанность. Но понимание, сырое и стылое, на боли завязанное.Потом Тянь уходит из этой палаты.Чтобы никогда в нее больше не вернуться.Когда он опять оказывается на улице – пальцы продолжают цепляются за клочок бумаги в кармане, а в голове продолжает жить иррациональный страх, что тот исчезнет, испариться, стоит на секунду отпустить.А сам Тянь испарится следом.На улице дождь продолжает иглами вонзать ему в кожу. На улице небо темнеет бархатом, и когда Тянь запрокидывает к нему голову – почти может увидеть, как туман перед его глазами расступается. За туманом – разлом, и пусть пока что неизвестно, куда он ведет…Тянь делает шаг вперед.