Обрыв (1/2)
За оконными стеклами закатное солнце догорает алыми вспышками, оседает цветастыми узорами на бледной коже и Тянь с наслаждением сцеловывает, слизывает эти узоры, упиваясь чужими сладко-хриплыми выдохами.
Странное ощущение эфемерности давит на внутренности, ввинчивается в глотку, пока перед глазами мелко рябит; кажется, моргни – картинка пойдет волнами и ее смоет, будто никогда не было.Показалось-пригрезилось, остыло особо внушительным трипом.
Веки все-таки опускаются, когда глаза начинает жечь нестерпимо, но как-то ломано, искаженно – Тянь тут же резко их распахивает.
Перед ним все еще бледная кожа, две знакомые родинки чуть ниже мочки правого уха выжигаются на сетчатке клеймом – но дыхание стопорится, застревает где-то на полпути. Не имеющая ни смысла, ни источника паника начинает клубиться под кожей, и он наклоняется ниже.
Ниже.
Зарывается лицом в шею, прикусывая кожу в том месте, где она отмечена двумя чернильными точками – оставляет свою метку поверх; только услышав раздраженное, почему-то успокаивающее шипение, начинает это место зализывать.
Влажный поцелуй напоследок – и он заставляет себя отодвинуться на расстояние выдоха.
Он поднимает голову.
Он встречается взглядом с родными теплыми глазами, в которых возбуждение мешается с оттенками нежности и злости.
Он чувствует, как натянутая внутри пружина ослабевает, как оттаивают заледеневшие внутренности, и кровь согревающе начинает течь по венам.
Только в этот момент Тянь начинает осознавать действительность происходящего и физически ощущает себя настоящим, будто на минуту-другую абсолютно выпал из мира. Пальцы его правой руки путаются в пламени волос, но сжимают их гораздо сильнее нужного – он заставляет себя ослабить хватку и успокаивающе почесывает загривок, пока пальцы левой руки опять начинают двигаться в жаркой, бархатной глубине, растягивая, подготавливая, подстраивая под себя.
Реальность все еще кажется шаткой и Тянь цепляется за осязаемость.Пытается сосредоточиться на тяжелых вдохах-выдохах тела под ним, на том, как чужие сильные пальцы знакомо впиваются в его спину до гематом, на которые хочется молиться.
Пытается до конца прогнать чувство, что секунда-другая, одно неверное движение, слишком резкий выдох, слишком длинный вдох – и то важное-нужное-правильное, что есть сейчас в его руках, развеется дымкой.
Это глупо и отдает какой-то истерией.Потому что все реально.Потому что все хорошо.
Потому что тело под ним вздрагивает и выгибается дугой, стоит слегка повести кистью и сменить угол, под которым входят пальцы.
Шань такой отзывчивый, чувствительный, настоящий. Он реагирует на каждое движение, и глаза его все сильнее затуманиваются возбуждением, но при этом горят все ярче – раздражением. Явно хочет больше, но не просит.
Никогда не сдается и не просит.
Прижавшись лбом к его лбу, Тянь тихо улыбается – и игнорирует, игнорирует, погребает как можно дальше в себе это ощущение сломленности, надрыва внутри, ощущение разваливающейся на куски реальности. Во взгляде Шаня есть отголосок чего-то затемненного и нечитаемого, чего-то, что должно пугать еще сильнее, что, возможно, и зарождает в нем панику – но это Тянь тоже отталкивается от себя как может далеко.
Потому что это все еще Шань.
Шань, Шань, Шань.
И все в нем правильное, все в нем до мелочей изученное, все в нем до того родное, что накрывающее волной возбуждение уступает место тянущей, щемящей нежности; тепло в груди вытесняет панику.
– Солнце, – выдыхает Тянь в тонкие, чуть приоткрытые губы.
– Мудак, – странно ласково, так, как умеет только Шань, ворчит он в ответ, пока зрачок окончательно сжирает карюю радужку.
А Тянь улыбается, улыбается, улыбается.
Все не может перестать улыбаться.
Он дарит эту улыбку губам Шаня, впивается в них жадно и голодно, все так же не закрывая глаз, и едва находит в себе силы отстраниться, когда поцелуй немного остывает, из жаркого превращается в теплый, в упоительно мягкий, медленный и тягучий.
Немного отодвинувшись, Тянь вытаскивает пальцы и не глядя нащупывает тюбик смазки, презерватив – Шань убирает одну руку с его спины, напоследок ощутимо проезжаясь по ней короткими ногтями, и, дотянувшись, выхватывает презерватив.
Отшвыривает его куда-то на пол.
Взгляды все еще сцеплены, намагничены и притянуты друг к другу – плюс к минусу, минус к плюсу, и Тянь прекрасно знает, кто из них какой полюс.
Они столько раз уже занимались сексом, но до этого никогда без…
Предохранители срывает с едва слышным, но неожиданно оглушающим щелчком.
Он снова устраивается между широко разведенных жилистых ног, нежно целует колено, все ещё не отпуская взгляд Шаня. Не смог бы отпустить, даже если бы захотел.
Но не хочет.
И вряд ли когда-нибудь захочет.
Смазав себя, Тянь пристраивает головку к входу, надавливает и рвано выдыхает, когда член легко скользит внутрь. Шань ощущается жарким и неизменно восхитительно узким, сколько его ни растягивай и сколько с ним ни трахайся. Без привычного латекса чувства обостряются, и Тянь опускается на локоть, опять прижимается лбом ко лбу Шаня, продолжая погружаться в бархатистую глубину и второй рукой поглаживая его бедро.
Шань подается ему навстречу, пытаясь ускорить темп, и Тянь, которому совсем не хочется спешить, у которого нехуевая выдержка выработалась за все эти годы, мысленно посмеивается, позволяя ему это. Наконец, Тянь полностью оказывается внутри, и они застывают так на какую-то долю секунды, а потом...
А потом все идет по пизде.
Потому что взгляд Шаня окончательно проясняется, то, чего Тянь не понимал ещё несколько минут назад, вдруг становится кристально ясным, тучи расходятся, и солнце начинает сиять в полную мощь.
Шань смотрит на него с таким безграничным, незамутненным, абсолютным доверием, что Тяню кажется, он может слышать треск, с которым ломается последняя стена, которую Шань возводил между ними.
Кажется, если сейчас Тянь достанет из ниоткуда нож и вонзит его Шаню в грудину – тот даже не подумает сопротивляться.
Это бесповоротно ломает что-то внутри Тяня, селит под ребрами животный страх.
Чистую, как приход, панику, ничем не сравнимую с той, которую он испытал совсем недавно.
Когда жаждал этого мгновения, Тянь не думал, что оно будет ощущаться так.
Будто его повесили над пропастью, дали в руки хрупкую вазу и сказали – не урони.
Шань закидывает ноги ему на поясницу, переплетает их и немного надавливает, намекая – двигайся.
И Тянь двигается. Он подается немного назад – и тут же вколачивается обратно, снова, снова и снова, наращивая темп, и Шань с готовностью встречает его толчки, вцепляется пальцами в его поясницу и подается вперед на каждое новое движение.
Шань внутри ощущается таким нужным, идеальным, созданным специально для него, но Тянь никак не может сосредоточиться на этом. Он все не отрывает взгляда от его глаз – и не может смотреть в них, не может, не может.
…он дышит…
Он задыхается этим доверием в них.Он понимает, как это пронзительно страшно – ответить тем же. Вот так же разрушить собственные оставшиеся стены.
…он знает, что хочет ответитьхочет…
Тяня оглушает пониманием – он же нихрена не контролирует. Не контролирует уже давно, с тех пор, как они с Шанем встретились, с тех пор, как Шань, сам того не желая, надежно поселился в его жизни, в его мире, с тех пор, как Тяню стало не все, блядь, равно. С тех пор, как Тянь его…
Эту мысль он забывает себе додумывать.
…он хочет закончить эту мысльхочет…
Тянь заставляет себя выйти из Шаня – …не может себя остановить… – и тот с недовольным выдохом подается вперед. Но Тянь отстраняется, все еще не в состоянии отвести взгляд от его глаз, тянет Шаня на бок – и тот, поняв, чего от него хотят, с готовностью переворачивается на живот и приподнимает бедра, подпихивая под себя подушку. Когда зрительный контактразрывается – Тянь наконец может дышать.
…ине
можетдышать…
..блядь…
Он пристраивается сзади, оглаживая руками ягодицы, и со всего маху входит. Вырывая из Шаня судорожный, сытый выдох.
Тянь закрывает глаза, упирается лбом в огненный затылок и начинает двигаться.
В подсознании, под коркой продолжают биться три слова, но Тянь не говорит их; Тянь не разрешает себе их даже думать. Только сильнее, отчаяннее вбивается в жаркое нутро, зарываясь носом в волосы на загривке, лихорадочно целуя шею и выпирающие позвонки, оглаживая пальцами острые лопатки и в миллионный раз удивляясь тому, что из них не растут крылья.
А может, растут.
Может, смертные просто неспособны их увидеть.
…теперь он уверенне способны определенно…
Шань движется ему в такт, ритмично подается назад, насаживаясь на член, такой родной-нужный-притягательный. И когда он заводит руку назад, ловит ладонь Тяня и переплетает их пальцы, тот просто не может не может не может не сжать их в ответ.
Тянь продолжает упираться лбом в затылок, не открывая глаз – …открой глаза открой открой мать твою… – он боится опять увидеть это теплое сияние, это абсолютное доверие, это тихое и твердое ?только ты можешь сломать меня и я к этому готов?.
И Тянь знает – сам этот факт может сломать его самого.
…он готов быть сломленнымон уже сломленон сам себя сломал…
Тянь все это время думал, что это он пытается приручить – и не заметил, как приручили его самого.
Знает, что должен, обязан ответить тем же, открыться полностью, безоговорочно и абсолютно, не потому, что Шань этого потребует или даже будет этого ждать – Шань никогда для себя ничего не ждет и не требует, это сраная аксиома, которая всегда так сильно Тяня бесила.
Просто невозможно будет больше от этого бежать.
…не беги…
Придется открыться-довериться и впустить в свою жизнь личное навсегда.
Тянь сжимает пальцы Шаня сильнее, свободной рукой ведет по его боку, пересчитывая немного выпирающие ребра и собирая легкую дрожь, наслаждаясь и упиваясь ею. Шань под его прикосновениями прогибается ещё сильнее, хрипло выдыхает в подушку и подается назад резче, слаще, и Тянь тоже не может сдержать стона.
Ему вдруг хочется сказать, что это всего лишь секс.
…нет…
Что секс ничего не значит, что все это дерьмо про занятия тем-словом-которое-он-не-произносит-даже-мысленно – это все сопливая херня.
Вот только у них никогда не был просто секс, никогда, даже трах в спешке и впопыхах, горячий, жаркий, выбивающий дух и дурь, никогда – просто секс.
И то, что происходит сейчас... Недостаточно спрятать лицо в рыжем затылке, чтобы сбежать от того, что происходит.
…не бегимать твою…
Тянь заставляет себя немного приподнять голову, и Шань тут же, почувствовав его движение, поворачивается к нему, ловит его взгляд – Тянь тонет.
Тянь умирает.
У Шаня глаза восхитительно черные, мнимо обдолбанные, но все равно – теплые, полные нежности, и ласки, и этого нового гребаного доверия.
И Тянь знает – вот оно.
Сейчас.
Он должен сделать это сейчас.
Ответить тем же.
…ответь…
Посмотреть так же.
…посмотри…
И дороги назад не будет.
Не будет.
Не будет.
И он знает, что Шань того стоит.
…большечем просто стоит…
Всегда стоил.
И это ключевой момент.
Точка невозврата.
…точка концаа могла бытьначала…
Вопрос – стоит ли сам Тянь этого?
…нетно без этого не стоит ничего…
Навсегда вдруг кажется чертовски страшным словом.
И выбор, который должен быть простым и легким – это же Шань, Шань, Шань, его личное солнце, его личное счастье, его личное все, – вдруг оказывается охренительно сложным.…ничего сложногомать твою…
Тянь представляет, как он сделает это, как сделает шаг вперед, как подтвердит навсегда и навечно, что Шань – его все.
И утонет в нем.
Растворится.
Потеряет себя окончательно.
…нашел бы себя наконец…
И это страшно.
…не страшнострашно не это…
И он такой трус и слабак.
И он стискивает челюсти крепче.
Он стоит на краю обрыва, нужно просто довериться и ступить вперед, провалиться в пропасть – и ждать приземления, ждать, пока его поймают.
Нужно…
Нужно…
Нужно…
…нужно…
Он закрывает глаза.
Он вколачивается сильнее.
…и Тянь так ненавидит себяненавидитно может только смотреть…
Его рука прочерчивает линию до крепкой, упругой задницы, сжимает ягодицу.
Тянь чувствует, как он близко, адреналин и удовольствие в венах смешиваются со страхом, с обреченностью, с пониманием неотвратимости сделанного выбора.
…блядь…
Тянь привычным, звучным движением, совершенно безумно опускает руку ещё ниже, сжимает член Шаня – это так правильно и так привычно, довести его до оргазма первым. Всего несколько движений кистью – Шань кончает, так упоительно вздрагивая, с таким знакомым сладким стоном.
…Тянь в клеткеТянь мечетсяТянь смотрит…