- 1 - (1/1)

Входящий звонок от Мартена Фуркада. Трифанов не ждал его, но ответил. Француз сообщил, что хочет сделать громкое заявление, и чтобы впервые оно прозвучало в спецрепортаже Ильи. Перед этим он, конечно же, вежливо с ним поздоровался, уточнил, не помешал ли своим поздним звонком, и непреминул заверить, что Илья имеет полное право на личную жизнь, которой никто не должен мешать. Столь деликатного внимания к своей персоне Трифанов, признаться, ни разу не замечал. Столкнувшись же с ним, вдруг заволновался и непонятно почему закомплексовал от того, что никакой личной жизни у него нет. Сплошной рабочий процесс с утра до ночи!К предложению Мартена он отнёсся неоднозначно. Фуркад нанимал его для освещения своей сенсации в качестве бюджетного варианта или оказывал честь быть первым из просвещенных? - это должно было волновать Илью как профессионала и взволновывало ещё чисто по-человечески. Обдумывая своё решение, он переживал странное чувство. Вроде как, ему льстило, что первый номер французов обратился с важным делом к нему, но необоснованность причин неожиданного выбора собственной кандидатуры создавало малоприятный налёт тревоги на его удовольствии. Что там за заявление? Почему для его свершения выбран Илья? Не вылезет ли оно ему боком? И какую цену уместно назначить Фуркаду за такую услугу? - много интриги и еще больше сомнений. С Трифановым такое приключилось впервые, но зацикливаться на своей странной растерянности он, безусловно, не стал.Мартен назначил встречу в баре отеля на шесть утра. Илья, чуть помешкав, ответил согласием. Они условились, что он проведёт с французом всего пару часов, дабы обсудить детали и успеть отснять несколько коротких видеообзоров для подводки сюжета. Примерный сценарий репортажа Трифанов набросал перед сном, а утром явился в назначенное место без опозданий. В шесть ровно. Ни минутой раньше. С какой стати? За свободное время ему никогда не платили.Фуркада он нашёл сразу же. Тот неподвижно сидел на высоком стуле у стойки, размеренно дыша на стакан воды. Спит? Крадучись, словно собирался поймать с поличным преступника, Илья приблизился к своему клиенту и потешил свою проницательность, утвердившись в своём предположении. Мартен подпирал скулу кулаком и спал крепким сном. С неуместным беспокойством, Трифанов подумал о том, что француз по какой-то причине провёл в таком неудобном положении всю эту ночь. Этого не было явно видно по его состоянию, но у спецкорра Матча был намётанный глаз, и ошибался он редко. - Нужно его разбудить. Я пытался, но безуспешно! - доложился молоденький бармен.- Зачем же? - Илья глянул на парня в фартуке с неодобрением и забрался на другой стул, - Он никому не мешает. Пусть спит, а я посижу.Трифанов представил, как с этой самой минуты денежки за рабочее время начинают капать ему в карман, и с лёгким сердцем заказал себе кофе и бутерброд. Пока его обслуживали, француз тихо посапывал рядом. Он не ронял головы, не сползал со стула и вообще не шевелился, будто не терял над собой контроля даже во сне. Несмотря на утомлённую позу, в нём чувствовалась военная выправка. Илья невольно представил атлета в армейской форме, испытав, к своему стыду, легкую зависть к чужой мужественности и привлекательности.- Что, нравится? Услышав над ухом шёпот бармена, Трифанов только хмыкнул в ответ. Вроде бы, он всего на минуту задумался о предстоящей работе с Фуркадом, но получилось так, что не отводил от спящего французика глаз около четверти часа. По крайней мере, его кофе совершенно остыл.- Так в чём же дело? Буди его и вперёд! - снова заговорил с ним вездесущий сотрудник бара, - Или закажешь за счёт спящего кавалера еще что-нибудь?- Да, пожалуй.Бесстыдно потратив на полноценный завтрак и никчёмную болтовню с озабоченным барменом ещё целый час, Илья всё же решил потревожить сон своего не кавалера, а временного работодателя, и потряс того за плечо. Спящий красавец, хоть и медленно, но сразу поднял голову. Со стоном потёр глаза, словно пробуждение было болезненно мучительным делом. На смуглом лице нарисовалось неимоверное отвращение к реальности, в которую его кто-то столь бестактно вернул. А потом он наткнулся взглядом на Трифанова, и его черты исказила бешеная ненависть, будто все пороки людского племени собрались воедино в этом конкретном их представителе. Но не успел Илья ретироваться перед померещившейся ему немилостью, как в Мартене произошла перемена. Беспричинная свирепость молниеносно уступила место сознательно деловой учтивости:- Прошу прощения. Я отключился? - он посмотрел на часы и повёл бровью, - Извини, что заставил ждать. Обычно я пунктуален. Слова предназначались Илье, как и аккуратно подписанный чек. Он обнаружился под приподнятым Мартеном стаканом воды, намекая, что его заполнили прямо здесь, ночью. Француз двумя пальцами подвинул его Илье по гладкой поверхности барной стойки и пояснил:- Твой аванс. Получишь еще столько же, когда мы закончим. - Благодарю, - Илья постыдился наскоро считать нули в прописанной сумме, и воспользовался чеком, чтобы указать им на бармена, - Ему ты тоже должен некоторую сумму. Я тут перекусил кое-чего, пока ты спал.- Нет проблем.Фуркад вынул из кармана штанов разноцветную солянку купюр, зажатых стильной прищепкой, и отстегнул парочку в бар. А Трифанов, рассмотрев чек, тот час воспылал свежей любовью к своей работе и, что важнее, глубокой искренней симпатией к щедрому и обеспеченному французу!На нём, к слову, отлично сидела не только недавно вообразимая Ильей военная форма, но и простецкий гражданский свитер с узкими джинсами. Трифанову даже стало немного жаль, что Мартену приспичило бежать переодеваться в биатлонную спецовку и гнать себя на утреннюю тренировку, которую тот едва не проспал.Их встреча затягивалась, и разговор о главном откладывался на неопределенное время. Погода, между тем, портилась. В промозглом воздухе вились плотные и мелкие, как сахар, снежинки. Дорожная грязь липла к ботинкам, а к щекам колючая мерзость, которую бросали в лицо порывы ветра. Илья был крайне тем недоволен и, когда они свернули на безлюдную улочку, ведущую к зимнему стадиону, поторопил открытие дорогостоящей новости:- Так, что с тобою стряслось? Расскажешь? - Хочешь послушать о неурядицах моей жизни? Психоаналитиком заделался, что ли? - сузил глаза Мартен.- При чём тут это? Ты ведь сам позвал меня, чтобы поделиться сенсационным событием. Разве, нет?- Да, верно. Всё расскажу, но позже. Сейчас мне нужно настроиться на тренировку. Ты пока можешь попробовать угадать, о чём пойдет наш разговор. Говорят, у людей твоей профессиональной ориентации особое чутьё на сенсации.- Не утверждаю, что смогу этим похвастать. Но попробую угадать! Илье стало интересно проверить свою интуицию. Он задумался на пару шагов. - Ты анонимно, в порыве чувств, сотворил какую-то скандальную пакость, но потом совесть взыграла и надоумила тебя публично во всём признаться и расскаяться? Скрасить, так сказать, некрасивый проступок красивым жестом?Как видно, с этой версией Трифанов провалился, поскольку Мартен не очень радостно усмехнулся. Илью этим он совсем не расстроил. Напротив, разрастающаяся интрига всё больше будоражила в нём положительные эмоции, вроде непроходящей взволнованности перед важным открытием, нетерпеливого желания начать увлекательную работу над эксклюзивным материалом и тонкое предчувствие укрепления профуспеха.- Скажи, а кроме пакостей и скандалов, вы, русские, от меня уже ничего другого не ждёте? Я в этой области давно вне конкуренции? - в тоне Мартена ощущалась самоирония, но и проскользнувшая мимолетно обида от Трифанова не утаилась.- Ты владеешь среди нас такой репутацией, не поспоришь! - развёл руками Илья, - Хотя, наверное, сам до сих пор не понял, как именно это произошло, правда? - Не понял, - удивительно быстро согласился Мартен.- Череда случайных недоразумений, раскрученных журналюгами, вроде меня, - тут самоиронизировать выпало Трифанову, - И, вуаля, ты уже символ всех грязных скандалов!- Значит, за то, что для подавляющего большинства россиян я - большая свинья, мне следует поблагодарить тебя, Илья?Русское имя на французских губах звучало картаво, но экзотично. Слуху Трифанова такое произношение пришлось приятным и интересным. Поправлять Мартена Илья не стал.- Оставь всё, как есть, - улыбкой попросил он, - Я всего лишь делаю свою работу, а ты от неё особенно не страдаешь, ведь так? Чужое мнение - самая малая из твоих печалей, насколько я лично могу судить.- Справедливо. В самом деле, ты по образованию не психолог, случайно? - почему-то не отпускало Фуркада.- Нет. А что?- Похоже, ты хорошо разбираешься в людях.- Возможно. Однако я всё равно не сумел угадать причину, которая привела тебя к потребности выговориться на мою камеру!- А попытался? По-моему, ты просто озвучил первое, что подсказала здоровая логика.Илья тоже подумал об этом. Соображение о том, что француз сотворил нечто дурное, было предзвзятым и не его личным, а невольно навязанным общественным мнением. - Дашь мне второй шанс?- Что ж, каждый имеет на него право. Рискни! И не разочаруй меня! - попросил Мартен.Трифанов пообещал ему хорошо обдумать свою теорию за время его лыжной практики.- Ожидаешь от моих откровений чего-то плохого? - попытался узнать направление его мыслей Мартен, прежде чем к ней приступить.- Даже не знаю. Но вряд ли ты объявишь о свадебном пире для всего мира или международной вечеринке по случаю юбилейной гонки! - сразу отмёл поводы для праздника в их биатлонном дворе Илья, подавая Мартену палки, - Скорее, новость будет неспортивной и не из приятных. Последние дни ты выглядишь крайне обеспокоенным. И дело не в спорте. Я наблюдал за тобой, и это бросается в глаза, знаешь ли.- Неужели? Благодаря своей профессиональной наблюдательности, Илья нащупал больное место, и Мартен начал морщиться.- Когда ты переживаешь из-за провальных этапов, то бываешь недоволен только собой. Но в этот раз твоё недовольство явно не связано с биатлоннными неудачами, тут что-то личное. Прерви меня, если я не прав.Трифанов победоносно разулыбался, предвосхищая капитуляцию раненого его проникновенной речью француза.- Я бываю недоволен собой? В точку! - Мартен посмотрел на Илью с наигранным восхищением, - Похоже, что тебя одного всё и всегда устраивает в себе!- С чего так решил? - от неожиданного обвинения Илья споткнулся на ровном месте.- Выглядишь очень довольным и благополучным. Даже беспечным! И ощущение от тебя постоянно такое! Человек, у которого всё в жизни отлично! - в его голосе слышалось немного ехидства, - Ты точно психолог и владеешь методиками сомопрограммирования на успех, а?- Никакой я не психолог! Достал уже! Проблемы есть у всех! У меня тоже! - резковато ответил Илья, но Мартен, судя по всему, ему не поверил.- И в чём же твоя проблема? - ухмыльнулся он с недоверием.Думать долго Илье не пришлось, готовый ответ ожидал этого вопроса со вчерашнего вечера.- В полном отсутвии личной жизни. Через меня каждый день проходит масса людей и куча событий, но я один, всегда один, и в моей жизни ничего не меняется, она будто стоит на месте! А еще я не могу найти любимого человека. И у меня, если хочешь знать, из-за этого комплексы.Илья, конечно, немного лукавил. Он не был один всегда. У него было много романов с разными девушками. Так много, что в один день общение со слабым полом его утомило. Но на счёт любимого человека он не соврал. Зря Фуркад так удивлялся. - Комлексы? Хм. У тебя? Ха!- Да, у меня! Без всяких шуток!Мартена его твёрдое заверение поразило, примерно тем же эффектом, что удар между ног. - Удивил, - признал он, оправившись, и двинул к лыжне. Илья пошёл рядом, хотя Мартен Фуркад почти никому не позволял этого. Биатлонному королю не нужна была свита. Проводить время в случайной компании и расстрачиваться на легкомымленное светское общение ему претило. Но с обществом Трифанова он готов был сегодня смириться. Они шли в ногу. А их тени, то укорачиваясь, то удлиняясь, бежали далеко впереди. Фуркад бросал на Илью частые изучающие взгляды всю дорогу до нужной трассы. Словно увидел впервые или, точнее, узнавал заново. А Трифанову смотреть на него необходимости не было. Он хорошо знал Мартена в лицо и имел неплохое представление о его незаурядной личности. Мартен был высок, черноволос и хорош собой. В этом не сомневался никто и, прежде всего, сам француз. Однако по этой части Фуркад не важничал. Внешность не являлась его заслугой, и он относился к ней как вверенной его попечению общественной ценности. Мартен со спокойной обреченностью, как полагал Илья, шёл на встречу фотографам и фанатам. Позволяя одним раскручивать свою сексуальность, а другим пускать слюни и сперму на свои удачные снимки. Что же касалось его внутренней стороны, то в этом плане Мартен отличался немалой скрытностью. Трифанов подмечал сей факт во многих аспектах жизни. Посягать на неприступность своего внутреннего мира, француз не позволял никому. И в этом ему призваны были помочь четыре защитных выражения его красивой, вечно смуглой физиономии: безразлично-деловое, надменно-высокомерное, оскорбленно-невинное и взвинченно-агрессивное. Мало кто подозревал какие мысли и чувства скрывались за ними на самом деле, но сталкиваясь даже с одним из них, многие побаивались подходить к Фуркаду ближе и чаще положенного, что его абсолютно устраивало. Однако те, кто за годы совместной кубковой дружбы успевали к нему попривыкнуть, обращались с Мартеном с куда меньшей осторожностью. Его скрытность, нелюдимость и недоступность товарищи по оружию начинали воспринимать как нечто само собой разумеющееся и постепенно переставали искать в них хоть какой-нибудь смысл. Большинству людей Мартен Фуркад стал видеться, косящей под живого человека машиной, запраграммированной на одну только олимпийскую функцию "Быстрее! Выше! Сильнее!". Им словно было невдомёк, что за всей этой железною оболочкой кроется человеческая душа. Тонкая, ранимая и болезненно самолюбивая.Свидетелем такого отношения к Фуркаду сам Илья становился множество раз. Мартена не считали за человека, а он склонен был полагать, что корень этой беды кроется в бесчеловечности окружающих. Мартен ожидал такого отношения к себе от всех и каждого, готовясь обидеться в любую минуту. И делал это очень легко, обижаясь порой даже когда его никто не хотел обидеть. Бывало, Мартен находил поводы для обиды во всём подряд, пусть никогда и не подавал тому вида. Иногда его напускная непробиваемость всё же давала трещины, выливаясь припадками неконтролируемой агрессии, но в большинстве случаев Фуркад играл в железное терпение и выдержку довольно таки убедительно. Ни с кем из коллег Мартен, само собою, не подружился. Но и не враждовал, чего просто не мог позволить ему спортивный устав. Фуркад думал обо всех стреляющих лыжниках одинаково, с холодком отчуждения. Да и никто из них, как размышлял он сам, пальцем не пошевелил, чтобы их рабочие взаимоотношения потеплели. В конце концов, судьба свела нас не общаться, а делать дело! - думал Мартен с интонациями последнего нормального человека на земле, снисходительно принимающего изъяны окончательно вырождающегося человечества. Фуркад смирялся с этой глобальной катастрофой снова и снова, чётко понимая, что благодаря им, людям, повязанным с ним одной финишной ленточкой, он зарабатывает свой хлеб. Спорт как нельзя лучше подходил для их сосуществования. Здесь ценили друг друга, вопреки личным нравам и недостаткам, за особые волевые качества и физические способности. В кругу спортсменов балом правило циничное умение делать то, что прикажут, без острых углов вписываться в работу огромного сложного механизма, называемого командой, безаппеляционно принимать его условности, традиции и интриги; соблюдать строгую дисциплину, тренерский план и неукоснительно следовать законам товарищества и мужского коллективизма, основанного на субординации. Кому-то такой образ жизни мог показаться форменной тиранией, но Мартен обрёл в спортивном укладе жизни истинную свободу личности. Потому тут и преуспевал. Так рассуждал Илья.Фуркад добился спортивного признания в своих глазах и глазах окружающих, и с каждой новой победой оно росло и крепло. Своему избранному виду спорту и многолетней борьбе с самим собой на пути к спортивному совершенству Мартен отдавал всего себя без остатка и накидывал сверху. Не мог иначе. В противном случае, Фуркад скатился бы до уровня всех остальных и перестал себя уважать. Благо, многочисленные наградные трофеи говорили о том, что на сей день он - не заурядный спортсмен, а биатлонный бог! С этим Илья не спорил.Высокий статус требовал от француза самых высоких целей, и Мартену было не грех считать своим долгом популяризацию биатлона в мире, чему он активно и успешно способствовал. Вот только сокомандники зачастую обзывали его усердия великим множеством слов-заменителей с неприличными приставками, в том числе. Нет, своё дело Мартен знал отменно, и упрекнуть его в непрофессионализме ни у кого бы не повернулся язык! Он пользовался в своей среде немалым авторитетом и его многочисленными преимуществами. Его признавали мастером, безусловным лидером и глубоко уважали. Даже те, кто имел все основания возненавидеть. Тем не менее, всё, что так или иначе выпадало, на их приземленный взгляд, за рамки его компетенций, вызывало завистливое неодобрение и еще больше усугубляло их внеуставные отношения. С капитаном Фуркадом не церемонились, не носили ему утренний чай в постель, не лебезили и при первом удобном случае давали понять, что его биатлонная эпоха рано или поздно пройдёт, а в гражданской жизни, где действуют принципы "каждый за себя" и "подтолкни падающего", ему придётся не жить с короной, а выживать с иконой. Поэтому, ловя своим объективом бегающего по замкнутому кругу Мартена и оставляя заметки в блокноте, Трифанов невольно ему сочувствовал. Чёрт! "Бегать на лыжах" - звучит слишком грубо. Это, скорей, про меня! - ни с того ни с сего подумал Илья, - А Мартен... Мартен делает это тонко, искусно! С поразительной силой и плавностью в начале и в конце всех движений.... Не имея понятия, каким словом описать поэзию лыжного хода Фуркада, он напряжённо задумался, выпав на время из морозной реальности, и очнулся, лишь почувствовав, что совершенно замёрз. Разве только, чек Мартена в нагрудном кармане приятно грел душу. Илья намеревался посидеть с героем Франции в уютном баре, поболтать с глазу на глаз под стаканчик горяченького глинтвейна, а вовсе не сопровождать взглядом его лыжные променады на холодном ветру! Прихватить с собой перчатки, шапку и шарф на пожарный случай он как-то выпустил из виду, да и куртку выбрал самую тонкую. А Мартен всё нарезал круги, совсем не думая закругляться!Сетуя на свою непредусмотрительность и молча восхищаясь рабочей самоотверженностью французского биатлета, Трифанов поставил многоточие в своих записях о Мартене Фуркаде, которые накидал между делом, и покинул трибуну, отправив тому извинения в коротком сообщении на телефон.