Первый и последний (1/1)

Утро начинается не с кофе. Не в этот раз. Даже не с сигареты на голодный желудок, когда пищевод накрывает тошнотой от первой затяжки, а со второй уже отпускает. Не с тихого шипения радиоволн на сломанном радио, которое Шань включает за завтраком. Оно уже давно не ловит радиостанции, просто шипит, просто напоминает о маме, папе и временах, когда их семью ещё не разбили вдребезги. Просто с шипением спокойно.Утро начинается с рези в глазах и затекшей шеи. С чужого спокойного дыхания. Утро начинается с абсолютно пустых стен и абсолютно пустой головы, ведь Шань все возводит в ебаный абсолют. Он бы ещё не отказался от блядской головной боли, жуткого похмелья и пожалуй, избирательной амнезии. Потому что помнит все кристально чисто, насыщенно, во всех красках, а лучше бы упился в хлам, да забыл.Пил он намеренно мало. На диван спать перебрался тоже намеренно. Намеренно собирается сказать Тяню, что у него провалы в памяти и спросить не сболтнул ли лишнего, когда они допили до середины бутылки. Ближе к концу бутылки Шань накинулся на Тяня. Это вспоминать нельзя. Намеренно собирается сделать вид, что не помнит про поцелуи с минимальным послевкусием виски вперемешку с шоколадным табаком. Что не помнит пряные-вкусные-жадные с удушливыми вдохами, с хриплыми выдохами. Со стонами, со вкусом влажной кожи Тяня, что осадком на языке.До сих порБлядь…Шань морщится, выискивая что-нибудь, чем можно будет сполоснуть рот. Если вчера этот сраный привкус ощущался до пизды разгромным?— у Шаня крышу с него сразу снесло, с корнем выдрало и на место она все ещё не встала,?— то сейчас он горчит белесым налётом на языке. Там все ещё горячо. Там все ещё чужой влажный язык ощущается так отчётливо, что Шань режет свой о верхние зубы, впивается больно в кромки и ведёт до самого кончика. А в ушах вперемешку с фантомными стонами своими-чужими стрянет почти металлический скрежет зубов о язык. Не помогает. Только ощущения острее становятся, насыщеннее. Шань точно ёбнулся.Читал как-то, что каждую минуту целых восемь человек сходят с ума. Кто же знал, что в ту минуту, как он протянул руку к шраму Тяня, жребий на него падёт и он окажется тем самым восьмым? Блядская наука, блядское помешательство, блядское всё, потому что Шань признает?— ему чертовски понравилось.БлядьШаню не должно нравиться. Это для Шаня обычный трах, ебалово в тупую, на почти пьяную голову. С почти незнакомым человеком, с которым он проводит дохуя и больше времени?— сутками вместе. С почти незнакомым человеком, который после его персонального ада?— что показал Шаню Шэ Ли, тыкая мордой в фото, которое тот видеть не должен был,?— оказался рядом. Оказался нужным. С почти незнакомым, которому сам Шань перманентно оказывался нужным. С почти незнакомым, который так хорошо его…Блядь, нет, это не хорошо, нихуя не хорошоЭто хуёво-хуёво-хуёвоПотому что трахаться с незнакомцами лучше. С теми, кого совсем не знаешь. С теми, чьего имени даже не спрашиваешь. С теми, с кем встречи сходят на минимум вместе с возбуждением и разрядкой. С теми, с кем вообще нахуй никогда не увидишься, не пересечёшься, куда бы ноги не занесли.С незнакомцами лучшеС Тянем одни мертвые петли и свободное падение в несколько часов?— восхитительно.Блядь…Это всё ещё остаётся бездумным трахом. Это определенно без чувств. Это ахуеть как напрягает. Потому что Тянь не незнакомец. Потому что с Тянем ему ещё по двадцать четыре часа и семь дней в неделю?— вместе, бок о бок. Много недель подряд. Много лет, если одного из них не пристрелят раньше времени. Потому что с Тянем ему ещё на допросы, на задания, на слежки, на спарринги. На свои-чужие круги ада, когда одно из них опять накроет панической атакой.С Тянем было нельзяБлядь!Блядь...И теперь уж точно с Тянем больше нельзя. Даже если хочется. Даже если очень, вот как сейчас, когда Шань задумавшись, совершенно не осознавая что делает, припёрся к огромной кровати, на которой тот развалился. Стоит и смотрит, как тот спит, как во сне его нога напряжённо дёргается, как мышцу икры почти судорогой сводит. Наблюдает за крепкой грудью, что поднимается медленно, опускает медленно. За лицом спокойным-спокойным, где черты сразу мягкие. Такое видит впервые.У Шаня сводит челюсть, потому что злится сам на себя и свои выебанные во всех смыслах ?хочу?. Гормоны у него уже не так ебашат в голову, как в восемнадцать. Уже нет этих пограничных состояний, когда управление телом на себя берет жгучее желание выебать-вытрахать-в-задницу-в-глотку-в-кулак, да куда блядь угодно. Уже нет того, что он бездумно выцепляет понравившегося пацана из толпы и тарахается всю ночь на пролет?— ему же, блядь, не восемнадцать.С Тянем Шаню вчера снова было восемнадцатьБлядь, вот же блядь...Шань наскоро собирается, напяливает шмотки, провонявшие мажором насквозь, его пустым домом, его телом, теплом его, блядь?— о чем он вообще думает,?— вискарем и шоколадным табаком. Задерживается в прихожей, думает-думает-думает.Возвращается, зависает на секунду над блокнотом, ручку в правую берет, а самого дрожь колотит. Как вчера. Только по-другому совсем. По-нервному, а не по нервно-возбужденному. И царапает на листе, то что почти навернякапочтинавернякаблядьпроизнес бы вслух, если бы Хэ Тянь проснулся.?Это было в первый и последний раз??— чернилами по бумаге.Это было ахуено?— чернилами в голове.***Шань затягивается сигаретой, выпуская белый дым в белое-белое небо. И руки у него белые-белые, потому что замёрз, но упрямо сидит на летнике кофейни, ждёт свой кофе. Ещё зачем-то ждёт смс от Тяня. Хотя бы злое. Лучше злое, это было бы прекрасно. Чтобы Шаня послали на хуй. На все, блядь, хуи мира, на край ебаной вселенной, чтобы Тянь вообще решил свалить из города в свой сраный Пекин и в их управлении больше никогда не появлялся. В жизни Шаня больше никогда не появлялся. Но даже ху?ева ?ок? в ответ не мигает на экране, который Гуаньшань то и дело поджигает разблокировкой. И зачем, спрашивается? Уйдет да и оставит Шаня с его заебами, проблемами, которым конца и края нет, с его кусачим, рвущим чужие жизни в клочья, характером. Оставит в покое. С его личными демонами один на один. А то, что Шань привык уже бороться с чужими бесами вдвоем, привык, что со своими собственными теперь тоже с Тянем бок о бок сражается. Это ничего. Он переживёт. Переживёт как всегда?— один на один. Как-нибудь.Блядь…Шань вообще быстро ко всему привыкает. Быстро привык к паскудной подработке, когда отца посадили, а матери нужна была поддержка не только моральная, но и финансовая. Платили там мало, зато счета с мамой они оплачивали сносно. Быстро привык к тому, что он ?сын уголовника, весь в папашу?. Быстро привык въёбывать за эти слова в лицо прямым ударом с разворота. Быстро привык к тому, что бьют в ответ. Сильно, под дых, в челюсть, по ребрам пинками?— толпой. Быстро привык к больничной еде, к персоналу, который родным стал, ведь попадал туда после драк часто. Очень часто. Быстро привык к тому, что нужно брать на себя ответственность даже если ты ещё несовершеннолетний сопляк, которого должны парить любовные терзания и недоделанная домашка, а парят только растущие счета за лечение, за съёмную крошечную квартирку, парят заплаканные глаза матери.Быстро привык к тому, что влился в банду Шэ Ли. Быстро привык к его рукам, к повелительному тону заискивающего голоса, что медом лился в проколотые им же уши. Быстро привык реагировать с первого же слова и неукоснительно выполнять всё, что от Шаня требуется. А требовалось от него немногое: шпану запугать?— особенно неугодных в больничку на пару месяцев отправить; особенно угодных гопонуть, припугнуть, шугануть. Быстро привык делать это без угрызений совести и жалости?— деньги были важнее. Шэ Ли был важнее. Быстро привык к тому, что оказался правой рукой, любовником, верным псом. Не подхалимом, нет, хвостом не вилял, радостно не прыгал в ожидании своего ?хозяина?. Просто привязался быстро. Просто нравилось, что его принимают, понимают, к себе ближе притягивают и может быть даже любят. Своей особенной любовью?— больной, простуженной, на последней стадии рака и метастазами по всем внутренним органам. С гематомами, кровоточащими укусами, с повреждением наружных тканей, со множественными ушибами, колотыми, резанными пулевыми?— всеми известными травмами. С такой вот больной, простуженной любовью, которую только в хоспис и крематорий.С переохлаждением в области сердца и термическим ожогом от высоких температур из-за возбуждения в области паха.Когда боль стала невыносимой?— не физическая нет, к физической Шань привык давно, она уже родной стала, как и врачи те,?— Шань ушел. Быстро привык к тому, что изгоем быть трудно. Быстро привык к законам нормальным, а не уличным. Быстро привык вязать по рукам и ногами таких же, как он. Быстро привык к работе сутками напролет в управлении.Быстро привык к Хэ Тяню. К тому, что он рядом крутится. К глазам его холодным, пугающим, мглистым, в душу просачивающимся. К тишине уже давно уютной привык. К заёбам можаристым, к Хэмобилю, к нормальному обеду привык. К тому, что Таня за руку брать надо, когда того в панике колотит, когда не видит Тянь перед собой ничерта. К тому, что движения обязательно круговые. Обязательно по тыльной стороне ладони. Обязательно большим пальцем. Обязательно мягко, без нажима.Быстро привык к тому, что Тянь знает о нем чуть больше, чем все вместе взятые коллеги. К тому, что Тянь знает?— никаких нахуй сэндвичей с сыром, только с ветчиной. К тому, что Тянь по одному его взгляду определяет как и в какой интонации нужно информацию подавать. К тому, что из них действительно вышла хорошая команда. Банда. Быстро привык к тому, что Тянь его тоже по-своему принял. Без боли. Без гематом кровоточащих укусов, без повреждений наружных тканей, без множественных ушибов, колотых, резаных, пулевых. Зато с засосами по всему телу…Блядь…Шань на пробу касается шеи, где ярко-бурый, большой, который продавливать до того приятно, что нутро снова сводит белезненно-сладким.Блядь…Быстро ко всему привыкать?— хуево.Быстро привыкать к Хэ Тяню?— опасно для жизни.Шань морщит нос, кутается в куртку, натягивает ворот повыше, только бы спрятать все это бурое дерьмо. И обещает себе, в ближайшую неделю не посмотреться в зеркало, чтобы не увидеть сколько ещё таких меток на нем оставил Тянь.МногоБлядь…Шань устал. Просто смертельно устал, натурально заебался напарываться грудиной на ножи в чужих?— что когда-то были родными,?— руках. Шань не хочет, чтобы руки Тяня становились родными. Чьи угодно, только не его. А ещё лучше?— вообще ни чьи. После Шэ Ли он всё ещё со вспоротым брюхом?— от самого мечевидного отростка грудины и до подвздошной,?— ходит. Все ещё кровоточит. Уже почти не больно, но иногда ноет. Когда Шань с Тянем?— вообще не болит. И это пугает. К боли-то он привык. А вот к ее отсутствию нихуя. Пусть себе болит. От ножей чужих, рук чужих, от всего устал, заебался. Не хочет больше ни ножей, ни рук, ни чужих, ни родных, ни чужих-родных тем более.Тянь похож на того, кому можно довериться в бою, жизнь свою доверчиво в руки вложить?— сам разъебётся, но ее сохранит.Тянь не похож на того, на чей нож стоит напарываться?— опасно для жизни.Зубы у него острые, как у акулы?— отпечатки их на Шане горят. Пальцы у него острые, ведь тело в синяках от того, что тот сминал кожу до черных дыр перед глазами, до синяков, до боли ноющей, блядски приятной. Нож у него?— Шань точно говорит,?— острый, фатально заточенный, его даже пальцем проверить нельзя?— скальпирует сразу, кожу, как нагревшееся масло снимет. Сам Тянь весь острый?— из точечно пронизывающих насквозь углов да рваных выбоин состоит.Шань сказал уже всё. Обрубил уже всё. Свое здоровье куда важнее ебаных ?хочу?. Хочешь?— иди в клуб. Хочешь?— цепляй чужого. Хочешь?— трахай. Хочешь?— трахнут тебя. Без имени, без адреса, без поцелуев, без засосов?— болючих до хрипов меток,?— без проблем.Хочешь трахаться?— беги от Тяня.Беги от взгляда с огнём, которому завидуют самые лютые бесы. От полыхающего, сжигающего заживо, в котором черти дотла выгорают.От пепельной мглы, которая после пожарища остаётся, запечатанной тёмно-серой радужкой глаз.Нихуя это неправильно?— с напарником спать. Да он по сути и не спал. Трахался только. Долго, мучительно-приятно, яростно, сладко-сладко-сладко. Потому что табак со вкусом шоколада. Потому что эта сладость с губ Тяня осадком на его язык осела и внутри горячей карамелью разлилась. Все нахуй потопила. Теперь внутри Шаня только вброд.Шань сам виноват, что внутри растопило что-то вековое, скованное стальными цепями. Потому что сам на Тяня накинулся.А Тянь знает как надо Шаня брать. Где надавить сильнее, где мягко пройтись самыми кончиками пальцев, задевая еле ногтями. Знает где сцепить акульи зубы, а где языком размашисто, мокро вылизать. Знает под каким углом входить, задевая простату до оглушающе-больного экстаза. Знает, как сцепить руку на члене, чтобы кончил почти сразу. Знает, что Шаня ведёт, когда тянут за волосы. Все знает, словно выучил-вызубрил-от-корки-до-корки.Так, будто уже не в первый раз. Не в тысячный даже, потому что реальновсе знает.Блядь…Ёбаные инстинкты, ёбаный Хэ?— овладеть-выебать-вывести,?— Тянь, ёбаное всё.Блядь!После секса с другими Шань чувствовал себя грязным. Не то, чтобы он считал грязью стягивающую кожу подсохшую сперму, липкий пот, заливающий глаза до едкой рези, остатки чужого рогового слоя под ногтями, вовсе нет.Грязно было внутри, когда запал похоти спадал, затихал, замирал до следующего раза, до следующего ?хочу?. Внутри все в зловонную гниль, в мразную черную жижу, вязкую, как мазут. Внутри все в рванину, потому что брюхо все ещё вспорото от самого мечевидного отростка грудины и до подвздошной. Грязь эту хотелось вывести, выблевать, выскоблить. Хоть два пальца в рот, честное слово.После секса с Тянем грязным он себя не ощутил. Удовлетворённым?— да. Грязным?— нет. Все ещё вспоротый, только без мазута, без гнили, без боли. Словно выскоблили его, вычистили, выбелили.Блядь…Словно стены те пустые всю грязь в себя впитали. Пустота обычно так и поступает?— забирает себе все. Хорошее, плохое, нейтральное?— всё забирает. Теперь, наверное, Шань отчасти понимает почему Хэ Тянь именно там обосновался. Наверное, плохого было критически много, хорошего критически мало, нейтрального не было вообще. Проще говоря, терять перед пустотой Тяню было решительно нечего.Вот и живёт пустой Тянь в пустых стенах. Стены все впитывают. Стены голодны.Шаня немного отпускает, потому что сегодня он тоже опустошён.Он даже не замечает как долго перед ним остывает стаканчик с кофе, который притащил кто-то из персонала. Не замечает, что сигарета истлела до фильтра, укладываясь неровной округлой линией пепла на стол. Не замечает, как пальцы чуть опалило угасающим и теперь между указанным и средним стелется желтизна.Отпивает?— вкусно, но осадка лесных орехов и корицы все равно не чувствует. Там до сих пор миндальное послевкусие виски вперемешку с шоколадным табаком, удушливые вдохи Тяня, хриплые выдохи Тяня.Похоже, стенам Тянь всё-таки надоел. Потому что впитывал его вчера Шань, а не они.Весь пропиталсяБлядь…Шаню понравилось впитывать. Он вроде как и не был против. Подсознательно ощущал, что Тяню нужно выплеснуться, потому что пустые стены больше пустого Тяня впитывать не могут. Зато может Шань. И секс от этого был отчаянный, грубый, на грани уязвимости, яркий, с запахом озона и влажной кожи.Потрясающий был сексВ первый и в последний раз