Часть первая. Костя. Пленение: спасение (1/1)

Сперва мне кажется, что происходящий хаос вокруг?— это словленный мной глюк, являющийся следствием избиения меня людьми Кабана. Всё вокруг мерцает, множится, искрится, пылает, светится всеми цветами радуги, изредка становясь то бледно-серым, то белым, то угольно-чёрным. Я вижу это так хорошо, будто бы наяву, и между тем чувствую, как вздымается в акте дыхания моя грудь. Воздух проникает вовнутрь, принося с собой целую волну запахов, а с последующим выдохом эта волна словно отступает, чтобы затем нахлынуть снова.И снова.И снова.И снова.Запахи кружатся, множатся, перемешиваются, превращаясь в нечто несуразное, невнятное и пугающее. Создаётся чёткое ощущение неправильности. Всё происходящее не должно быть таким, какое оно есть. Что я вообще помню? Если идти от конца моих воспоминаний, то я помню драку, поездку с Женей, ссору с Горой, штаб Сопротивления, побег из разрушенного Волчатника, свою жизнь в стане врага и обретение этой самой жизни внутри непонятной мне иерархии. Всё так запутано, что сейчас, обдумывая это, я прихожу к неутешительному выводу: вляпался я по самые уши. И не стоит сбрасывать со счетов родство с Саладином! Это вообще его настоящее имя? Или дурацкий псевдоним, взятый из каких-нибудь сказаний, легенд или повестей?Вдох. Выдох. Буйство красок и ароматов вокруг меня начинает преображаться в картинку. Будто бы я смотрю на всё сквозь тепловизор. И картинка мне не нравится.Я вижу мальчика. Совсем ещё малыша, которому лишь года два или три от роду. Он сидит в окружении своих игрушек и что-то пытается строить из конструктора. У него светлые волосы, закрывающие кончики ушей и, как контраст, тёмные глаза. Да, всё как по книжке, соблюдая все законы жанра. Этот шкет?— я. Но почему я вдруг вижу себя?Внезапно в комнату влетает мама. Её каштановые волосы растрёпаны, а в карих глазах?— лихорадочный блеск. Она хватает ребёнка на руки и вылетает из комнаты. Не знаю, как так получается, но я вижу весь её путь, ощущая при этом полную статику: я не двигаюсь. Двигается лишь обстановка вокруг меня. Мать бежит к двери, за ней?— молодой светловолосый мужчина с бакенбардами и бородой. Оба наскоро накидывают верхнюю одежду, отец хватает небольшие спортивные сумки?— с вещами, как мне кажется,?— мама вешает на плечо дамскую сумочку, из которой торчит какая-то папка. Документы? Вероятно, что так. Мальчик обхватывает мать за шею и крепко прижимается к ней. Ему страшно, и это состояние передаётся мне. Взрослые последний раз окидывают квартиру взглядом, а следом я слышу мужской приятный голос:—?Это ненадолго. Мы обязательно вернёмся.Мать улыбается, но с непонятной мне тоской:—?Нет, он не даст нам вернуться.И что-то мне не нравится в этом ?он?. Как будто я знаю, о чём?— или, вернее, о ком?— идёт речь.Они выходят, дверь закрывается, а картинка меняется.Мне четыре, мама сидит в кресле-качалке, я у неё на коленях, в наших руках?— толстая книга. Но не такая, какую можно купить в книжном магазине. Страницы ?состарены? чаем и аккуратно сшиты между собой, текст?— рукописные витиеватые буквы с собственноручно нарисованными картинками. Обложка твёрдая, будто бы сделанная из дерева. В нос пробивается запах смолы и елового леса, русской бани и жжёных берёзовых листьев.—?Мама,?— я-шкет поворачиваю голову, чтобы видеть маму,?— а те люди?— они плохие, да?Сперва мама замирает, а когда я-я пытаюсь разглядеть хоть какую-то эмоцию на её лице, стискивает зубы, словно бы сдерживает слёзы.—?Нет, милый,?— шепчет она и целует меня-шкета в макушку. —?Плохих людей не бывает. Они просто…У меня спирает дыхание, а глаза непривычно печёт.Я знаю, что она скажет, поэтому говорю вместе с ней, слово в слово:—?Они ещё ищут себя, свою связь с миром, и не могут найти.Я чувствую, как моргаю и как следом по щекам катятся слёзы. Когда же я успел так заплутать, что забыл это время? Время, в которое мы читали сказки из сделанной дедушкой книги, который писал за своим дедушкой, а после велел писать маме, чтобы книга передавалась будущим поколениям? Когда я променял отца на какие-то свои непонятные идеалы, которые шли вразрез с моими принципами, но оставались идеалами, потому что ?так надо? и ?так делают все?? Мир снова стал глупой шуткой, а я?— сопливым пацаном, который вновь не может понять, в чём же её секрет.В комнату входит мужчина?— мой отец, который учил меня кататься на велосипеде и утешал, когда я с него падал. Отец, который был мне дороже любого другого, а я его предал.Только сейчас я начинаю понимать суть вещей. И уверен, что прав. Саладин не дал матери жить спокойной жизнью, и они вместе с отцом сбежали из города. А после мои четырнадцать, фраза ?я тебе не родной? и жизнь, со скоростью электропоезда мчащаяся под откос.Вдруг всё снова меняется. Картинки, смазанные людские лица, смех, чей-то голос будто пропущенный через вату?— всё окружает меня, а я с большим трудом не попадаю в этот водоворот. Меня захлёстывает отчаяние, кажется, что моё рождение?— событие, которое заранее предрешило мою судьбу мальчика для битья. И неужели я позволю этому так и остаться?Тираны хотят сломать меня? Это мы ещё посмотрим!***—?Приходит в себя,?— мужской голос перемежается мерным пиканьем. —?Парень, ты меня слышишь?С трудом разлепляю веки и пытаюсь сфокусироваться на чьём-то человеческом лице. Это мужчина?— понимаю я по бороде, усам и бакенбардам. Черноволосый, с проколотым ухом и бровью. На нём хирургический костюм и халат. Врач? В нагрудном кармане?— авторучка, которую мужчина тут же достаёт и что-то быстро пишет на листе бумаги, лежащем на планшетке.—?Привет,?— он отдаёт планшетку подошедшей медсестре и улыбается мне. —?Ты помнишь своё имя?Облизываю губы и чуть двигаю головой верх, а затем вниз. Боли я не чувствую, что сразу же меня напрягает.—?Отлично! Назови его,?— врач ногой подкатывает к себе стоящее рядом кресло на колёсиках и садится на него, развернув спинкой ко мне.—?Костя,?— выдаю я нормальным голосом с небольшой заминкой. —?Где я?—?В тюремном лазарете. Мне, по крайней мере, приятнее называть его так,?— улыбка не сходит с его лица. —?Что ещё ты помнишь?—?Что меня избили,?— хмуро бросаю я и пытаюсь привстать.У меня это получается, однако тут же я ощущаю давление на указательном пальце. Пульсоксиметр31? Сбрасываю его с пальца, игнорируя писк аппаратуры, и осматриваю себя.—?Не трудись,?— говорит доктор, наблюдая за мной и даже не останавливая. —?Все твои синяки уже зажили. Тебя привезли две недели назад. Сотрясение, обширные гематомы, вывих, ушибы?— не скажу, что с большим трудом мы тебя откачали, но проблем ты доставил немало. Себе тоже, кстати.Услышанное меня нисколько не удивляет. Я и не рассчитывал на иной расклад.—?Но,?— он прерывает поток моих мыслей,?— ты пришёл в себя на исходе первых суток после своего прибытия. Жаль, что у нас смартфонов и видеокамер тут нет?— то, что ты вытворял, стоило заснять и выложить,?— рассмеялся мужчина. —?Даже не взирая на этику и деонтологию32.—?Что же такое я делал? —?я удивлённо вскидываю брови. —?Домогался медсестёр и скандировал лозунги?—?Примерно так. Ты распевал матерные частушки, убеждал нас, что здоров и тебе пора ехать, а когда тебе говорили, что у тебя серьёзные травмы, ты попытался встать и начать приседать?— доказывал таким образом обратное, не иначе. После первого раза ты благополучно отключился. Но когда второй раз пришёл в сознание, то уже изливал душу медсестре, не забыв упомянуть, что можешь умереть девственником и что медсестра?— единственный человек, способный тебе помочь.—?Враньё! —?уверенно заявляю я, чувствуя, как горят мои щёки. —?Не могло такого быть!—?Я не придумал! —?наигранно возмущается доктор. —?Я Олег, кстати,?— он протягивает мне ладонь. —?Буду рад тебе помочь, ибо ты забавный.—?Ага, оборжаться просто,?— руку ему я пожимаю и тут же спрашиваю, не отпуская руки и сжимая её только крепче:?— Вот только помощь мне?— верная дорога к гибели. Надо ли оно тебе, Олег?Буквально отшвырнув ладонь опешившего мужчины от себя, спускаю ноги на пол и осматриваюсь. Небольшая продолговатая комнатка с высокими потолками и грязными проплешинами на стенах, вдоль которых штабелями стоит несколько кушеток и над каждой?— монитор на специальной полочке. Рядом с каждым монитором лежит манжета для измерения давления. Мониторы все выключены, лишь из моего раздаётся невнятное однотонное пиканье. Но на каждой кушетке лежит человек. Это мужчины. Кто-то старше меня, кто-то младше, но каждый из них изуродован в такой мере, что мне становится жутко. Их лица?— месиво, а руки и ноги скрыты окровавленными бинтами. По комнатке снуёт персонал?— невпечатляющий и какой-то малоубедительный; на поясе некоторых замечаю нечто, в чём можно при близком рассмотрении узнать электрошокер. Сглатываю и гоню прочь сомнения в их компетентности. Они же медики, да? Не может быть, чтобы никто из них не имел медицинского образования!Вдруг у одной из кушеток девочка-медсестра?— маленькая, невзрачная и неопытная, что видно по её мимике и движениям,?— замирает, а следом бросается к пациенту. Тот уже не дышит, и медсестра изо всех своих девичьих сил пытается реанимировать его: сбрасывает его руки с груди, пытается наметить точку компрессии и даже заносит ладони для массажа сердца. Но её обрывает медсестра постарше, коршуном подлетая и почти ударяя её по рукам:—?У него рёбра сломаны!—?Но он не дышит! —?надрывно кричит первая, маленькая медсестра. —?Его же…! Он же!..—?Оставь его,?— твёрдо чеканит Олег, вставая и поворачиваясь к ней. —?Оставь и запиши время смерти,?— он чуть закатывает рукав и смотрит на циферблат своих часов:?— Без пяти минут три.Девочка сперва стоит как оглушённая, а после сутулится и опускает руки вдоль туловища. Я вдруг ощущаю странное чувство внутри от вида умирающего, от вида самой Смерти. До жути знакомое, но быстро прогоняю его и поднимаюсь.—?Введи меня в курс дела,?— обращаюсь я к врачу. —?Ты, кажется, сказал, что это тюрьма, да?Олег, повернув ко мне голову, едва заметно согласно кивает и тихо произносит:—?Иди за мной.Я отыскиваю взглядом нечто, в чём можно узнать мои кроссовки с засохшей кровью и землёй на носках, натягиваю их и иду вслед за парнем. На медсестёр и умершего я стараюсь не смотреть.Когда мы пересекаем комнату, то оказываемся в небольшом пространстве, огороженном металлическими штырями, тянущимися от пола до потолка и пересекаемых железной, на вид толстой, пластиной. Клетка. Олег останавливается напротив двери с врезанным в неё массивным замком и говорит стоящему за ней человеку с пистолетом в руке и охотничьим ножом на поясе:—?Саладин очнулся. Я веду его в камеру.Сперва ничего не происходит. Но спустя пару секунд гнусавый голос с усмешкой осведомляется:—?Адекват?Видимо, уже все знают о моих бессознательных выкрутасах, которые я вытворял, пока лежал здесь. Но сейчас мне это даже на руку: на драку никто не будет нарываться. По крайней мере, я на это надеюсь.—?Да,?— Олег говорит твёрдо, уверенным голосом, но я не могу видеть его лица, так как стою едва ли не впритык к его спине, взгляд падает лишь на лопатки, которые слишком отчётливо выделяются контурами на халате.—?Только с наручниками,?— мужчина серьёзнеет.—?Хорошо. ?Ни черта хорошего!??— хочется закричать, и я даже успеваю приоткрыть рот, но меня тут же затыкает тяжёлый скрип петель. Однако Олег чуть поворачивает голову ко мне и едва уловимо шипит:—?Тихо.Интересно, что парень задумал?Он проходит вперёд, я иду следом, но вдруг меня останавливают, почти мгновенно заламывая руки за спину, и профессиональным движением цепляют наручники.—?Эй! —?возмущается Олег, намереваясь подойти ко мне, но его останавливает второй мужчина, которого я не заметил ранее. —?Я не для того лечил его, чтобы вы вновь калечили!—?Заживёт! —?ржёт первый и толкает меня вперёд с такой силой, что мне едва удаётся удержаться на ногах.Стоит ли говорить, что этот индивид взбесил меня? Но я стараюсь держаться. Если дальше мы пойдём без охраны, то с хилым докторишкой, который всего лишь на голову выше меня, я смогу справиться. Даже в наручниках. Пока Олега заставляют вытащить всё из карманов и положить на стол, который я тоже замечаю лишь в последний момент, вижу впереди рамку металлоискателя. Здорово. Меня заковали в наручники и поведут сейчас через металлодетектор. Блин! Едва не фыркаю и осматриваюсь. Да, пойдём мы точно без охраны. Тут она просто не нужна в качестве сопровождения: я вижу камеры слежения на протяжении всего коридора. Даже ту, что нацелена аккурат на моё темечко.Когда все ?формальности? утрясены, мы идём по коридору. Металлоискатель противно подаёт сигнал, когда я прохожу через рамку, а после смолкает. Идиоты. Мне могли в трусы запихнуть скальпель, а вы и не узнали бы об этом. Но скальпель мне никто не запихивал?— пока мы идём, я прихожу к выводу, что это является стратегической ошибкой.—?Долго ещё идти? —?угрюмо спрашиваю я, пока мы идём по безликим серым коридорам, напичканным камерами и газоанализаторами.—?Заткнись и топай,?— в тон мне отвечает Олег и поворачивает.Мы оказываемся в тупике. Я уже собираюсь съехидничать насчёт явного топографического кретинизма моего провожатого, но тут парень с силой хватает меня за руку, а второй толкает неприметный участок стены. Но та не поддаётся. Тогда Олег пинает его и громко шипит: ?Быстрее! Десять секунд осталось!?И тогда происходит чудо: на месте стены оказывается дверь, которая открывается вовнутрь и образовавшийся проём предстаёт перед нами холодной чернотой?— я чувствую, как моя кожа покрывается мурашками. Олег почти швыряет меня в него и проскальзывает следом. А после стена встаёт на место. Я не успеваю опомниться, как раздаётся звук удара.—?Ай! —?возмущается звонкий мальчишечий голос. —?За что?!—?На две секунды позже, и была бы поднята тревога! —?рявкает Олег. —?Вся система охраны и так в полной готовности после доставки сюда Саладина, каждый сотрудник под подозрением! А ты тут яйца мнёшь!Оба-на… Вот тебе и доктор. Вот тебе и ?эталон вежливости и культуры?!—?Заклинило просто,?— хныкает детский голос.—?Сейчас так врежу, что у тебя в голове переклинит дерьмо собачье жрать под воротами!Загорается свет, на несколько секунд лишая меня зрения. Когда же я привыкаю, то вижу престранную картину: тактичный доктор, превратившись в представителя быдломассы, ?отчитывает? в стандартной русской манере вихрастого мальчишку лет десяти-двенадцати. Наблюдая за этим, я вдруг замечаю, что родинки у парней на подбородках расположены одинаково. Да и носы тоже одинаковые?— длинные, с горбинкой, на детском лице такой смотрится слишком забавно. Глаза только разные: у Олега карие, а у мальчишки карий и светло-голубой, такого чистого оттенка, что я даже заглядываюсь.—?Ладно,?— наконец прерывается Олег и ерошит себе волосы. —?Надо идти.—?Подожди,?— останавливаюсь,?— объяснить не хотите, что произошло сейчас?—?У стен есть уши,?— таинственно произносит мальчик, за что тут же получает подзатыльник. —?Эй! А сейчас-то за что?!—?Я предупреждал, чтобы ты ни с кем не заговаривал? —?Ещё один подзатыльник, а мальчик уже чуть не плачет. —?Предупреждал?!—?Предупреждал,?— нет, всё-таки плачет.—?То-то же,?— Олег делает глубоких вдох, словно пытаясь успокоиться, и поворачивается ко мне. —?Все объяснения в процессе, окей? —?Меня коробит от сленга, но я не подаю вида. —?У стен действительно уши есть. Идём.Они уходят вперёд, и мне ничего не остаётся, кроме как последовать за ними.Мы оказываемся в сыром коридоре с перемотанными стекловатой трубами, нити которой едва заметно поблескивают в тусклом свете обвитых грязной паутиной лампочек-сороковаток, свисающих с потолка примерно через каждые пять метров. Временами мимо нас пробегает крыса, и, кажется, одна и та же, потому как я узнаю в каждой встречающейся нам особи опаленный правый бок без шерсти и с отвратительного вида ожоговым рубцом.Ни доктор, ни мальчик не произносят ни слова. Но долго так я не выдерживаю, поэтому прерываю затянувшееся молчание, обращаясь к Олегу:—?Почему бы тебе не снять с меня наручники?—?На камерах ты уже засветился с наручниками. И если ты придёшь без них, это будет выглядеть как минимум странно, тебе не кажется? —?не поворачивая головы, отвечает он. —?Мало?й, карту давай,?— протягивает правую руку мальчишке. Тот без лишней возни из недр своих карманов извлекает сложенный в несколько слоёв лист бумаги. —?Почему у тебя всё через задницу? —?Парень выхватывает замусоленный лист, сгоряча обозванный картой, и останавливается под очередной тусклой лампой.Пока он разворачивает её, я всматриваюсь в его лицо. Острое, жёсткое, а в глазах видимым огнём горит злоба и ненависть. Почти Гнев во плоти, если не сказать хуже. Над ключицей замечаю темную полоску, будто бы корочку, пересекающую ключицу и исчезающую за воротом хирургического костюма. Шрам? Вероятнее всего.—?Так,?— он разворачивает карту?— по размеру она не больше половины ватмана?— и тыкает пальцем. —?Вот тут?— мы, а тут?— дверь на другой участок без камеры, как раз недалеко от места, где мы с тобой ?исчезли?.—?Зачем мы вообще ?исчезали?? —?спрашиваю я. Руки неприятно тянет ниже локтя, от каждого движения в районе лопаток простреливает, но я терплю. —?Объяснений вы никаких не даёте, поэтому я не понимаю, зачем мы вообще оказались тут.Олег переглядывается с мальчиком, а после отдаёт ему карту:—?Беги за Сми?рным, у тебя минута.Мальчик выхватывает лист и, сворачивая его на бегу, мчится по коридору, почти тут же исчезая за ближайшим поворотом.—?Значит…? —?снова подаю я голос и на этот раз ?быдлодоктор? всё же снисходит до объяснений.—?Нам известно, что тебе удалось бежать из Волчатника и побывать в штаб-квартире Сопротивления. Даже ты сам уже в курсе, что Тиранам нужно от тебя нечто такое, что поможет им восстать против воли твоего отца,?— я дёргаю плечом, пытаясь заглушить неприятное чувство, но Олег либо не замечает этого, либо игнорирует,?— поэтому после вашего побега из стен Волчатника на тебя была объявлена охота. Кабан в этом преуспел, но Саладина в городе нет?— его резиденция находится за пределами городских окраин. Неизвестно, знает ли он о твоём прибытии в город почти три месяца назад, но важен факт, что до прибытия Саладина с тобой что-то должны решить. Через несколько дней?— может, две или три недели, я не знаю, информация неточная?— к нему отправятся остальные Тираны, буквально на двое-трое суток, поэтому ты должен озаботиться своей безопасностью. Мы пошли этим путём, чтобы я мог тебе сообщить: люди готовы. Дело осталось за тобой.Мы стоим на тусклом кругляшке света, над нами возвышаются трубы, а за Олегом я замечаю пустой участок стены. Резко толкаю его туда и, превозмогая острую боль, тяну руки в стороны, чтобы цепью врезаться в шею юноши, аккурат над кадыком. Он пытается отбиться, но я пинаю его коленом в живот и натягиваю цепь сильнее.—?С самого попадания в Волчатник я то и дело забочусь о своей безопасности,?— шиплю в лицо скулящему от боли парня,?— поэтому выбирай выражения, сопляк!—?Мы на твоей стороне,?— сипит он в ответ. —?Мы тоже хотим свергнуть Тиранов. —?А далее, Олег, как заведённый, твердит:?— Люди готовы! Решение от тебя зависит!—?Да кто тебе вообще сказал, что я хочу их свергнуть?!—?У тебя нет выбора! —?восклицает мальчишечий голос, и в следующую секунду кто-то дёргает меня назад, ставит подножку и локтем промеж лопаток прижимает к сырому полу.Неизвестный попадает по месту, куда мне зарядили камнем в штаб-квартире. Рана, должно быть затянулась уже, но боль всё равно поселяется в месте удара, как будто бы только вчера я попал в Сопротивление и только вчера сбежал из него.—?Да что ты говоришь! —?Я захожусь в припадке истерического смеха и прислоняюсь лбом к влажному полу. В нос ударяют запахи плесени, сырости и мужского пота. —?Тогда убейте меня и облегчите собственные старания, ибо я как раз никого свергать не собираюсь!—?Смирный, пусти его,?— потирая горло одной рукой и держа другую на животе, Олег выходит из тени. Названный Смирным неизвестный опускает меня и даже помогает мне встать.—?Тебе уже это, скорее всего, говорили, но ты?— наша последняя надежда,?— раздаётся знакомый голос, заставляя меня едва ли не отскочить от мужчины на добрые несколько метров.Резко развернувшись, я натыкаюсь на пронзительный взгляд глубоких серых глаз и с трудом сдерживаю вскрик.Передо мной стоит Ким. Но не тот Ким, которого я видел после взрыва Волчатника. Этот Ким чуть шире в плечах и не ранен, его кожа более дряблая, но борода и усы у него те же. Тоже брат? Или…—?Ким? —?едва выдавливаю я сиплым шёпотом, поражённо смотря на мужчину, лицо которого вытягивается от услышанного имени.—?Ты его знаешь? —?Вдруг он хватает меня за плечи обеими руками и радостно засыпает вопросами:?— Где? Где ты его видел? Он живой? С ним всё хорошо? —?Заметив, что я в полном недоумении и крайней степени удивления, он отпускает меня и смущённо добавляет:?— Он мой сын. Во время начала всей это передряги с Тиранами он вышел из дома и больше не вернулся. Так он живой? Господи, больше десяти лет прошло! Я уже потерял всякую надежду! Никогда не верил, что он умер!Если кто-то скажет, что тяжело пережить смерть близкого человека, друга или просто знакомого, то я кину в него камень и выбью пару зубов. Мне казалось всегда, что сообщить о смерти человека?— обычное дело. Подумаешь, два слова произнести! Но ни о смерти матери, ни про смерть Кима я не могу даже звука выдавить! Меня будто парализует, а когда я соглашаюсь с самим собой, отпускает. Ведь если я произнесу вслух, это станет правдой. Неотвратимой, гнетущей, ужасающей и заставляющей прочувствовать самую сильную боль правдой. Человек боится боли. А кто не боится, тот себя обманывает. Не страшно узнать, страшно понять, поверить и осознать в полной мере, что человека уже нет. Что никто больше не махнёт тебе рукой, не рассмеётся, не спросит про твой день. Я вдруг ясно понимаю, что остался сиротой. У меня никого нет! Я как щенок, которого шпыняет каждый, кто увидит! Саладину я не был нужен изначально, с чего бы ему беспокоиться обо мне и теперь? Целый мир в одночасье становится блеклым и серым. Осознание валом накатывает и впечатывает в твёрдое дно. Я задыхаюсь, утопаю и глупо барахтаюсь в холодных водах отчаяния. Мне не выбраться.Кажется, счастливый мужчина что-то начинает подозревать, потому как тихо спрашивает:—?Саладин, Ким, мой Ким, живой? Скажи, он жив?Олег опускает глаза, а мальчишка украдкой утирает набегающие слёзы и старается не смотреть на нас, и я чувствую себя как мишень: одно неверное слово, и весь гнев обратится именно на меня.—?Он… Он… —?Я прокашливаюсь и моргаю: одинокая слеза катится по щеке и тормозит на скуле. Я делаю вдох, и она соскальзывает. —?Он… После атаки на Волчатник он не… он не смог… Не выжил… —?Каждое слово даётся мне с трудом, и чем больше я говорю, тем тише мой голос. —?Простите, но Ким м…м-м-м… мёртв,?— я прикусываю язык и опускаю голову.Мне больно.Но не от осознания смерти Кима. Я ощущаю одиночество. Как будто внутри всё перевернулось и ухнуло в глубокую пропасть. Надежды, мечты, стремления?— ничего нет, ничего уже не осталось, лишь откуда-то из бездны прошлого доносится ласковый и ободряющий голос мамы: ?Будь сильным?. Но я слабак. Самый настоящий слабак.Прости меня, мама.Секунда. Вторая. Третья. Смирный молчит, до меня лишь доносится его шумное прерывистое дыхание. Удивительно, как он вообще себя контролирует. Но я не хочу удивляться. Я отчего-то хочу помочь ему. Ведь если бы не я, его сын был бы жив. Молча подхожу к мужчине и кладу ему на плечо ладонь. Я чувствую, как напряжены его мышцы, слышу стук его сердца, но повернуть время вспять и предотвратить взрыв?— это вне моих сил. Да и что бы я сделал, если бы знал о надвигающейся атаке?Ничего.И это меня убивает.—?Идёмте, у нас мало времени,?— говорит Олег. —?Надо выйти и…—?Кто? —?чеканит Смирный.—?Кабан,?— говорю я и тут же понимаю, что мужчина может наломать дров, поэтому поспешно добавляю:?— На нас напали. Я не знаю, кто ранил Кима, но мы пытались его спасти. Если Вы хотите сохранить память о сыне, то спасите человека, ради которого Ким рискнул жизнью.—?Это кто же? —?Смирный ухмыляется, но я вижу в нём боль. Чистую, абсолютную и пугающую.Я чувствую, что Олег хочет нас поторопить, но не решается сказать об этом. Поэтому я вкратце описываю Женю и события, которые предшествовали нашему похищению.—?Я тебя понял. А теперь идите. —?Смирный, не смотря на нас, уходит в противоположную сторону той, из которой пришёл вместе с Малым.Как только его фигура скрывается за поворотом, Олег тихо говорит:—?В твоих интересах не ссориться со Смирным. Может быть, получится так, что только он будет в силах тебе помочь. А теперь бежим.И мы без лишних слов срываемся с места.Я не обращаю внимания на обстановку. Разум как будто бы отключается, а перед глазами по-прежнему стоит Смирный. Мимо пролетает коридор и, кажется, целая жизнь. Смогу ли я когда-нибудь встать поутру и сказать: ?Теперь душа моя чиста??Мы резко останавливаемся, и я едва не врезаюсь в Малого. Но возмутиться не успеваю: Олег притягивает мальчишку к себе и крепко обнимает.—?Всё, беги, Малой,?— парень отстраняется. —?Если не увидимся завтра, уходи. Понял?—?Понял,?— всхлипывает мальчик. —?Постарайся не умереть.—?Постараюсь,?— улыбается парень.Когда Малой убегает, Олег поворачивается и смотрит мне в глаза.—?Ударь меня по лицу.Я сперва отшатываюсь, будто бы он сам хочет меня ударить, но когда смысл фразы до меня доходит, тупо переспрашиваю:—?Что?—?Ударь. Меня. По лицу. Давай же! —?Олег прикрывает глаза и покорно ждёт, но я медлю.—?Зачем мне тебя бить? Да и неудобно мне в наручниках это делать.Действительно, зачем мне его калечить лишний раз? За всё время нашего недолгого знакомства я пришёл к неоднозначному выводу: парень не врач. Но надеюсь, что ошибаюсь.Хотя когда я вообще ошибался?..—?Нас спросят, почему мы запыхались и грязные. И почему нас не было в некоторых коридорах, в которых должны были быть. Ты меня ударил, я не смог ответить, а потом ты сбежал. Я нашёл тебя, когда Смирный тебя повалил. Избить он тебя не успел, поэтому мы так выглядим.—?Бред,?— уверенно заявляю я. —?В это никто не поверит!Вместо ответа Олег первый ударяет меня по лицу, провоцируя на драку. У него это получается: напрочь позабыв о самоконтроле и о нелепости плана, я со всей силы бью парня в грудь ногой, заставляя того опрокинуться и хорошо приложиться головой о бетонный пол. Но меня это не останавливает. Я накидываюсь на Олега и, насколько позволяют наручники, бью его по лицу. Удар получается такой силы, что из носа начинает течь кровь.—?Стой! —?просит он, пытаясь выставить руки. —?Стой, Костя! Пожалуйста!Собственное настоящее имя возвращает мне рассудок и, запыхавшийся, я поднимаюсь на ноги, чтобы затем помочь встать Олегу. Получается у него это не сразу. Морщась и постанывая, он с трудом встаёт сперва на четвереньки, после?— на одну ногу и вторую. Я что, так сильно его ударил? Не сломал и я ему, часом, что-нибудь?—?Цел? —?спрашиваю я у него.—?По-моему, ты мне ребро сломал,?— он снова морщится и делает резкий поворот сначала в одну, а затем и другую сторону. —?Нет, не сломал. С другой стороны, могла разорваться селезёнка. Орган не нужный, так что без разницы.И это говорит врач?!—?Олег, скажи, ты вообще медицинское образование имеешь? —?прямо осведомляюсь я у него.—?Идём,?— он игнорирует мой вопрос,?— иначе даже такая легенда нам не поможет.—?Нет, погоди,?— я нагоняю его и разворачиваю к себе лицом. —?Ответь: так ты врач или нет?Парень молчит и всячески старается отвести взгляд. И уже исчезла спешка, нас уже не ищут и на нас не пала тень подозрения в заговоре. Всего этого нет, потому как Олег упорно не хочет на меня смотреть и отвечать на мой вопрос.—?Мне пришлось сказать, что я врач, когда тебя привезли. Я попал в Хлев за несколько дней до тебя. —?Хлев? Оригинально, ничего не скажешь. —?Они хотели убить меня, когда тебя привезли, но я сказал, что врач и смогу тебя вылечить, пос-с-тавить на н-ноги,?— он даже начал заикаться. Не иначе как от моего хмурого взгляда. —?И меня оставили в живых. Я начинал учиться, но потом забросил. Как-к-кие-то азы осталис-с-сь.Приплыли… Ещё один персонаж включается в игру ?Заставь Костю плясать под свою дудку?. Прелестно!—?Помоги мне! —?Он хватает меня за руку и старается заглянуть в глаза. —?Пожалуйста! Вытащи меня! И брата моего!—?Ты дурак или прикидываешься? —?Сказать, что я разозлился, значит, ничего не сказать. —?Мы в заточении! Я не знаю, смогу ли проснуться завтра утром, а ты просишь меня спасти твою хилую шкурку?!—?Баш на баш! —?вдруг говорит он. —?Я помогаю тебе, а ты спасаешь меня и брата! Идёт?—?И как же ты поможешь мне, придурок? —?Я уже не слежу за речью и сыплю оскорблениями, но ситуацию это никак не меняет.—?Могу обеспечить путёвку в лазарет,?— уверенно заявляет он, но вдруг его лицо вытягивается, и у меня появляется такое впечатление, что он прислушивается.—?В чём дело? —?Ох, не к добру это, не к добру…—?За нами погоня. Они уже здесь. Идём!И он тянет меня в сторону. Мы оказываемся в таком же отхожем месте, как были до этого, когда стена закрылась за нашими спинами. Только теперь всё наоборот: Олег тянет что-то наподобие ручки на себя, и во мрак коридора просачивается свет. Мы выскальзываем из клоаки труб и какофонии звуков падения капель в безликий коридор. Мне даже сперва кажется, что мы вышли в том же самом месте, в котором зашли, если бы не два ?но?: первое?— по обеим сторонам от нас находятся коридоры; второе?— в конце правого коридора виднеется массивная железная дверь метра два шириной, на которой из металлических пластин выложено одно слово. ?Камеры?.—?Уговор? —?быстро спрашивает Олег, пока мои слезящиеся глаза привыкают к освещению.Я не отвечаю.—?Уговор?! —?Голос ?доктора? звучит слишком требовательно, но я по-прежнему тяну с ответом.Как вскоре выясняется, беспокоится он так вовсе неспроста. Не проходит и двух минут, как массивная дверь со скрипом открывается, и перед нами предстаёт тот самый белобрысый поганец, которого я из целой толпы таких поганцев узнаю: подобные ему выделяются, хотя бы тем, что смотрят на других, как будто на второсортных.—?Наконец-то! —?он радостно всплескивает руками, но на лице его ясно читается смесь гнева, ярости, ненависти и желания свернуть мою многострадальную шею. Мило. —?Можете идти, дорогой врач, дальше мы сами. —?А когда Блондин подходит с двумя амбалами-охранниками, то внезапно спрашивает:?— Что случилось?Олег быстро пересказывает легенду, которая мне не понравилась сразу, и даже немного приукрашивает. Но по лицу Блондина я понимаю: он не верит. Однако ни слова не говорит после того, как парень замолкает.—?Ну, я всё понял. Вы можете идти,?— и он обращается ко мне:?— Добрый день, сучонок. Рад нашей встрече?—?Очень,?— я стараюсь держать себя в руках,?— как, видно, и Вы? Ножкой шаркнуть в знак уважения? Или кланяться надо?Но Блондин на моё ехидство не реагирует. Лишь чуть склоняется ко мне и шепчет:—?Интересно будет понаблюдать, как к твоему длинному языку отнесутся за той дверью,?— и кивает к себе за спину. —?В одиночку его! —?А затем обращается к Олегу:?— Ещё раз благодарю. Кабан непременно наградит Вас за Ваше участие.Меня хватают за руки и тащат к двери, но я изгибаюсь и успеваю заметить, как бледнеет Олег и как дрожат его губы. Блондин идёт впереди нас и тихо, чтобы услышал только я, произносит:—?Привыкай, что все, кто водится с тобой, так или иначе терпят боль. Или не терпят, но исчезают с лица Земли.***Я пытаюсь вырваться, но меня бьют в солнечное сплетение и заводят в распахнувшиеся с отвратительным скрипом двери. Затем снимают наручники и мощным пинком вгоняют в помещение. Лязг и скрежет металла оповещают меня о том, что путь назад закрыт. Терпкая боль сворачивает органы, будто те попали в стиральную машину, и мне кажется, что меня вот-вот стошнит. Выпрямившись, я потираю запястья и осматриваюсь.Круг. Это первое слово, ассоциирующееся у меня с тем, что я вижу. Круг, в центре которого?— что-то вроде песчаной арены, где сейчас идёт ожесточённая схватка. Вокруг борющихся столпились заключённые: кто-то выкрикивает пошлые ругательства, подбадривая одного из борцов, кто-то кричит о тактике боя и громогласно советует, куда стоит бить, а кто-то сидит на поставленном на стол стуле и внимательно взирает на бой с высоты. Будто бы судья.Пока что меня не замечают, и я пользуюсь шансом осмотреться и подметить какие-то детали. Глаз цепляется за наглухо закрытые ячейки вокруг арены?— камеры, где в каждой двери есть квадратная вставка для подачи в камеру еды. Немного подумав, я приседаю на корточки, поморщившись, и быстро черчу на земляном полу круг. Получается довольно криво, но я преследую иную цель. В кругу рисую ещё один, поменьше. А затем снова смотрю на арену. Да, так и есть: нарисованной мной большой круг?— это всё помещение целиком; малый круг?— арена, а пустое пространство вокруг него?— что-то вроде коридора, в который и выходят двери камер.Напротив ворот, сквозь которые прошёл я, намечаю ещё одни. Они находятся на другом конце ?зала?, их охраняют двое мужчин шкафоподобной комплекции, которые до того уродливы, что желание туда подходить у меня совсем отпадает. Однако это странно: почему из двух ворот охраняют лишь одни? Но развить мысль мне не даёт дикий крик, донёсшийся с арены, сразу же после которого толпа зэков взрывается криками одобрения и улюлюканьем.—?Расходимся по камерам, мясо! —?кричит мужчина в уже известной мне форме. Он стоит рядом с ареной, так, что замечаю я его не сразу.Заключённые безоговорочно слушаются и покорно расходятся по своим камерам, даже не обращая на меня никакого внимания. Когда толпа рассеивается, я вижу корчащегося от боли парня. Рядом с ним небольшая лужица крови, да и сам он покрыт ею с головы до пят. С трудом он приподнимается и встаёт на четвереньки, но я вижу, как его штормит и шатает. Делаю несколько шагов вперёд к арене, уповая на то, что там не Женя, но мне преграждает путь тот самый мужчина, который разогнал толпу.—?А ты кто? Новичок? —?спрашивает он у меня довольно миролюбиво. Вижу в его ухе наушник, прямо как у тех киношных агентов из блокбастеров. В одночасье лицо охранника меняется. Он хмурится и с прищуром смотрит на меня. —?Вон оно как… —?тихо произносит он. —?Понял. —?И бьёт меня в живот.Но не добивает. Когда я со стоном сгибаюсь и обхватываю себя, он выворачивает мне руки и в таком полусогнутом состоянии заставляет идти по коридору. Когда мы доходим до единственной пустой открытой камеры, охранник толкает меня в неё и захлопывает дверь.—?Доброй ночи, Саладин,?— напутствует мне местный вертухай и, расхохотавшись, уходит, оставляя меня наедине с моей болью и поднимающимся гамом в соседних камерах.Камера представляет собой весьма унылое зрелище, и сам факт того, что ранее мне никогда не приходилось бывать в местах заключения, лишь усиливает и без того гнетущую атмосферу этого места. Небольшое?— два на три метра?— помещение из тёмного камня со встроенной в стену кроватью, выдолбленной даже, которая укрыта однотонным серо-белым бельём с рыжеватыми разводами, и небольшой раковиной, чей кран покрыт тёмными пятнами ржавчины. Окон нет. Совсем. Немного света даёт лишь небольшая тусклая лампочка на потолке, да и то периодически гаснущая и вскоре снова загорающаяся.Подхожу к выемке в стене, где помещена кровать, и ложусь. Холодное каменное ложе оказывается мне явно не по росту?— приходится немного подгибать ноги, и не по ширине?— таких, как я, может уместиться здесь двое, даже два с половиной. Шутка выходит не совсем удачной, но я всё равно сдавленно хихикаю. Не иначе, как уже схожу с ума.Я не знаю, сколько проходит времени, но внезапно планка в двери открывается вовнутрь и на ней оказывается металлическая тарелка с исходящим от неё приятным ароматом. Не спешу браться за еду, и некто, кто раздаёт её, гаркает так, что брызги слюны попадают в тарелку:—?Если жрать не будешь, я её заберу! ?Забирай!??— почти кричу я, но вовремя вспоминаю, что неизвестно, когда ещё смогу поесть.В тарелке оказывается овощное рагу. И, к моему изумлению, такое вкусное, что я опустошаю тарелку в несколько секунд. Я был куда худшего мнения о местной тюремной баланде! Приятное тепло растекается по телу, мне кажется, что ничего другого в жизни и не надо. Но вскоре вновь возвращается раздатчик, требуя вернуть ему посуду. Когда он уходит, планка захлопывается, снова погружая меня в безмолвное одиночество.Но спустя несколько минут гам, который, казалось, уже смолк, вновь разгорается. Я слышу гневные выкрики зэков, что мне надо отрезать всё, что только можно, что надо дать мне испытать всё то, что испытали они, и далее в том же духе. И если раньше меня поражала ненависть к моему ?отцу?, то сейчас я вполне себе понимаю, почему люди так относятся ко мне. Однако одну вещь я всё же понять не могу: отомстив мне, они как-то исправят свою ситуацию? Что-то кардинально изменится в их жизни, когда я испущу свой последний вздох? Сомневаюсь. Почему же тогда?..Впрочем, неважно. Уже ничего неважно. Я даже не знаю, что мне теперь делать. Сколько я ещё пробуду в этом далеко не самом гостеприимном месте? Неизвестно. Смогу ли вообще прожить хотя бы три дня, не говоря уже о большем? Да и… Новый Год ведь скоро. Если не ошибаюсь, сейчас декабрь на дворе?— начало его, если быть точнее. Смогу ли я когда-нибудь праздновать в кругу друзей какой-либо праздник, не оглядываясь на каждый шорох и звук?С такими невесёлыми мыслями я ложусь на свою холодную неуютную кровать, согнув ноги в коленях, и закрываю глаза, хотя совсем недавно мне и спать-то вроде бы не хотелось. ?Не иначе, как подсыпали что-то…??— вялая мысль проносится в голове перед тем, как я отключаюсь.Сколько я проспал, не знаю. Но когда открываю глаза, чувствую, что всё моё тело будто скованно по рукам и ногам. Сон в короткой кровати внёс определённые коррективы в моё состояние: любой поворот телом сопровождается стреляющей болью.Замечательно.Вскоре до меня доносится тихий скрип тележки раздатчика, а следом наблюдаю, как вновь откидывается планка и как на ней появляется тарелка с кашей. По виду, обычная овсянка. Как будто поломанный, беру тарелку и буквально за две минуты съедаю подчистую всё её содержимое. Что со мной происходит? Никогда не замечал за собой такого обжорства. Или атмосфера тюрьмы на меня так влияет?Когда ставлю тарелку, которая тут же исчезает и за которой захлопывается планка, слышу скрежет ключа в замочной скважине, а затем вижу, как открывается дверь. На пороге стоит тот самый охранник, ?радушно? поприветствовавший меня несколькими часами ранее.—?Утро доброе, Саладин,?— издевательски вежливо тянет он и, согнув правую руку в локте, кланяется. —?Солнце наше ясно,?— и, довольный своей шуткой, мужчина заходится гнусавым смехом.—?И тебе мир, холоп! —?ухмыляюсь я в ответ. Нет, надо что-то делать со своим инстинктом самосохранения. —?Челом бей!Вертухай тут же перестаёт смеяться. Его лицо суровеет, а глаза зло смотрят на меня.—?Повернулся задом, руки за спину,?— тихо цедит он сквозь зубы. Но не успеваю я спросить, зачем, хотя это и так ясно, как он сам резко разворачивает меня, заламывает руки и цепляет мне на запястья наручники.—?Эй! —?воплю я не то от негодования, не то от боли и пытаюсь лягнуть охранника ногой, но не попадаю. В ответ тот отвешивает мне мощный пинок.—?Тихо! —?рычит мужчина, а его слюна попадает мне на щеку. Мерзко. —?Заткни свою поганую пасть и делай, что скажут, отброс!На этой позитивной ноте он выдворяет меня из камеры. Я выпрямляюсь, мои щёки горят от ненависти и стыда. Как тут не быть жестоким, когда с тобой обращаются, как… как… Вот так!Пока охранник запирает мою камеру, я осматриваюсь. Заключённые, закованные в наручники, стоят в просвете между камерами и ареной. Охранники постепенно выводят всех остальных из своих камер, а когда заканчивают, то собираются кружком и обмениваются какими-то ЦУ33. Ну и чёрт с вами, олухи.—?Так ты и есть Саладин? —?с каким-то оскорбительным снисхождением спрашивает у меня один из закованных. Я узнаю в нём одного из судей вчерашней бойни.Если, конечно, всё было вчера.На вопрос я не отвечаю, предпочитая игнорировать этого индивида всеми доступными мне способами. Но тот, видимо, горит желанием со мной пообщаться, потому как снова обращается ко мне:—?Глухой, что ли? —?И ржёт.?Не ведись!??— упрямо твержу я себе, стискивая зубы. Кто бы знал, как мне хочется врезать этому гаду! Но не думаю, что бой с закованными руками закончится в мою пользу. Скорее, наоборот.Кажется, парня?— или мужчину, ибо возраст я не могу определить на глаз?— задевает моё безразличие, однако дальше донимать он меня не почему-то хочет. Это меня начинает беспокоить. Нет, всё не закончится просто так. Уверен, продолжение будет.Охранники тем временем закончили свою беседу и вернулись к нам.—?Построились в колонну! —?Голос одного из вертухаев разносится удивительно громко над нами. —?За непослушание?— ещё месяц гниения здесь!Не понял…—?Вас отправляют в Стойло! —?Да кто, чёрт побери, выдумывает эти названия?! —?Но прежде вам надо хорошенько отмыться,?— закончив, охранник отчего-то заливается злобным смехом.Однако я не успеваю возмутиться?— про себя, разумеется,?— про глупость названия, как мне в голову приходит чудовищная по своей сути мысль, которая едва не сбивает меня с ног, пока мы движемся ровной колонной, чеканя шаг. Обнажённые мужчины и парни, которые, вероятно, долгое время были без ?того самого??— наверняка, охраны рядом с нами не будет. Что помешает им получить то, чего им так не хватало?Ну уж нет! Пусть только кто сунется?— кастрирую моментально! Хотя что я могу сделать против двоих или даже троих заключённых, которые с таким упоением наблюдали за дракой и практически рвались в неё сами, дабы показать техники ударов? Ситуация непростая, но, уверен, решение я найду. В противном случае… Нет, лучше не думать об этом.Пока я плаваю в тягостных мыслях, мы подходим к железной двери?— под стать той, какую мне доводилось видеть ранее,?— и ждём. Через несколько секунд она отворяется с отвратительным скрипом и впускает нас вовнутрь. Перед тем, как зайти, охранники на входе снимают с нас наручники. Спасибо и на этом.Комнатка оказывается помещением со шкафчиками, где на каждой дверке красуется номер. Номера расположены не по порядку, где-то в одну цифру и даже три. Но мой шкафчик выделяется среди всех. Не удивлюсь, если Блондинчик постарался. На одной из многочисленных дверок красной краской из баллончика выведена буква ?С?. Невзирая на хмурые взгляды остальных, молча подхожу к этому шкафчику и открываю его. Ничего особенного в нём нет. Вернее, ничего того, что отличается от содержимого других шкафчиков: спортивный костюм, футболка, носки и кроссовки. Даже полотенце махровое есть.—?Мы не закончили,?— рядом возникает тот самый индивид, что донимал меня ранее, и резко захлопывает дверцу шкафчика, да так, что я едва успеваю убрать руки. —?Значит, ты действительно Саладин?За его спиной маячит парочка ребят угрожающего вида, но меня это только забавляет. Мы что, в школе, что ли? Что за травля детскими способами?—?Уйди,?— я вновь открываю свой шкафчик, но история повторяется. Меня это выводит из себя, однако я улыбаюсь и обращаюсь к побагровевшему типу:?— Думаешь, я тебя не сделаю один на один? Заблуждаешься! —?А в следующую секунду я делаю то, за что позже не смогу себя простить: я чуть склоняюсь к нему и шепчу:?— Что мой отец сделал? Убил твоих родных? Значит, они получили по заслугам. —?И улыбка, немного нервная, не сходит с моего лица.Выпрямившись, я смотрю в тёмно-карие глаза своего оппонента и, видя, как его лицо из багрового превращается в мертвенно-бледное, ухмыляюсь.Чего и следовало ожидать: парень замахивается, но я отклоняюсь, и массивный кулак со сбитыми костяшками пролетает в нескольких миллиметрах от моего носа. Не медлю и со всей силы пинаю подошвой противника в живот, однако силы для того, чтобы парень упал, оказывается недостаточно: тот только отступает от меня на пару шагов и заваливается на своих ?прилипал?, которые участия в драке не принимают. Пытаясь помочь, они всего-навсего толкают своего ?босса? вперёд, но мой обидчик не восстанавливает своей координации и почти падает на колени. Останавливаю его от падения мощным хуком слева. Всё происходит слишком резко и быстро: замах переходит в мощный по силе удар, ?босс? падает с упором на левый локоть, а по моей руке от запястья и до плеча проходит электрический заряд, за которым следует тупая боль. Но я не даю себе расслабляться. Не позволяя главарю подняться, снова пинаю, на этот раз по лицу. И раздавшийся следом крик не останавливает. Наоборот, во мне будто бы открывается второе дыхание. Парень немного приподнимается, чтобы второй рукой зажать разбитый нос, и открытого живота мне вполне хватает для удара. Бью носком кроссовки со всего размаху в небольшой зазор между телом и полом, заставляя ?босса? откинуться на бок с глухим стоном. Но даже такая картина не отрезвляет. Снова пинаю, ещё, ещё и ещё, пока не чувствую, как горят мышцы стопы. Адреналин ударяет в затылок, я делаю глубокий вдох и, резко подняв ногу, столь же резко её опускаю на бок лежащего в лужи собственной крови и рвоты парня. Дикий крики сотрясает стены, ?босс? опрокидывается на спину и в следующую секунду резко распахивает рот, пытаясь сделать вдох. Но у него не выходит. Видимо, осколок ребра задел лёгкое, и теперь всё зависит от помощи, которую парню окажут.Но, как я и думал, к нам никто не приходит. Будь у меня нож и пожелай я расчленить этого недоумка, у меня бы это вышло без особых проблем.—?Следующему, кто захочет у меня что-то спросить, я сверну шею,?— спокойным тоном произношу я, не сводя хищного взгляда от умирающего заключённого. —?Ясно?Удивительно, но борзые парни и мужчины, решившие было, что меня можно смахнуть, как какое-то насекомое, теперь пребывают в ужасе. И я их понимаю.Когда прохладные струи касаются моей кожи, несмотря на то, что я решаюсь сперва постоять под водой в одежде, осознание произошедшего, как это со мной в последнее время бывает, накрывает, что называется, с головой. Меня начинает бить дикая дрожь, я кручу вентиль с горячей водой, но понимаю, что дрожу не от холода. А потом словно что-то щёлкает у меня в голове, и всё проходит. В конце концов, сколько можно бояться самого себя? Не пора ли уже смириться с тем, кто я есть? Ещё не раз и не два я буду участвовать в драке и избивать кого-то до полусмерти. И что же? Мне каждый раз бояться последствий и того, каким я могу стать?От себя не убежишь. Остаётся лишь принять собственное желание причинять другим боль. Плохой ли я человек? Возможно. Но если стану другим, если буду поступать более гуманно, то рискую оказаться на дне братской могиле или быть вообще заживо похороненным! Уж лучше бить других и жить самому, чем наоборот! По крайней мере, здесь, где о морали и законах нравственности никто и не слышал.Когда с банными процедурами покончено, я облачаюсь в чистую одежду и жду, когда за нами придут. Беднягу, которого я покалечил, куда-то унесли, и даже стёрли его кровь, но мне кажется, будто бы я всё ещё чувствую её запах. Про парня никто ничего не говорит, и по лицам ребят я не могу определить, жив ли ?босс?. Впрочем, почему меня это вообще волнует?Постепенно из душа возвращаются другие заключённые. Я не смотрю на них, но чувствую, как некоторые косят взгляд в мою сторону, словно боятся, что я наброшусь на них. И никого не волнует, что я всего лишь постоял за себя. В глазах каждого из них я стал неуравновешенным психопатом, который не в состоянии остановить свою агрессию. Хотя, с другой стороны, я могу преувеличивать. Но легче от этой мысли всё равно не становится.Забавно, что ни до одного из присутствующих не доходит, что, напади они толпой, я банально не смогу отбиться. И буду я умирать долго и мучительно среди этих шкафчиков. Интересно, что стадный инстинкт проявляется не тогда, когда нужно.Вскоре из толпы одинаково одетых мужчин выходит один и стучит кулаком в дверь. Через несколько секунд она открывается, впуская охранников с наручниками, и процедура повторяется. Когда нас заковывают, мы выходим и становимся колонной друг за другом.—?Пошли! —?командует охранник, и, чеканя шаг, вся колонна двигается по безликому коридору, напичканному видеокамерами.Когда коридор заканчивается, мы выходим в нечто, в чём можно узнать фойе: слева от нас стоит стойка с телефоном, за которой стоит женщина в небезызвестной мне форме. Её уродливое лицо накрашено так, что кажется, будто бы она не для красоты это сделала, а для отпугивания. Напротив стойки расположена приоткрытая дверь, и я наконец вижу улицу.Мы за несколько секунд пересекаем фойе и, в сырой одежде и с влажными волосами, оказываемся под холодными ветрами декабря. Комья снега летят нам в лицо, ветер забирает нажитое в помещении тепло и буквально заставляет застыть редко падающие капли с ресниц и бровей, но я в кои-то веки чувствую себя немного счастливым. Делаю глубокие вдохи, пока мы стоим и ждём фургон (охранник до выхода объявил, что сейчас мы будем усаживаться в машину, которая отвезёт нас в Стойло), глотаю снег и понимаю, что, чёрт побери, если сейчас за нами не приедут, то я упаду в ближайший сугроб, наплевав на температуру и возможные последствия! Никогда раньше я не чувствовал себя таким живым и бодрым, счастливым и… несчастным одновременно. Внезапно накатило осознание того, что радоваться таким обыденным вещам я не смогу ещё долго. И вдруг как-то сразу мне становится очень холодно. Ветер уже не кажется игривым, в его вое не слышится перезвон детского смеха. А снег?— это всего лишь противная невкусная вода, раз за разом залетающая мне в рот.Вскоре часть колонны перед нами занимает своё место в фургоне. Человек передо мной?— последний, кто садится в микроавтобус. Дверь закрывается прямо перед моим носом, машина уезжает, а я жду следующую. Она появляется почти сразу же. Бело-серая ?Газель?, очень похожая на ту, что забрала нас после побега из Волчатника. Я ощущаю мимолётный укол чувства вины, но тут же вспоминаю наш последний разговор с Горой, и чувство вины почти тут же сменяется отвращением.Подъехавший микроавтобус резко останавливается рядом со мной, так, что я едва успеваю отскочить, после чего дверь с шумом отъезжает в сторону, давая мне возможность лицезреть хмурую рожу охранника, безразлично махнувшего мне рукой. Поскольку я уже успеваю продрогнуть, то не медля заскакиваю в салон, усаживаюсь у окна, а после замечаю мужчину аккурат напротив себя.Смирный.Но какой-то помятый. Из-под футболки и кофты вижу полоску бинта и тут же холодею. Господи… Ему же, наверное, все рёбра переломали! Я с ужасом смотрю на него, а он, поймав мой взгляд, сердито супится и качает головой. Я моргаю и отворачиваюсь, а когда все садятся, уже обычным взглядом смотрю на него.?Женя??Руки на груди Смирного скрещены, но жест, который мужчина делает пальцами, я замечаю: подушечка указательного пальца соприкасается с подушечкой большого?— всё тип-топ, и тут же облегчённо выдыхаю. Хоть Женя в порядке. Хорошо бы нам найти его. Он тоже должен быть в каком-то из фургонов, раз всех нас перегоняют в Стойло. Что за глупости? Стойло, Хлев?— неужели Кабан ничего другого не придумал?Монотонный шум двигателя ?Газели? действует на меня на редкость убаюкивающе?— я и сам не замечаю, как мои глаза начинают потихоньку закрываться. Зеваю и приваливаюсь к стеклу, но подремать мне не дают. Кто-то хлопает меня по плечу с задних сидений и спрашивает, обдавая неприятным, зловонным дыханием:—?Что надо сделать, чтобы стать твоим другом?—?Отвалить от меня и больше ко мне не подходить,?— угрожающе шиплю я, но получается как-то устало.Невероятно, но даже такая хилая угроза приносит свой результат: меня больше никто не беспокоит. Только Смирный изредка кидает на меня странный взгляд, но, когда я смотрю в ответ, отворачивается.Весело, чувствую, будет в Стойле, очень весело.