7. Дом (2/2)
за дверью стоял посланник ненастоящих богов. На его одеждах было ненастоящее солнце, его речи были полны ненастоящего сочувствия и самой что ни на есть настоящей лжи. Он говорил об Ордене, об ответственности, о том, что мир не требует от нас того, чтобы мы были абсолютно чистосердечны: лишь притворись, покажи, что ты верен богам - и они не оставят тебя и прекратят казнь; покажи, что ты верен Ордену - и он не изгонит тебя, и остановит это. Ты же знаешь, для чего это делается, ты здесь не первый день. Таков мир, таковы люди. Смотри, это нормально, таковы правила, все так делают. Казнь ненастоящая, огонь потушат через мгновение - она выживет в любом случае, но вот твоя судьба в пределах Ордена будет зависеть только лишь от...Им не нужно твое раскаяние. Им нужно, чтобы ты признал их власть.
Сорви эту струну внутри себя, выжги последнюю гордость, да не останется в тебе ничего, что мешает миру сделать тебя удобным, пустым, равнодушным.Ты внял мне, Бог мой.Это и правда был лишь ветер.Ночь явила в проломе белый серп ночного светила и не нарушила безмолвие, ставшее монолитной глыбой между моим внутренним взором и морем вероятностей.Пусть даже так - пусть все останется таким, но только не наступало бы никогда
утро.
Я кричу на посланника - и голос мой слаб после стольких дней в этой камере - что ни шагу не сделаю, пока в город не вернется отец.
Я надеялся, что он не даст им сделать это, я видел в лихорадочном сне, как отец приходит в наш дом, видит, что он пуст, и идет искать нас по всему Эрофину. Что он доходит до подземелий, уводит нас отсюда - не глядя рубит мечом посланника с ненастоящим солнцем, сокрушает тюрьму, касается пламенем красных знамен Ордена. Он опускается ко мне, как будто мне снова шесть лет, и говорит, что все закончилось, что нам больше ничего не угрожает и мы уходим домой. "А Мириам?".
Она здесь.Посланник говорит, что у него есть бумага о разрешении, подписанная командующим Арантеалем.Он знает.
Посланник смеется с приторным снисхождением, обнажая желтые, будто у старого скелета, зубы. Его лицо перечеркнуто шрамами, и один глаз затянут кровавым бельмом.
Ты думаешь, кто-то в Ордене может быть против? Ты и сам должен всё понимать.Должен.Ночью я опять слышу ветер. Он воет от боли, от ужаса и страха, он ненастоящий, как боги, как посланник, как я.
В какой-то момент я перестаю верить, что это ветер, и в его исступленном голосе начинают проявляться слова без смысла, отдельные, пустые, острые, как лезвие.
Скажи им.Пусть она скажет, молю тебя, что это сделал я.Пусть. Я не умею молиться как она но пусть.Ветер затихает к утру и вместе с первыми лучами алого солнца лишает последней надежды разрушить эти стены. Не будет этих - будут иные, такие, за которыми самое страшное, что только может быть, самое ужасное и болезненное, жуткое, темное - и ты не захочешь, просто никогда не захочешь рушить их, надеясь, что в безопасных пределах тюрьмы зло ненастоящих богов перед нами бессильно.Но стены исчезают, обнажая гниющий труп старого города, смрад казарм и площадей, черный огонь костра, пляшущего на обугленных костях деревяшек, и провалы бездонных ям на месте лиц стоящих пред ним людей.У Мириам окровавленные от веревок запястья. На шее темная полоса от них же. Я смотрю на эти раны и понимаю, как они были нанесены. Кончики пальцев темные от крови, без ногтей. Синяки. Кажущееся истлевшим когда-то белое платье всё в багровых подтеках.Ненастоящая казнь?Посланник зачитывает волю Ордена и богов.
Милостью Эродана.Эзары.Ирланды.Тира.Грандмастера Святого Ордена.Она закрывает глаза и почти кричит молитву, которую слышу только я.
О Бог мой единственный Бог мой только не его пожалуйста пусть только не его!В который раз - бессилие помочь. Момент, когда осознаешь недостаточность своих сил, когда каждое действие приводит не к результату, а к нескольким равнозначно ужасным вариантам выбора.Видения из прошлого говорили: у тебя все равно не получится. Смерть не победить, она повсюду, а ты ничто перед нею - и дорога делится на три, видишь?Ее боль, остывшая волна окаменевшего пламени -
в пришедшем давным давно смутном видении было небо, отраженное в синих глазах лежащего в неестественной позе младенца, была Мириам, с ужасом смотрящая на растекающуюся кровь, падающая на колени, скрывающая лицо руками, звериный вой и эта впервые прочувствованнаябесконечнаяневыносимаявсепоглощающаямолитва.Ненастоящие боги не помнят того, что помним мы. Их мысль затуманена надеждой на вечность, серебряной иноданской водой, льющейся из их глаз,из вениз распоротых глоток.Я ожидал молнию, что убьет меня. Внезапную бурю. Настигший катарсис. Что угодно было бы лучше, чем это.
Но ее хранящие меня молитвенные слова, изреченные, до последнего отчаянного, переходящего в крикБог мойвдохаБог мойНенастоящая казнь. Сейчас меня остановят.Бог мойИди же.Посланник подтолкнул и дал в руки факел.Бог мойВдох поднимается, как буря. Люди вокруг стираются, превращаясь в черные полые стволы деревьев, в которых ожидающе притихли демоны.Сейчас все остановится.Должно.Нет.Я совсем рядом.Бог мойТолько не егоБросай!Только не его только не его только не его!Это не я.Или же я - истинный.Милостью Эродана. Эзары. Ирланды. Тира. Еще Мальфаса, Салдрина, Моралы. Всего Ордена. Моей собственной милостью.
Я не выдержал, Бог мой.Я не знал, где был так долго.Помню лишь утро, когда открывал дверь дома в угасающей, безумной надежде, что это и правда было не по-настоящему.
Помню пыльную комнату, кошку. Пустоту. Тьму. Ненависть к себе.То слово, что было ее именем, стало набором звуков - и то, что было здесь теперь, лишь молчаливо спрашивало: как ты мог забыть и простить такое, согласившись служить этим ненастоящим богам? Комната все так же пуста. Она не придет сюда больше никогда.
Простишь это им?
А самому себе?Сквозняк всколыхнул пыль, и видение остыло последней затухающей искрой убитого дождем костра. То, что обрушилось громом, было открывающейся ставней, а то, что казалось слезами... Было ими же.Черт.Пока Мерзул не увидел, скорее вытер слезы и отвернулся от него.Открытые ставни впервые за долгое время впустили в комнату золотой солнечный свет. Хорошо, что мама не видит, сколько здесь паутины и грязи по углам.
- Кто-то здесь все-таки был! - послышался рядом почти незнакомый голос Мерзула. - Только это и правда очень странно.Наратзул, успокаивая эти воспоминания и безуспешно унимая дрожь в руках, несколько раз глубоко вдохнул и закашлялся от пыли. Надо бы хоть что-то с этим сделать, но какой смысл?
Он уйдет отсюда навсегда через полчаса. Полчаса - и дома больше не будет. Почему? он не знал, но видел лишь то, что в грядущих вероятностях дома нет, да и ничего на свете нет, словно и самих вероятностей не существовало. В грядущих вероятностях нет и его самого.Искра безликого видения. Это даже не смерть.Пламя костров, голоса толпы, стража носится по городу с факелами, комендант приходит с докладом и пытается имитировать честность, но прячет глаза и его руки дрожат. Где-то уже видел его. Он не из орденских. Маг. Моральный урод с гроздьями мыслей, раздавленных прессом амбиций, чувств, перетекающих в апатию. Ему страшно до дрожи. Его рука тянет рычаг рядом с виселицей.Вот так это будет?- Кто мог их здесь оставить? - Мерзул снимал паутину с белых цветов в вазе на столе. - Тут всё в пыли, но они... живые. Свежие. Как такое может быть?- Догадайся, - бросил Наратзул, стараясь выглядеть и быть равнодушным.- Магия?- Естественно.- Твоих рук дело?- Да, - он помедлил. - Мне было лет шесть. Она собирала свои травы в лесу, а я притащил ей эти цветы. Она сказала, что зря их сорвал - все равно умрут, и тогда я просто очень захотел, чтобы они не умирали.- Это было... заклинание?- Нет. Всего лишь сильное желание, хоть я и не понимал тогда еще, что это претворение вероятности.- Ух ты. Это... Трогательно.- Это глупо.- Я уже почти привык к тому, что ты называешь красивые вещи глупыми.
- Тем не менее. Как еще их назвать.Мерзул осторожным движением ладони зачем-то стер пыль с грязной вазы с чистыми, как первый снег, цветами.
- Знаешь, - наконец сказал он, как будто решившись, - я начинаю понимать, зачем ты взял меня с собой в Эрофин.- Только сейчас?- Да, сейчас. Нет, ты, конечно, думаешь, что этими видениями, рассказами и намеками сможешь проверить мою лояльность, да? Узнать, насколько далеко я готов зайти, прежде чем предам тебя.
- Глупости.- Но на самом деле, - Мерзул вздохнул, попытавшись ободряюще и отвратительно проницательно улыбнуться, - ты просто не хотел вновь пережить эти воспоминания в одиночку. Не так ли?Попытки провалились.Шансов не было.Не так, Мерзул, да все не так, твою мать.Но блядь, если даже ты это понимаешь, то кого я пытаюсь обмануть.
- Возможно.- Если тебе так легче, говори.- Твое осуждение, - солгал Наратзул, - чувствуется сильнее тупой дикой магии. Я не хочу говорить тебе ничего - ровно как и ты ничего не хочешь знать.- Я знаю все, что нужно.- Слишком самонадеянно.- Я знаю больше. И поэтому я не боюсь тебя - твои видения говорят без слов. О том, кто ты на самом деле. И о том, что я не предам тебя ни за что.Ты не видел.Только то, что я хотел показать.Дым застилает взор, скоро вновь уходить, срываться со старого места, оставляя обрывки приросшей плоти привычного уклада жизни, говорить что-то, каким-то образом действовать, просить и прощать, навсегда прощаться.
Какими будут последние слова?Мало ли это - сказать прости.Много ли.Потом, по прошествии времени, листая воспоминания и ища причины, вдруг находишь в них тот момент, который оказался последним моментом близости и не осознававшимся таковым. Близость к смерти: ее шаг к тебе, твой шаг от нее, но она тянет на себя и не оставляет выбора.Что сказать перед тем, как тьма укроет город?И те слова, что стали первыми, остались и последними.Вечер последнего дня.Мириам осторожно открыла дверь - Наратзул сидел на полу, разглядывая страницы какой-то книги на свет, подняв ее перед распахнутым окном. Когда под ее шагом скрипнул пол, он встрепенулся испуганной птицей и с помощью заклинания заставил книгу исчезнуть.- Прости, я не хотела тебя отвлекать.- Нет-нет, я просто... Ничем таким не занимался, просто... Блин.Мама все равно не поняла бы, чего такого в этой книге, но что она в тот момент подумала - известно только ей. Тот случай, когда было бы проще сказать правду, но не сказал.Мама. Твой страх всегда с тобой. Мой страх превыше твоего.
Если бы ты только знала, как я боюсь посмотреть в лицо правде и увидеть ее укоряющий взор, как я боюсь, что мои худшие ожидания оправдаются, и что завтра все будет кончено. Нет, меня не страшит провал - я готов уйти с испытаний побежденным. Я боюсь, что мне придется покинуть тебя, и это будет настоящим предательством. Это будет сродни смерти -страхом молящегося пред хрипящим агонией одром. Страхом птицы, яростно брошенной в стену. Страхом матери, уронившей своего младенца. Стали все мои чувства - страхом.Дым сожженных сухих трав - лаванда, шалфей, полынь. Все, что когда-то росло и зеленело в окрестных полях, стало только пеплом, и дым, едкий и горький, наполняет комнату, словно это не дом, а капище.
- Если там, на испытаниях, что-то пойдет не так, я не буду бояться, обещаю.- Правильно, Наратзул. Я в тебя верю. Не может пойти не так.- Еще как может, Мириам!Улыбку ее тронула грусть, как и всегда бывало, когда она думала об этом.
Первую свою псионику он испытывал на маме, хоть и было ужасно стыдно. Ее мысли всегда, от дня его первого заклинания и до того вечера, являли собой водоворот страха, бесконечных переплетающихся ветвей ужаса и беспокойства.
Что если.
А вдруг.
Только не это."Я молилась о нем полчаса назад как о живом!... А теперь... Теперь его... нет".Голос ее гаснет в удушающих всхлипах. Кто-то рядом пытается обнять ее, но она отстраняется, смотрит в пустоту, закрывает глаза и плачет.Не потяну вторую такую молитву, не могу, не могу, не могу как об умершем!Ночные птицы пред рассветом кричат громче, чем шумит Эродис - он слышит ее сон, вновь пришедший кошмар, ее отчаянные мысли, ее пустые руки, которыми она закрывает рыдающее лицо."А ведь я только что держала его... Только что... Я говорила с ним... Его глаза...".Что могло пойти не так."Ты спрашиваешь?! Я не знаю! Я... Мне кажется, я споткнулась об порог. Что же делать... Что же... Зелье!..".Ребенок уже умер, какое зелье."Нет, еще можно исправить! Это ведь... Можно исправить!".Ее рыдания переходят в истерику, и Наратзулу уже не нужна псионика, чтобы слышать их.
Она встает с кровати, идет на кухню, что-то ищет, шумя посудой. Через минуту выходит на улицу, старательно переступая порог. Ступени крыльца скрипят: одна, другая, третья. Дверь не закрыта, и дом заполняет ночной холод.Ей было слишком страшно здесь.Наратзул никогда не мог ничем помочь.Ее сын умер до его рождения.Ему осталось пепелище старого пожара, еще достаточно горячее, чтобы согреться, но уже и не очаг родного дома.Она возвращается нескоро - вот птицы ночные замолкли, и солнце встает из-за темного переплетенья Салафинского леса.Закрывает дверь. Разводит огонь, стуча огнивом намного дольше, чем обычно. Собирается с духом, чтобы он ни в коем случае не увидел ее слез или какого-то беспокойства.Мы так боялись, помнишь?А когда смерть пришла по-настоящему, страх иссяк, как и все остальные чувства. Сожаление. Больбесконечнаяневыносимаявсепоглощающая- иссякла, как пересохший ручей. В пустоте меж ребер больше не слышался стук.- Наратзул, - наконец изрекает она, - что бы там завтра ни случилось, я с тобой. Просто знай. Я всегда с тобой.- Спасибо. Мне важно это знать. Мама.- Не называй... А, ну тебя. Отучать уже бессмысленно, да?- Что поделаешь против истины.
Она улыбается, и закатное солнце последнего дня его лучшей жизни, красно-золотым отблеском освещает ее лицо.
Завтра в это время мы уже будем в темнице, в разных, ужасно далеких друг от друга ледяных камерах - но сегодня мы этого еще не знаем.Сегодня был хороший день.Она была счастлива -проросли семена, которые она считала мертвыми -и не почувствовала в них отчаянную и слепую магию.