Часть вторая, ноябрь 1943 (1/1)
- Фройляйн Либрехт, фройляйн Либрехт! Обер-лейтенант очнулся! Ну тот, из последней палаты. Посмотрите? - Посмотрю, - она вытерла руки и устало дотронулась до переносицы. - Посмотрю, сейчас. Вдруг ему что-то нужно. Хорошо. Очнулся, наконец-то. Этот обер-лейтенант тревожил ее с самого первого дня. В Бериц его привезли с воспалившимся огнестрельным ранением. Коновалы из полевых врачей мало того что не смогли извлечь пулю, так еще и проморгали тиф. Чудо, что довезли живым. Лотта Либрехт вступила в борьбу со смертью, как делала это последние пять лет. Бывало, что проигрывала. Но побед у нее было больше. Не раз и не два доктор Лотта вытаскивала с того света безнадежных больных, от которых отказались другие врачи. С фон Герцем было не очень сложно, пулю она вытащила через час, но уж больно долго обер-лейтенант не приходил в себя. Метался в тифозном жару, бредил, ругался, стонал, звал кого-то. Она раз за разом вытирала с его лба холодный пот, подносила к запекшимся губам кружку с водой. Дважды чистила рану, меняла повязки. Вальтер фон Герц открыл глаза и тут же зажмурился - от солнечного света стало больно. Он успел разглядеть тонкий профиль склонившейся над ним женщины в сером форменном платье. Она поспешно встала и задернула шторы. - Вам лучше, господин обер-лейтенант? - Лучше, - прохрипел он, с трудом ворочая языком. - Я был ранен. Тяжело? - Не очень, - сказала Лотта. - Тяжело вы болели тифом. Но теперь все позади. Теперь вы быстро пойдете на поправку.
- Какой сегодня день? - щурясь, спросил Вальтер. - Тридцатое ноября. Вам что-нибудь нужно? - Умыться. Если можно. И бритву бы... Она кивнула, поднялась, колыхнув длинной сборчатой юбкой и странно, боком, двинулась к дверям.*** Дашу сняли с поезда чуть ли не на границе. Пожилой фермер, похожий на председателя колхоза, отобрал вместе с ней еще одну девушку и худенького паренька лет пятнадцати. Что ж, к деревенской работе она была привычна с малолетства.
Устроили работников в сарае, дали хлеба с молоком. Даша, худо-бедно понимая немецкий, успокаивала Раю и Захара. Может, в деревне оно и неплохо будет.
Кроме них на ферме была еще пара поляков, Збышек и Гражина, оба мрачные, неразговорчивые и суровые. Сами хозяева, супруги Шмидт, Даше скорее понравились. У фрау Петры было плохо с ногами, она ходила, тяжело опираясь на трость, а вот Микаэль наравне с работниками с утра до ночи хлестался на поле да на выгоне, себя не жалел. Дашу определили в скотницы и она почти обрадовалась- как в родном колхозе. Умелым рукам никакой труд не страшен. Райка городская, студентка, ее взяли в дом, помогать по хозяйству. Кормили дважды в день, а по воскресеньям всех работников даже сажали за хозяйский стол в просторной комнате-пятистенке. Рая шепнула, что четверо сыновей Шмидтов воюют в танковой дивизии генерала Гудериана, а дочь служит в полевом госпитале. Может, старикам по воскресеньям особенно одиноко в большом бревенчатом доме, потому и зовут работников к трапезе.
Ранним утром Даша, подоив коров, приносила хозяйке кувшин парного молока. Вот и сейчас, держа в рукахглиняную посудину, она неслышно отворила дверь, скользнула в кухню. Заскрипели половицы, послышались тяжелые шаги. Девушка обернулась и встретилась взглядом с хозяйкой. Фрау Шмидт, видно, только что плакала, глаза были красными, веки набрякли. - Сын пишет, - тихонько сказала она с дрожью в голосе. - Пишет, что потерял ногу. Мой старший. Мой красивый сильный мальчик, мой Вальтер. Даша ахнула и уронила кувшин. Имя, которое она не осмеливалась произносить даже мысленно, резануло по сердцу, как финский нож. Девушка схватила тряпку и кинулась вытирать чисто выскобленный пол, собрала черепки. Она ожидала, что старуха выругает ее, а то и огреет палкой.
- Что с тобой? - сурово вопросила хозяйка. - Простите, фрау Шмидт. Вы сказали...сказали про своего сына, а я...а у меня... Даша справилась со слезами и выпрямилась. - Моего любимого зовут Вальтер. Он немец. - Ох, мой Бог! Живой? - женщина недоверчиво покрутила головой. - Я не знаю, фрау Шмидт. - Пишет хоть? - Куда ему писать, - горько усмехнулась Даша. - Ладно, заболталась с тобой, - хозяйка с усилием поднялась со стула. - Ты неплохо говоришь по-немецки. Учила в школе? Ты вообще ходила в школу? - Я сама учила.
- Хорошо. Молока принеси еще.*** Вечером фройляйн Либрехт снова была в палате обер-лейтенанта. По счастью, тифом от него никто не заразился, да и сам фон Герц идет на поправку. Присела рядом с кроватью, взяла с тумбочки томик Гейне. - "Не знаю, что стало со мною, покоя душе моей нет..."- вдруг негромко сказал обер-лейтенант. Лотта тихонько ахнула. Губы раненого дрогнули в улыбке.
- Простите, что испугал вас. Это ведь вы читали мне стихи? Любите Гейне? - Да, я. Я люблю читать стихи. Раньше я их много знала.
- Спасибо вам, фройляйн доктор. - За стихи?
- Нет, за то, что меня выходили. Я знаю, это вы. Медсестры рассказали. Я знаю, у меня был тиф. Выплывая временами из горячки, Вальтер видел всегда одну и ту же картину: белый профиль склонившейся над ним молодой женщины с тяжелым узлом волос на затылке. Спокойное бледное лицо, успокаивающе прохладные ладони. Он валился в тяжелый тифозный бред, а женщина упорно вытягивала его из багрового морока. Ее хрупкие нежные руки стали для обер-лейтенанта сразу и танковой броней, и якорем, и парашютом.
- Я ваша должница, обер-лейтенант фон Герц, - тихонько сказала Лотта. - Я рада, что вы живы. Живите и дальше. По возможности, счастливо. За окном взвыл ветер, швырнул в оконное стекло гроздь дождевых капель. Лампочка под потолком качнулась, по углам заплясали тени. - Не понимаю вас? - Сейчас поймете, - не меняя позы, Лотта дотянулась до упавшей на пол книги, вытащила из не пожелтевшую газетную вырезку. Немного натянуто, но в общем, лихо с нее улыбались два солдата в серой полевой форме. - Узнаете себя? Вальтер узнал. Тридцать девятый, операция "Вайс", Польша. И граната, которую он накрыл своим телом, оттолкнув молоденького ефрейтора. А граната...граната не взорвалась, поляки сроду ничего путного не делали. Как они брали перевал, а потом отходили в горы. И как тот ефрейтор, совсем еще мальчишка, постоянно держался рядом, что-то вроде рассказывал про себя, а потом сорвался со скал. Вальтер чудом сумел ухватить его за руку, и пальцы окостенели в судорожной хватке, и он держал, скрипя зубами от напряжения...
Про героизм оберфенриха фон Герца тогда написали в газете, наделали кучу снимков. Как же звали того паренька? - Гюнтер моложе меня, - продолжала женщина. - Он всегда хотел быть военным. Кроме брата у меня никого не осталось. Точно, Гюнтер.
- Я несколько лет молилась за вас, Вальтер фон Герц, - улыбка вышла печальной, губы дрожали.
- Я помню Гюнтера. Славный мальчик. Где он сейчас? - Stalingrad, - совсем тихо прошептала Лотта. И всхлипнула, судорожно сцепив тонкие пальцы. Потом вскочила порывисто, все так же, боком, подошла к окну. - Хотите, почитаю еще? - Почитайте, пожалуйста.
Золотые волосы, золотой гребень в нежных девичьих руках, дивная песня, влекущая, гибельная красота. И знаешь, что умрешь, что поглотит тебя морская пучина, но продолжаешь идти на рифы, не имея сил свернуть, да и не желая никуда сворачивать. Закат над Рейном, горные вершины, долины с золотым виноградом. ...или лес с вековыми дубами, засеки, березы с елками, болота, мхи и черт знает, что еще.Ясные глаза, тонкие брови вразлет, нежный румянец на девичьих щеках. Русые Дашины кудри, звонкий смех, легкое дыхание. И ведь тоже не свернуть.
Она приходила каждый день, как прекрасное виденье, стояла в трех шагах, такая манящая, желанная и близкая. С улыбкой, за которую не жаль отдать душу. Вальтер рвался к ней, но никак не мог сделать эти проклятые шаги, проваливался в забытье, метался на подушке, стучал зубами о край стакана, поднесенного заботливой рукой Лотты. Боль, пот, кровь, жар, снова боль, война, смерть. Даша. Даша. Даша... - А ведь вы не слушаете, - покачала головой врач. - Устали? - Нет-нет. Я вспоминаю свою...свою Лорелею.
-Как хорошо! - обрадовалась Лотта. - Как это хорошо, когда ждут. Хотите, я угадаю, какая она? Наверное, очень красивая и добрая, из хорошей семьи. Вы водили ее в кино, танцевали на вечеринках, да? Она прекрасно танцует, верно?
- Вы, очевидно, любите танцевать, фройляйн... -Лотта. Зовите меня Лоттой. Я часто ходила на танцы с Гюнтером. Кажется, что это было в другой жизни. Только с ним, с братом. - Почему? - Вы не поняли еще? Хотя да, при таком освещении... Лотта поворачивается. Левую половину лица уродует багровое родимое пятно от века до челюсти. -Вы ошиблись, Лотта, - говорит Вальтер. - Она русская. Моя Лорелея.