Tanzende Welpen (1/1)

— Да, они точно Страны. Ну, или города, — констатирует Людвиг, разглядывая залитого смесью Максима. Тот выглядит разочарованным в своём поступке. Стоило на пару секунд отвлечься, как он стянул соску с бутылочки и пролил весь свой завтрак на себя. — Очень, между прочим, подлый город.— Ну-ну, не ругай его. Он просто любопытен, — отвечает Иван, укладывая сытую Софу в кроватку. Она не творит те же вещи, что её брат, разве что пытается сбежать и начинает плакать, если отнять её единорожку, которого неведомо откуда добыл Гилберт. Германия минут десять негодовал над тем, что его брат принёс распространителя пыли и пылевых клещей, но вскоре успокоился, едва заметил, как радостно дочь обнимает игрушку. Он так же в детстве обнимал своего плюшевого зайца.— Я тоже любопытен, — цокает языком Людвиг, а после вспоминает о том, что хотел задать вопрос. — Кстати, а почему Гил пытался тебя убить?— У него сегодня свидание, а я об этом узнал. Он... немного негодовал по этому поводу.— Свидание? — на лице немца появляется удивление. Нет, он знает, что Гилберт по ночам уезжает в клуб, где находит себе пассию на ночь, но больше этих одноразовых отношений у него ничего нет, а тут свидание. Людвигу даже становится интересно, с кем именно и как так вышло. Кому-то ведь удалось привлечь его, Гилбертово, внимание. Удивительно.— Ага. В шесть часов вечера. Опять твоё чудище выгуляют, пока мы будем... — Брагинский очень заманчиво улыбается, — сидеть дома.— Маша хотела сегодня посмотреть какой-то мультфильм по телевизору. Мы с ней. Никакого секса. Совсем.По лицу России видно всё его разочарование и негодование этой ситуацией. Не то чтобы он очень сильно хотел, но само разрешение в кармане сильно облегчает его маленький отрезок жизни. Людвиг, разрешивший секс, несколько добрее и ехиднее, чем тот, что секс не разрешил. Но в любом случае Германия ехидна. Только выглядит он намного лучше, чем она. И он не настолько колючий.— Если Гилберт вернётся до восьми, — смягчается немец, ловя чужой, полный печали и мольбы взгляд, — то может быть...да.Иван на секунду радуется, а после приходит осознание того, что это невозможно. Потому что на машине до башни Исеть почти два часа езды и обратно столько же. И ведь нельзя забывать про то, что они же не скажут друг другу ?привет? и разъедутся. Вполне вероятно, что они вместе пробудут час или больше. Так что шансы резко снижаются на уровень 0%.Людвиг тихо смеётся, укачивая Максима на руках. Тот улыбается, слыша чужой смех, и тянется ручками, чтобы после всё же уснуть, схватив чужой палец. Давать ложные надежды, конечно, весело, но настолько часто этим пользоваться надоедает. Так что...— Я пошутил, — ухмыляется Германия, уложив сына и подойдя к Ивану. Тот перехватывает протянутую ладонь, устраивая её поверх бьющегося в груди сердца. — Ночью я разрешу тебе... М-м... Пожалуй, я разрешу тебе всё.Дьявольские огни в чужих глазах вспыхивают с новой силой, притягивая взгляд.— Совершенно всё?— А тут мы посмотрим на твоё поведение, — отвечает Людвиг, подставляя щёку под поцелуй. Первый из них и правда приходится в неё, а вот второй захватывает губы, доводя простым касанием до тихого дрожащего выдоха. Но не больше, к немому сожалению Германии. Влажный французский поцелуй прерывает чей-то специальный топот. Только один человек в доме так делает.— Ну, чё, голуби, — Гилберт вваливается в комнату, ударившись ногой о дверной косяк и едва не упав. Последнее он себе не позволяет из-за наличия Маши на руках. — Вот. Посылка. Без документов. Мария хихикает, прикрыв рот ладонью. — Вообще без. Ни усов, ни лап, ни хвостов. Даже имя не выговаривает.— Выговариваю!— Да ну? — удивляется экс-Пруссия. — И как тебя зовут, посылка?Девочка насупливается, замолкая.— Во-о-от. Забирайте посылку.— Меня зовут Мария Крауц-Брагинская! — многозначительно выдаёт Маша, на что Гилберт выпадает в осадок, Людвиг смеётся, а Иван широко улыбается, забирая дочь из рук прусса.— Так, я не понял. Мария Крауц-Брагинская или Мария Брагинская. Голуби-пид... — экс-Пруссия осекается на полуслове. — Голуби, а ну отвечайте, как ребёнка зовут.— А как ребёнок хочет?— Я хочу... Я... — Мария смотрит то на Германию, то на Гилберта. — А какая фамилия у дяди Гила?— Байльшмидт.Теперь приходит очередь Маши удивляться.— Байль... Ш... Мит? Байльшмит?Брагинский, судя по глухому звуку, смеётся, не размыкая губ и челюстей. Да, это немного смешно. На уровне детского сада, о чём оба брата говорят ему одними взглядами.— Байльшмидт. С буквой ?д? перед ?т?.— Это сложно, — признаётся девочка. — Можно я буду Крауц-Брагинской? Дядя Гил, ты только не обижайся.— Нас, Байльшмидтов, и так дохрена. Так что всё путём, не волнуйся, лапа, — это радует, но остаются некоторые вопросы. Для Маши, по крайней мере, точно.— Как это?— Ой, бля... — чешет затылок Гилберт. — Если кратко, то ты ещё не знаешь, насколько у тебя огромная семья.— Он о том, что однажды подобрал себе одиннадцать детей. Так что у тебя десять братьев и две сестры.Мария слезает с чужих рук, думая. Если у дяди одиннадцать детей, а у родителей она старшая из троих, то как так вышло, что всего у неё двенадцать братьев и сестёр? Может, один из них ушёл в свою семью? Или... Ну, он просто ушёл? Она спросит. Обязательно!— Цыганский табор, — гордо констатирует Маша. Гилберт как-то странно на это всхлипывает от смеха, сгибаясь пополам. Сразу становится понятно, что он опять научил девочку плохому. Точнее, не очень плохому, но не тому, чему и правда следует учить.— Ги-и-ил... — тянет Людвиг, пока экс-Пруссия едва удерживает себя от громкого смеха. — Серьёзно?— Да, серьёзно.— Не удивляйся, Meine Liebe, — качает головой Иван. — Это только спровоцирует его на всякие пакости.— На пакости меня провоцирует твоё существование, дылда, — едко подмечает Гилберт, показывая язык. Он похож на подростка своими действиями и манерами. Может, ему уже давно за двести, но никакие цифры не повлияли на его поведение. Как был ребёнком, по словам Родериха, так и остался. Большим и вредным ребёнком.— Не ссорьтесь, — просит Мария, уперев руки в бока. Подцепила привычку Ольги? Возможно.— Мы не ссоримся. Мы выясняем семейные отношения.— Они как олени, Маш. Дерутся за территории и внимание.— Я видела по телевизору, как два оленя сцепились рогами и застряли. А потом они умерли. Людвиг на это сжимает губы, переглядываясь с братом и Брагинским. Они все не очень рады такому повороту событий. Во-первых, ребёнку ещё нет восьми лет, а во-вторых, ребёнку рано знать о смерти. По крайней мере, не сейчас. Чуть-чуть позже, когда Маша в школу пойдёт.— Твой отец и дядя точно не будут сцепляться рогами. Потому что я у них не вижу наличие этих самых рогов, — теперь язык показывают Германии. — Да-да, Гил, у тебя нет никаких рогов.— У меня есть ободок с рогами, так что не надо мне тут!Маша вновь тихо смеётся, но после старается смеяться тише, едва подходит к кроваткам брата и сестры, которые спят, игнорируя весь шум. Точнее, они должны были спать. Софе больше нравится жевать лапу единорога, чем спать после еды, а Максим уже обыденно смотрит в потолок, думая о чём-то своём, младенческом.Людвиг смотрит в сторону детей, отмечая этот прискорбный факт отсутствия сна у тех, а затем цокает языком. Усыплять их качанием он не хочет, да и бесполезно это. Опять проснутся, жаворонки. Может им устроить уголок, где они будут играться в свободное от сна и еды время? Нужно будет спросить у Родериха, он знает. А если нет, то тут уже поможет интернет, хотя ему он не очень-то и доверяет. Иногда там пишут несусветные бредни.— Пойдём перекусим? — предлагает Иван, подойдя к своему немцу. Германии нравится эта идея. Только вот до кухни он добирается не своим ходом ? его попросту подхватывают на руки и утаскивают к столу под долгое и недовольное пищание. Позади раздаётся негодование Гилберта, который воздерживается от мата в присутствии детей. Не то чтобы он боялся их испортить — они же в России, а тут мат это один из наречий! — просто он боится получить от брата по шапке. А шапку жалко, между прочим, прусс только недавно вновь покрасил прядь в ярко-розовый. Очень экспрессивно, ему нравится.На кухне Родерих с Ольгой спокойно пьют чай, доставая на десерт эклеры, которыми преспокойно делятся с братьями. С подбежавшей Машей они тоже делятся, отдавая ей четыре эклера. Простенькая математика с расчётом на то, что Гилберт тоже захочет сладкого. А он обязательно захочет.— Мы через три недели уедем, — признаётся Украина. — До этого времени Наташа приедет, она звонила, через четыре дня будет здесь. Гости и семья это важно, но дела тоже очень важны.— У меня в особенности, — признаётся Австрия. — Опять один из верхушки заболел, а обычным врачам он не доверяет из-за паранойи. Жду не дождусь, когда его уже сдвинут. Восьмой раз уже он требует меня к себе. Как будто у меня нет никаких важных дел.— Неужели он не знает о твоей клинике? — выгибает бровь Людвиг.— Знает, но его идиотизм это не убавляет.— И послать куда подальше ты его не можешь? — фыркает Брагинский. Своё правительство он старательно игнорирует, потому что если он это не будет делать, то он кому-то свернёт шею. Эти эгоисты его бесят, но он хотя бы знает, на что они способны. А могут вместо них прийти другие, которые будут в десятки раз хуже. Уже проходили через такое, грабли были не очень хорошего качества.— Могу, и тогда мне будут ныть, но уже по телефону, а отправить его в чёрный список нельзя, потому что он отвечает за здравоохранение в стране. Неприятный парадокс, — лицо Родериха на секунду искажается в недовольстве, но после почти тут же возвращается к привычной холодной мимике. Наверное, так у всех врачей. Едва кто-то узнаёт об их профессии, как тут же появляются просьбы и запросы о лечении, вперемешку с вопросами о лекарствах. Но Австрия врач лишь для семьи и пациентов клиники, для всех остальных он просто Страна и просто музыкант-самоучка. Не более и не менее.Вот она, неприятная сторона его медицинского интереса.Дальше за чаем идёт диалог об обычных полуполитических буднях, который Людвиг не очень-то и слушает. Он в политике своей страны почти не участвует из-за боязни повторения событий. Он дважды напоролся своим доверием на враждебные личностные интересы и третий раз он этого не хочет. Так что Германия уходит из кухни в гостиную, прихватив с собой поднос с тарелкой сладостей и чашкой чая.Немец переключает каналы, просматривая каждый в течение пары секунд, чтобы понять, что идет. Ничего не привлекает внимание, пока палец не переключает очередной канал. Новости. От репортажа внутри что-то сворачивается в клубок, а в голове исчезают любые мысли о переключении канала.— В квартире по адресу... Найдены три трупа... — разум цепляется за важные слова, пропуская ненужный мусор. — ...Мужчины... Следствие предполагает пьяную драку...Едва показывают фото троих убитых, как Людвиг понимает, что видел их где-то, что невозможно, потому что... Он даже имён их не знает. И поэтому он не понимает, где он мог их видеть. Маленький и пугающий комочек довольства, пробудившийся внутри от вида репортажа, его волнует меньше всего.— Meine Liebe? — Брагинский осторожно обнимает своего немца за плечи, глядя в экран телевизора. Двое из мужчин на фото с места происшествия выглядят целыми, исключая только свернутую набок голову у первого и ровную полоску от ножа между глаз у второго трупа. Распознать в третьем мужскую внешность не позволяет месиво вместо лица. Это чисто физически не смог бы сделать человек, разве что несколько, но по новостям говорят, что дверь не была вскрыта, а следов и вовсе найдено не было. Это...напрягает. Очередной маньяк? Если да, то он всё равно не человек.— Я... Мне кажется, я где-то видел их.— Может, где-нибудь в магазине?— Может быть... Не знаю.Иван успокаивает его объятиями и лёгкими поглаживаниями по голове. Любые настолько жестокие кадры могут спровоцировать у Людвига как минимум истерику. А как максимум вспышку ПТСР. Ни тот, ни другой вариант Россию не устраивает. Он не хочет, чтобы Германии было плохо.Эта мысль заставляет вспомнить о желании позвонить одному человеку, чтобы он узнал, кто именно и зачем влез в их дом.— Мяу, — на колени Германии прыгает Бисквит и начинает громко урчать, чем отвлекает от просмотра телевизора, позволяя переключиться на что-то более мирное и спокойное, что не вызывает непонятную и неприятную реакцию внутри. Маленький психотерапевт позволяет отойти и набрать знакомый номер, подписанный самым мирным именем.?Гоша?. Мирнее некуда.— Ал-лё? — после трёх гудков доносится с той стороны телефона. — Иванниколаич?— Здравствуй, Гош. Не отвлекаю?— Нет, Иванниколаич. Разве что я только проснулся, так что попрошу объяснять помедленнее, пока мой мозг не включился, — в подтверждение своим словам Георг зевает.— Мне нужно, чтобы ты выяснил, кто и зачем мог проникнуть в мой дом. Эти кто-то выломали дверь, перевернули всё вверх дном, но ничего не украли. Это странно.— Без проблем. Назовите адрес и дайте мне как минимум пару часов на душ, завтрак и приезд. Как я помню, вы живёте в двух часах от меня.Брагинский называет адрес, тщательно объясняя, где Георгу стоит повернуть, чтобы доехать именно к дому, а не к болоту или заповеднику.— Понял. Я могу приехать завтра утром?— Да.— Ага. Спасибо. Как раз порыскаю в городе. До свидания, Иванниколаич.— До свидания, Гош.Звонок сбрасывается, и Иван долго выдыхает, обращая внимание на своего немца, который на вытянутых руках протягивает кота России в лицо. Сам кот громко урчит и вытягивается, показывая белое брюшко и такие же белые лапки. Соблазну Брагинский не отказывает и берёт Бисквита на руки, притягивая заодно и Людвига, который выглядит таким же довольным.— Кому звонил?— Решению нашей небольшой проблемки.— Решателю проблемы на букву ?С? или на букву ?Г?? — догадывается Германия.— Георгу, да.— Эксплуатируешь детей, дылда, — фыркает зашедший на огонёк экс-Пруссия, хватающий с тарелки печенье и быстро отправляющий его в рот до того, как его изымут. — Моих, между прочим.— Не твоих, а наших, — дополняет Брагинский.— Россия-мать, мать его. И когда Жожо* приедет? — Гилберт скрещивает руки на груди. Из-за переезда в далёкие дали его солнышки — очаровательные и такие же туповатые — стали намного реже его навещать. Это не мешает ему навещать их и приезжать на разные праздники. И это, опять же, не мешает ему по ним скучать. Раньше он хотя бы жил в городе, и найти его было вопросом денег на дорогу.— Завтра приедет.— Заебись. Хоть увижу, во что он вырос с российским влиянием. Надеюсь, что не в гопника. Боже упаси, если он гопник, придётся от него отказываться. А ведь таким умным парнем был, одним из моих любимчиков.— У тебя одиннадцать любимчиков.— А-а, — вытягивает руку с поднятым указательным пальцем Гилберт. — Двенадцать, — палец указывает в сторону довольного объятиями Людвига. — Если тебя считать, то двенадцать с четвертью.— А почему не с половиной? — театрально и отчасти слезливо спрашивает Иван.— Потому что ты пидор.— Обидно, — отвечает Брагинский, в противовес своим словам широко улыбаясь. — Но ты тоже пидор.— Ой, завали ебало. Если одну и ту же шутку мусолить дохуялион раз, то она начинает бесить, а не смешить.— Не ссорьтесь, — просит Германия. — Гил, ты лучше скажи, с кем ты там на свидание собрался.— С бутылкой пива и скамейкой в парке.— А если честно?— Ни с кем, — говорит правду Гилберт.— Не верю. Ваня сказал, что с кем-то.— Твой Ванечка уебан с глухотой. Я не собираюсь на свидание.— А куда же тогда ты решил сбежать в шесть вечера? — интересуется Россия, игнорируя оскорбление в свою сторону. Гилберт плюётся ими как ядом, который он выдаёт вслепую, а потому редко попадает по подготовленным людям.— На встречу со старым другом, которого давно не видел.— Романтично, — кивает Брагинский, специально провоцируя экс-Пруссию.— Хуитично.— Прекращайте, — хмурится Людвиг. — Иначе я вас запру в кладовке. Вдвоём. И не буду выпускать вас оттуда целых пять дней. Ясно?— Кристально.— Понял, — недовольно выдыхает прусс. — Но Иван всё равно пидор.— С этим никто не спорит, — отвечает Германия. Потому что это правда. Никто не спорит с этим фактом. Потому что, пусть он и немного грубый, но правдивый. Иван любит мужчин. Точнее, одного мужчину. Ещё точнее, он любит Людвига.— Иди уже собирай пожитки, а то будешь делать нам мозги, если не найдёшь ключи в быстром порядке.Гилберт на это недовольно щурит глаза, но всё же идёт собирать вещи заранее.&&&Спустя несколько часов он проводит последние приготовления, смотря в зеркало. Мда... Выглядит он не то чтобы презентабельно, но хотя бы приемлемо. Рубашка, джинсы, кеды. Все почти однотонное, в белом цвете. Выглядит так, будто он на свои же похороны собрался**.— Выгляжу, как бомж.— Многозначительно, — Людвиг стоит рядом с дверью комнаты, опираясь о стену спиной. — Но всё не так ужасно. Хотя бы не те страшнейшие футболки с... мемами?— Лучше б, блядь, нацепил футболки с мемами, но я не ебу, куда мы пойдём.— А куда планируете?— Я похож на богатого засранца? — Германия в отрицании качает головой. — Вот и планируем погулять и перекусить где-нибудь в кафе.— Тогда ты можешь одеться иначе, а не вот так.— Да ну? Это мои минимально-дырявые джинсы!Немец вновь качает головой, отрываясь от стены и подходя к шкафу, немного потеснив брата. Может, встречают по одёжке, но провожают-то по уму. Так что Людвиг достаёт все приемлемые варианты для встречи. Он точно знает, что такие есть, и Гилберта можно одеть так, чтобы он блистал перед кем-то.Первым делом из шкафа Германия выуживает рубашку розового цвета с коротким рукавом и смешным котёнком, выглядывающим из кармана на груди. После короткого прикладывания к самому пруссу становится понятно, что рубашка подходит. Следом к рубашке добавляются и джинсы — да, дырявые, но не настолько, чтобы казалось, будто этих самых джинсов нет — нежно-голубого оттенка. Романтично и мягко ? то, что нужно для... Не для свидания. Да. Конечно же не для свидания.— Белые кеды оставляешь. Только выбери нормальные носки, а не это безобразие.— Не понимаю, чем тебе не нравятся мои носки.— Фразой ?иди нахуй, я красивый? на них.— Ла-а-адно, — тянет экс-Пруссия. — Спасибо за помощь.— Не за что. Рад стараться ради отношений своего старшего брата, — улыбается Людвиг.— Каких таких отношений?— Сугубо дружеских. Всё, одевайся и беги.— Ага.Германия уходит, довольно улыбаясь. Всё же, его брат очень милый человек. Даже несмотря на свою... злобность. Она больше на кошачью похожа, право слово. Тоже злой, когда его трогают, и очень милый и добрый, пока спит или ест.Гилберт стягивает с себя неподходящие вещи и вновь утыкается взглядом в зеркало. Становится ясно виден его растерянный взгляд, пирсинг уха и брови, а также тату на груди, под шарахающимся в ней сердцем. Сверкающая рубинами змейка тоже смотрит на своего хозяина через отражение и в этом несуществующем взгляде ему кажется недовольство. Он...— Ох... блядь, — прусс закрывает лицо ладонями. — Ладно. Позоримся, но красиво.Светлые оттенки на нём выглядят приемлемо, подчеркивая его фриковую составляющую. Он не жалеет ни о краске на волосах, ни о пирсинге, ни о тату. Всё равно теперь у него нет вечности, так что он может кутить столько, сколько даст ему мир. По крайней мере, две сотни лет у него в кармане точно есть, а дальше как пойдёт.В голове проносится секундная мысль о том, что ему следует снять змею, чтобы не смущать спутника, но затем эту мысль перекрывает другая: раз он фрик, то пусть выглядит как хочет. А он хочет оставить эту змею. Маленькую и противную, как он сам.— Я всё равно великолепен, несмотря ни на что, — убеждает себя Гилберт, гордо выпрямляясь. Рубашка с котёнком и джинсы это только доказывают. Велик, красив, великолепен и просто Пруссия.С такими мыслями он выкрикивает из прихожей ?Всем пока!? и уходит в гараж, где заводит порше. На протяжении всей дороги он думает о том, как пройдет эта встреча и пройдёт ли она нормально. Прусс не хочет позориться или позорить спутника, так что он постарается на все 120%. На меньший процент он и не рассчитывает. К тому времени, как Гилберт пересекает черту города, начинается дождь. Тот цокает языком, сжимая руль пальцами. План летит ко всем чертям уже с самого начала, чёрт его дери! Благо за небольшим презентом он успевает заехать до чего-то более крупного, чем пара капель на лобовом стекле.К моменту приезда к Исети дождь перерастает в полноценный ливень, и экс-Пруссия понимает, что проще встретиться в самой башне, а не вне неё. Девушка на ресепшене улыбается, не замечая негодования в глазах прусса. Был хороший день, но как обычно всё пошло по одному известному детородному органу.— Здравствуйте, — здоровается Гилберт. — Мы договорились встретиться с одним из ваших постояльцев.Девушка кивает, и экс-Пруссия называет имя.Короткий поиск в компьютере, и сотрудница звонит по телефону, сообщая о том, что к постояльцу пришёл гость. А затем пруссу выдают разрешение с небольшим брелком и информацией о номере квартиры и её этаже. Лифт до нужного места довозит его быстро, будто это не огромная башня, а какая-нибудь хрущёвка в три этажа. Не хочется даже думать, что было бы, если бы лифт вёз его три года и семь месяцев до всего-то двадцатого этажа. Двадцатый этаж... Высоковато же он забрался.Короткая трель дверного звонка вынуждает открыть дверь сразу же нараспашку. Гилберт улыбается чужой несобранности, выражающейся в тонкой рубашке и брюках, а затем протягивает купленное вино и коробку конфет. И нет, это всё ещё не свидание. Экс-Пруссия в это верит крепче, чем в мировую вину Брагинского.— Здравствуй, Алан.