Schwarz auf wei? (1/1)

Уборка проходит достаточно быстро и слаженно. Мешок, набитый осколками, остатками бумаг и просто неожиданно найденным мусором, — сразу видно, что убирал Иван, Гилберт себе такого позволить не может, — убирается к главному входу, пока всё остальное в доме приводится в окончательный порядок. А после уборки пришлось успокаивать напуганного крыса, сбежавшего из клетки и пришедшего только после появления угощения в руках Людвига. Саша мог бы быть хорошим свидетелем, если бы не его крысиное происхождение. Пусть он достаточно умён, но этого недостаточно для того, чтобы он мог говорить. А жаль. Возможно, он смог бы ответить, кто виновен в смерти любимой кружки Германии. От советского флага, разбившегося на семь крупных осколков и десятка мелких, удалось собрать только крупные, мелкие превратились в пыль под чьей-то тяжёлой обувью. Склеить в этот раз кружку не удалось, и она отправилась к праотцам в мешок для мусора. Почти без почестей, если не считать отправившийся туда же цветок из разбитого горшка.— Если даже удалённость не спасли этот дом от хаоса, то придётся заказывать новую дверь и самые лучшие замки, — бурчит Брагинский, возвращая непонятно как оказавшийся на боку шкаф на место. Как раз с него и упал цветочный горшок, который был раздавлен массой дубового изделия.— Меня больше беспокоит другое. Где собаки? — не то чтобы они могли быть хорошими охранниками и остановить взломщиков, но вот их отсутствие немного пугает. Хотя скорее всего, они опять убежали куда-то. Участок большой, так что да, могли и сбежать. Или того хуже: устроить подкоп и радоваться за пределами участка, где-то на болоте.На вопрос Россия поднимает взгляд на часы. Даже если собаки и убежали далеко, то они вернутся через несколько часов, чтобы поесть после занятий спортом. Дополнительный плюс кормёжки по времени радует. Главное не забыть про выпас коней и остальных диких зверей, которых его немец прикармливал. По крайней мере барсук, прибегающий день через два, точно будет рад. Ту же молочную кашу он ест за милую душу, отгоняя даже подошедших собак, желающих посмотреть на еду.Спустя час с чем-то дом выглядит почти так же, каким был до погрома, исключая только несколько рамок для фотографий, горшок с цветком и заметное отсутствие некоторого количества посуды. Последнее достаточно сильно огорчает как Ивана, так и Людвига. Если русский совсем немного недоволен потерей фарфора, — вновь заказывать его из Китая, другой он просто не приемлет из привычки, — то Германия разочарован потерей своих цветастых чашек и тарелок, в том числе и тех, которые уже понравились Маше. Неприятно и грустно: в отличие от фарфора всё это было куплено случайно и спонтанно, теперь разве что в интернете заказывать, что теряет долю радости от поиска.Людвига возвращают к реальности, неожиданно поднимая над полом и крепко обнимая.— Эй! — негодует он, рефлекторно обнимая Брагинского за шею. Россия на это мягко смеётся, удобнее перехватывая Германию под лопатками и коленями.— Люблю тебя, — отвечает Иван, касаясь носом чужой скулы. — И всё у нас будет хорошо.— Точно? — по-детски интересуется немец, довольно щурясь.— Точно, — поцелую в губы Людвиг не противится, приоткрывая рот и тихо выдохнув, ощущая чужую нежность. А за нежностью ощущается желание, которое Германия чувствует языком и нёбом, медленно растворяясь в доверии. России невозможно не верить, он старается контролировать всё, что может навредить его семье, в особенности его любви, жизни и сокровищу.— Vanya...Брагинский на это улыбается в поцелуй, после ласково целуя кончик немецкого носа. Людвиг на это показывает кончик языка, повернув голову, чтобы понять своё местоположение. Он намекает на то, что хочет сесть, а не быть маленькой принцессой, и его намёк понимают, усаживая на край кухонной тумбы, вновь целуя, но с большим напором.Дыхание сбивается, руки сами находят своё место: одна держится за край тумбы, пока вторая пытается раздеть Ивана, а из горла вырывается стон, когда чужие губы спускаются на шею, оставляя наливающийся красным засос. Чужую усмешку и гордость за метку Германия ощущает кожей, а после ей же ощущает тёплое дыхание от смеха, когда он приложив совсем немного сил пинает Брагинского.— Будешь кусаться? — томно спрашивает Россия, подняв взгляд. Привычная синева потемнела, зрачок расширился до предела и сам русский показывает своё желание глазами, даже без таких заметных изменений.Людвиг громко вдыхает, а на выдохе вновь показывает кончик языка, издавая умильный звук:— Я тебя загрызу.Такая угроза Ивану очень нравится. В своих пределах, конечно же. Лежать в постели отдыхая от оргазма, намного лучше, чем от перегрызенного горла. Ему же потом, в конце концов, стирать простыни, подушки и матрац. Хотя, скорее уж выкидывать и покупать новые, потому что столько перекиси водорода он не имеет в запасах. А крови будет много...На аккуратный укус мочки уха Германия фыркает, укладываясь на тумбу. Россия сопровождает это действие взглядом, мягко касаясь им чужого лица, шеи, — засос на ней выглядит по-своему великолепно, — груди, а после резко возвращается назад, сталкиваясь с желанием отдохнуть чуть подольше без неожиданных побегов куда подальше. Просто хотя бы полежать.После короткого переглядывания Иван решает, что его немец перетерпит пару минут нахождения в чужих руках для переноса на кровать. Тем более Брагинский поменял постельное бельё, — взломщики даже тут умудрились порвать шёлковые простыни, — и сейчас там чуточку уютнее чем обычно из-за жёлтых утят.Людвигу нравится его идея.&&&Германия просыпается от неясного шума снаружи дома. Сначала даже пугается, потому что шумоизоляция на высшем уровне, и лишь затем вспоминает, что они решили проветрить большую часть комнат в доме, а потому приходится встать, чтобы утолить жажду любопытства.Спящего рядом Россию он не будит, лишь кротко целует в щеку, перед тем как встать. Тот недовольно переворачивается со спины на живот, утыкаясь носом в подушку Германии. Будь чуть больше времени, и Людвиг бы это сфотографировал, чтобы получить внеочередную шаурму. Её и так можно получить просто за красивые глаза и грустный щенячий — точнее ящеричный — взгляд, но так появляется хоть какой-то смысл.Впрочем, это не так важно. Как кажется немцу.Он останавливается у перил, вглядываясь в окно. Из него прекрасно видно припарковавшийся у забора чёрный внедорожник, который на секунду заставляет напрячься, но после всё напряжение сходит на нет, когда из него выходит Маша. Следом, но уже с переднего сидения, появляется Гилберт, оживлённо болтающий с кем-то. Этот кто-то выходит самым последним, следом за переноской с младенцами.Людвигу не удаётся понять, кто это, из-за — серьёзно? — капюшона. Но экс-Пруссия не проявляет никакого недоверия или опасения, а значит этот кто-то ему знаком, причём достаточно хорошо, иначе бы Гилберт не вёл себя так... раскованно. Если честно, то Германия впервые видит своего брата настолько открытым. Именно из-за этого он прислушивается, даже угрожая себе головной болью.— ...Нет, ты не представляешь, какой уровень пиздеца. Вот тот пиздец, который был, ничто по сравнению с этим. Но вроде бы всё пока что нормально, и никто не собирается творить дичь. Вроде бы, — экс-Пруссия достаёт из багажника коляску, раскладывая её, чтобы после уложить радующихся детей. — И я хотел бы услышать ответ на свой вопрос.— Ты обещал мне, — отвечают ему. — И раз не ты приехал ко мне, то я приехал к тебе.— Дядя Гил, можно я отвезу маленьких домой? А вы с дядей тут поговорите, хорошо? Я не хочу заставлять папу волноваться, — прусс кивает Маше, улыбаясь и помогая ей с коляской. Дорога ровная, без единого камушка, и девочка уверенно ведёт коляску по дорожке, почти не прилагая усилий.— А твои не будут беситься, если узнают, что ты в ебенях, а не дома?Недолгое молчание служит ему очередным ответом.— Это долгая история, но всё будет в порядке. Никаких проблем с этим.Экс-Пруссия на это коротко встряхивает волосы, после опираясь бёдрами о забор и скрещивая руки на груди.— А жильё? Зная твоё благородство и умение жить, могу предположить, что твоим временным домом будет вот эта вот махина, — он дёргает подбородком в сторону внедорожника. — Она огромна, но по сравнению с простой кроватью она сильно... — Гилберт проглатывает ругательство под незаметным Людвигу взглядом, — уступает.— Я снял квартиру в городе на неделю. Небольшая, но мне и не надо огромных апартаментов.— Сказал мужик, живущий в двухэтажной квартире в почти центре. Скромность на лицо. Ну или по лицу, что тебе ближе.Незнакомец на это тихо смеётся, прикрыв рот ладонью.— Тебя смешат мои тупые шутеечки за триста. Охренительно. Это на тебя туман так влиял, что ты пародировал камень? Я знаю как минимум одного идиота, который умеет точно так же, но у тебя ведь мозгов побольше, верно? Иначе бы я не разрешил себя угнать вместе с детьми. Мне и так светят пиздюли за их похищение без информирования, но я ведь пошёл на это. Думаешь, просто так?— Звучит как... — судя по всему они решают продолжить общение взглядами, которые Людвиг не пытается увидеть. В висках и так уже начинает намекающе постукивать. Отвык он от всего этого, от способностей Страны.— Звучит как призыв к чему-то очень интересному, да? Ну, тут я тебя наебал, мне от тебя ничего не нужно. Хотя я бы не отказался узнать твой адрес. А то вдруг ты напьёшься, и тебя нужно будет отвезти домой, а тут я такой трезвый, в сияющих одеждах, готовый помочь за бутылку пива.— Только бутылку пива? — в чужом голосе слышится что-то очень знакомое, на что у Гилберта наверняка искрятся глаза, а губы расплываются в улыбке.— А тебе есть что предложить?— Бутылка пятизвёздочного коньяка точно имеется.— Замётано. Если набухаешься в зюзю — звони мне. Можешь даже позвонить, если не набухаешься, но там мы посмотрим. А то, знаешь, бывают некоторые проблемы с двумя ебучими кроликами, их надо контролировать, иначе психика ебёнка пострадает. И не одного. Моя психика сделает срывный нерв, если я это увижу.— Хочешь поехать со мной и посмотреть мою квартирку? — предлагает незнакомец, и экс-Пруссия задумывается, обернувшись в сторону дома.— Да, но мне ещё нужно сначала объяснить всё брату, получить по шее за детей, и только потом, если выживу, я смогу. Я позвоню тебе, когда буду ветром, окей?— Хорошо, — кивают пруссу в ответ. — Тогда... Увидимся?— До встречи, — по слогам и с сильной интонацией отвечает Гилберт. — Обещаю позвонить в первую свободную минуту. Если не позвоню, то вызывай полицию. Может быть, они успеют найти мой труп прежде, чем его сожрёт болото.— До встречи, — уверенно повторяет за ним незнакомец, возвращаясь к машине. Экс-Пруссия провожает его взглядом, склонив голову к плечу, медленно ею качая из стороны в сторону, не убирая улыбки. Едва внедорожник скрывается за первыми деревьями, он отрывается от забора, медленным шагом направляясь к двери. Больше ничего интересного не происходит, так что Людвиг прекращает слушать, прижимая ладони к вискам. Намёки на плохое состояние прекращаются и, ударяясь о стенки черепа изнутри, появляются колокола. Резкий разворот на месте делает ещё хуже, но сожаление резко пропадает, когда Германия замечает спрятавшуюся на лестнице Машу. Та, едва поняв, что её раскрыли, поднимается и смотрит с щенячьей — видно, что научилась у одного русского, — грустью.— Накажешь?— За что? — недопонимает Людвиг.— За то, что я за тобой следила.— Я стоял и смотрел в окно, тут нечего наблюдать, так что нет, не накажу, — немец ободряюще улыбается, и Маша улыбается в ответ, пусть и чуть неуверенно. — Пойдём. Нам нужно уложить Максима и Софу, да и хочу показать тебе наших маленьких друзей. Тем более, пора их кормить.— Каких маленьких друзей? — любопытствует девочка.— Ты когда-нибудь видела барсука не в книге? — Мария качает головой в отрицании. — Тогда ты будешь ему рада. И, думаю, Егермейстер будет рад тебе, особенно, если ты дашь ему печенье.— Правда?— Правда-правда.Видно, как Маша радуется, предвкушая знакомство с неизведанным, но ещё больше она радуется тому, что у неё настолько хорошая семья. Её не ругают, на неё не кричат, её не обзывают обузой и доставляют маленькие радости, позволяя чувствовать себя ребёнком, а не инструментом, который, к тому же, мешается.— Я вернулся! Где мои овации?!— Здравствуй, Гил. Можешь немного потише? Ваня спит, — Гилберт на это громко хлопает входной дверью и так же громко топает. Людвиг на это только закатывает глаза. Что он ожидал?— Мне показалось или замку пизда?— Да. Тебе не показалось.— Пиздец. Неужели спиздили моё пиво и кусок курника?— Ничего не украли. Что странно. Взломщики устроили хаос, даже умудрились перевернуть шкаф, но ничего не украли, хотя медали, украшения и фарфор они нашли, — экс-Пруссия чертыхается, глядя на мешок забитый мусором. — Чуть не убили твой компьютер, кстати.— Моё аниме цело?— Диски раскиданы по комнате, но я их собрал и вернул на место. Они были в коробках, так что с ними всё хорошо.— Слава Богу аниме, я ж заебусь всё это скачивать на облако. Там столько хент... — прусс кашляет, — фильмов и сериалов. Сдохнуть можно, а не восстановить всё. Я за эти диски отдал большую часть своего бабла, которое откладывал на оплату хаты. Кстати, если у меня зазвонит телефон и там будет написано ?я и баба, и мужик, я баба Галя?, то ты не трожь. Я ей просрочил.Людвиг на это только кивает. Он редко трогает чужие телефоны и ещё реже берёт трубку. Единственное исключение — это телефон Брагинского и люди, которые записаны под знакомыми ему именами. И то, если звонит Наташа, то он не возьмёт. Слушать нравоучения и попытки насильно заставить его бросить Ивана уже неинтересно слушать. Беларусь постоянно повторяет одно и то же, как надоевшая пластинка.Маша тихо шаркает ногой по полу, привлекая внимание. Да, точно. Дети и звери. Самое главное на данный момент. Только после них Германия узнает у брата, с кем же он общался. Если, конечно, не забудет.&&&Про свои появившиеся вопросы Людвиг, что логично, забывает, занятый насущным. Детей он кормит и укладывает в кроватки, мягко укачивая каждого из младенцев, следя за тем, чтобы они не испытывали никаких неудобств. Максим и София засыпают достаточно быстро, нагулявшись за сегодня и сытно поев перед сном. Пусть даже это немного плохо со стороны хорошего родителя. Германия никогда таковым не был, как и не был родителем вообще.Животных он кормит вместе с дочерью, которой особо нравится Егермейстер, пришедший за очередной порцией каши. На новое лицо он реагирует не агрессивно, лишь любопытствуя и с каким-то животрепещущим интересом принюхиваясь, когда Маша протягивает ему сахарное печенье. Барсук за сладость даёт себя погладить по грубоватой по ощущению ладони шкуре и даже фырчит, тычась мокрым носом под руку в ожидании очередного угощения. Не получив его, он достаточно быстро убегает куда-то в неизвестном направлении, быстро пролезая под одним из сегментов забора. Девочка недолго грустит, потому что после барсука приходит очередь коней, которые оказываются ещё ласковее и хитрее. По крайней мере Полынь умыкает из детских рук дополнительные печеньки, одной всё же поделившись с Хаосом. Что немного даже смешно, потому что в природе они бы точно устроили нешуточный бой за вкусность. Но Машу больше волнует возможность погладить коней, а не их природа. Шкуры жеребцов оказываются мягче и приятней на ощупь, отчего Маша гладит их несколько дольше, чем того же Егермейстера.Собаки, едва заметив присутствие ребёнка, сами радостно несутся к нему за лаской, чуть ли не сбивая с ног и виляя хвостами. Лишь Астер хватает терпения и ума, чтобы дождаться сначала еды, а потом и почёсываний живота. Корм Цербер сметает за пять минут, как и воду в мисках, а после и лакомства, за которые приходится выполнять примитивные команды. Зато после еды трио радуется ласкам от детских ладоней, проходящимся по бокам и животу. По собачьим глазам понятно, насколько они рады этому, как и по хвостам, безостановочно виляющим, как несущий винт вертолёта. Людвиг улыбается, глядя на смеющуюся девочку и жизнерадостных собак.После радостных развлечений с детьми и животными наступает момент ужина, из-за которого Германия и забывает про свои вопросы к старшему брату, потому что появляются новые, которые рождаются после двойного СМС от Родериха и Ольги. На информацию о том, что сегодня они не приедут и будут только завтра, Иван многозначительно улыбается глазами, переглядываясь со своим немцем. Они не против. Тем более не против, потому что это Австрия и Украина, они знают, что делать. Хотя, Брагинскому следовало хоть как-то защитить честь своей старшей сестры, но тут не позволила ни гордость, ни Людвиг. Гордость — потому что Родерих не один раз оказал медицинскую помощь, а Людвиг — потому что это его старший брат, пусть и не такой любимый, как Гилберт.Тот, кстати, на произнесённую вслух мысль о том, чтобы попытаться свести его с Наташей кидает в Россию солонку, которую Брагинский благополучно ловит и возвращает на место. И правда глупая шутка: даже если и попытаться, всё равно не получится. Характеры не сойдутся, и Наталья прикопает бедного экс-Пруссию где-нибудь. Да и тогда появится угроза словесным перепалкам, которые очень интересно слушать, когда происходит особенно редкое событие: Беларусь напивается. Легче — и чаще — увидеть полнолуние в пятницу тринадцатое, чем пьяную Арловскую, но такое происходило пару раз. Правда, в один из них пришлось Нату запереть, потому что она угрожала Ивану выдрать селезёнку, а Людвигу глаза, но даже несмотря на это было интересно. Но платить жизнью прусса за такой интерес было бы нерационально. Гилберт, в конце концов, не угрожает целостности ни Брагинского, ни своего брата, пусть иногда и обещает. Он не пытается действовать, что только в плюс. В минус же уходит отдалённая мысль о том, что Наташе всё же придётся позвонить и сказать, что у неё теперь есть племянники. Целых три: две племянницы и один племянник. Для неё это будет...как минимум шок. Как максимум Россию придётся прятать. Даже несмотря на такие странные мысли ужин проходит спокойно и даже весело. Маша не грустит, несмотря на потерю своей любимой посуды, Иван не острит в сторону Гилберта, когда Людвиг отворачивается, а сам Гилберт выглядит донельзя довольным, будто он успел где-то урвать с десяток бутылок хорошего пива по скидке. На самом деле, даже любовь экс-Пруссии к скидкам не вызывает у него такой прилив радости. Это больше похоже на радость от новой игры или сезона непонятного Германии аниме.Впрочем, немец даже рад, когда видит, что после ужина Гилберт сразу хватается за телефон.Напоминание себе о вопросах он записывает на один из листиков для рецептов, прикрепляя его к холодильнику магнитом. А после идёт спать, предварительно уложив Машу, прочитав ей сказку про мышонка, и пожелав спокойной ночи болтающему по телефону экс-Пруссии.Засыпать на чужой груди под ровное биение сердца Людвигу нравится намного больше, чем падать во мрак в какой-то подворотне.卐卐卐Он резко просыпается на выдохе, широко раскрыв глаза, и быстро оглянул комнату. Помещение он не узнаёт. По крайней мере это не та бетонная плита, под которой он себя помнит. Мягкий матрац и отсутствие сломанных рёбер его даже радуют. Целую секунду. До тех пор пока он не смотрит на другую половину кровати и не пытается достать из несуществующих на бедре ножен нож. Рядом с ним, в максимальной близости, лежит Брагинский, которому он с удовольствием перерезал бы горло, если бы у него имелось хоть какое-то оружие. Даже кусок камня бы сейчас сгодился или когти, но на руках не обнаруживается ничего, кроме ровного маникюра, неспособного ни на что.От оглушающей волны ненависти он едва не выдыхает нецензурщину сквозь зубы, но быстро понимает, что шум сейчас ни к чему. Он на территории нелюдя, а точно имеет при себе по крайней мере тот же пистолет, который не помешало бы найти. Но это лишний шум. А значит ему нужно бежать.Короткое оглядывание себя говорит ему о том, что в той одежде, что надета на нём, бежать не стоит. Если это земли России, то вероятность снега достаточно высока, а в тонкой ткани даже он не протянет долго и тогда его найдут. Этого бы очень не хотелось, поэтому он для начала выглядывает в окно. Снега нет, как и хоть какого-то намёка на омерзительную — как и всё русское — осень, так что он решает одеться достаточно лёгко и... адекватно. Без этого противного жёлтого цвета.Едва он натягивает рубашку голову простреливает боль, от которой он едва слышно шипит сквозь зубы, стараясь не падать на колени. Падают на колени только слабые нелюди, кричащие о пощаде, которую они не получат, но не он. Гордыня заставляет удержаться на ногах, а после в уже успокоившейся голове проносится ?найти взломщиков и узнать, почему они пришли?. Мысль сопровождается привычным ему неудовольствием, на грани с гневом, и он решает, что сделает это. В конце концов, если он на землях русских, то... Да, это хорошая идея.Одевшись, он медленно ходит по коридору, в поисках нужной ему двери. За одной из них он находит предателя, которому бы, как и Брагинскому, свернул бы шею, но он ещё планирует сюда вернуться. Ведь если он был здесь, то ему, может быть, хоть немного доверяют и не будут ждать ножа в спину. Подло? Да. Но со скотом по другому и не поступают.В ещё двух он находит маленьких детей. Свернуть шеи заранее кажется ему хорошей идеей. Русскую грязь нужно истреблять ещё в утробе матери, но раз тут так опоздали, то можно и чуть позже, когда он вернётся. Или ещё лучше, свернуть детские шейки прямо на глазах у их родителя, с удовольствием наблюдая сначала страх, потом гнев, а потом горечь и боль. Но всё потом, ему некуда торопиться. Раз уж он свободен от давления бетонной плиты, которую он не смог поднять, то теперь он может делать всё, что захочет. Только вот...Из дома он всё же выбирается, прислушиваясь к окружающему его миру. В огромной глуши, окружённой лесом, он находит слишком много всего, но совершенно ничего, что могло бы привести его к цели. Ни слух, ни зрение не сообщают ему ничего. Но вот обоняние заставляет остановится за пределами забора и пригнуться почти впритык к земле. Ни одна ищейка не сравнится со Страной в чувствительности к запахам, и сейчас он это полновесно ощущает, разбирая запах нескольких машин. Пять из них он отметает сразу, запахи ему знакомы: Советский Союз, его сестра, Австрия и Пруссия, а также те дети, к ним же отметается запах чего-то тяжелого и достаточно свежего — неизвестный был рядом с Пруссией и детьми, значит не он. Остаётся последний запах, идущий окольными путями, за которым он и следует.След усиливается, когда он находит странное пятно и крупный камень. От вони он кашляет, пытаясь дышать через рот. Но приходится перебороть себя и идти. Долго, зато уверенно из-за вони и заметных чёрно-бурых пятен. След останавливается у машины, чью марку он не может определить, но ему это и не нужно, потому как новые запахи заставляют его следовать. Запах мужского пота, кислой туалетной воды и чего-то более противного, о чём он не желает знать.Второй след приводит его к огромному дому, и он даже позволяет себе оглядеться. Слишком много яркого и светящегося, слишком громко и шумно, намного громче, чем в Берлине до появления русских на границе. Обилие запахов и звуков сбивает с толку, заставляя забиться в ближайший тёмный угол, где он пытается уловить знакомое амбре. То исходит откуда-то сверху, и место он находит безошибочно: открытое окно на одиннадцатом этаже. Отсутствие людей рядом позволяет ему запрыгнуть на пожарную лестницу, искать дверь в огромном здании ему не хочется, да и незачем. Он ловко карабкается по металлу, иногда перепрыгивая сегменты, чтобы добраться до окна чуть быстрее.Квартира встречает его удушающим запахом алкоголя, громкой болтовнёй и каким-то совсем странным шумом, разобрать который он не способен. Он оглядывает комнату, в которую попадает, а после тихо смеётся, понимая, что кухня для него идеальный вариант. Первый попавшийся нож для разделки мяса оказывается достаточно острым.— ...Они дохрена нам заплатили за наведения шороху. Только не понятно, чё нам нельзя было чё-то взять. Ты ж видел, что у них там было. Они ж точно богачи, огромную хату в лесу отстроили, хрен найдёшь...— Золото, медалей куча, фарфор... Да на это мы бы тоже могли купить себе по дому, а то и по два. Знай только попивай чаёк на Мальдивах.— А мне больше по душе Кипр.Трое мужчин резко прекращают разговор, когда позади раздаётся смех. Реакция на незнакомого и непонятно как попавшего в квартиру человека не заставляет себя ждать.— Ты кто такой?!— А это важно? — спрашивает Райх, рассматривая нож в руке. Русская речь режет горло, но иного выбора нет, эти нелюди точно не поймут великий язык. — Я так не думаю.— Ты как сюда попал? Я полицию сейчас в-вы... з... — один из мужчин не успевает договорить. Появившаяся хватка на горле ему довольно сильно мешает, как и такой же сильный удар об стену. Достаточный, чтобы оглушить, но недостаточный, чтобы перебить позвоночник. Хотя так точно было бы интереснее, для него уж точно.— Ты как, сука, это сделал? — к лежащему подбегают, пытаясь привести в чувство, но заметно, как все в комнате — кроме человека в обмороке — напрягаются при его присутствии.— Зачем вы вломились в тот дом? Вам придётся ответить на этот вопрос, но пока что только вы решаете, принесёт ли это вам муки или нет, — попытка потянуться к бутылке, стоящей на столе, для одной из тварей заканчивается ножом, пробившим руку и застрявшим в кости. Полный боли крик звучит музыкой для Райха. — Оу, неужели это настолько больно? Если да, то ты не попытаешься сделать это вновь! — на последнем слове он резко оказывается максимально близко, вырывая нож, едва не сломав ручку. Второй крик не уступает по полноте боли первому.Самый крупный из троицы поднимается от лежачего, с уверенностью быка на корриде наступая вперёд. Ему кажется, будто он, такой высокий и сильный, сможет смести уступающего ему в массе Райха, но эта видимость оказывается ложью, когда тот лёгким движением руки отрывает ему нижнюю челюсть, садистски скаля острые зубы, наблюдая за страхом, нет, первобытным ужасом в чужих глазах. Оставшийся без опоры язык падает на грудь, пачкая покрытую жёлтыми разводами майку в крови. Привычный железный запах кажется великолепным, среди этого смрада и грязи.— Мне нужно повторить свой вопрос? — интересуется он у единственного, кто может ещё говорить. Пока что.— Нам сказали... Я не знаю кто, но нам позвонили с неизвестного номера и очень попросили, приплатив, чтобы мы ворвались в дом по тому адресу и устроили там срач. Мы всё выполнили, уехали и позвонили, после этого нам доплатили и всё! Я больше ничего не знаю!— Зачем? — мужчина переводит взгляд с Райха на окровавленного товарища и обратно. Немцу это не нравится, и он со всей силы сжимает череп всё ещё живого человека, вталкивая его в стену. Череп трескается, и пальцы пачкаются в крови и остатках лишь физически существующего мозга. На труп он не обращает почти никакого внимания, даже не прислушивается к звуку падения, лишь делает шаг назад, чтобы не запачкать обувь в набегающей луже. — Я устрою тебе такой же массаж отсутствующего мозга напрямую, если не ответишь на мой вопрос. Я здесь не для шуток, а для информации, которая позволит мне разорвать на части того, кто покусился на мой трофей.— Стасу сказали установить прослушку! В спальне, кухне и гостиной. Я не знаю зачем!— Кто такой Стас? — едва ли не плачущий мужчина указывает раненной рукой на труп с размозжённым черепом. Какая досада, возможно, он немного переборщил. По крайней мере он мог оторвать этому червю руки, но да ладно. Вряд ли бы он хоть что-то понял из объяснений этого нелюдя. — Das ist ja scharmant... — шипит он, но после вновь улыбается, не показывая своего недовольства.— Пожалуйста, не убивай меня! — русский всё же поддаётся эмоциям, начиная омерзительно рыдать. Райх прерывает его слёзы точным броском ножа между глаз. Взгляд ничтожества стекленеет, а изо рта вместо слюней вытекает кровь. Это выглядит намного лучше, чем слабость.Оставшемуся в живых он без всякого удовольствия сворачивает шею. В следующий раз нужно действовать иначе, чтобы каждый нелюдь прочувствовал всё то, что обязан чувствовать. Каждую мышцу, вывернутую до предела, каждую косточку, сломанную в нескольких местах, каждый синяк и порез. Райху необходимо слышать чужие крики, полные боли, чтобы избавиться от преследующей его пустоты и тишины, которую он слышал под той плитой.Позади раздаётся громкий вздох, на который он скалится и разворачивается. В дверях комнаты стоит напуганная девочка, прижимающая к себе плюшевого мишку и смотрящая на него раскрытыми серыми глазами. В них плещется страх, но не слёзы. В какой-то степени он даже этому рад. Если он может испытывать радость, что точно звучит как настоящая ложь.Девочка не боится его, даже когда он делает шаг к ней, только сжимает игрушку сильнее, и смотрит на лежащие по полу трупы.— Боишься меня? — шипяще спрашивает он, на что ребёнок качает головой в отрицании. — Неужели ты боишься их? — он указывает покрытой кровью ладонью на мужчин. Девочка кивает, и он смеётся, обходя её по кругу, проводя рукой по светлым длинным волосам. Он может свернуть ей шею или оторвать голову, но так неинтересно, он хочет слышать её мольбы и зов к матери.— Папа бил маму после того, как напивался. А он всегда напивался, когда у него были друзья.— И ты чувствуешь себя счастливой, видя своего отца мёртвым? — Райх останавливается за её спиной, сжимая тонкие детские плечи. — Ты хочешь танцевать, видя, как у него между глаз торчит нож?— Да, — он смеётся, слыша этот ответ, — да, я счастлива.Он возвращается к трупу, резко выдёргивая лезвие из черепа, после обтирая рукоять об майку. Чистое от следов оружие Райх протягивает девочке. Та неуверенно берёт рукоять, и страх в её глазах тает, уступая место безразличию. Что же делал этот нелюдь, чтобы его собственная дочь настолько возненавидела его? Хотя, это не важно.— Тогда я поздравляю тебя, ты убила своего отца и его друзей! — в ответ ему моргают в каком-то извращённом понимании. Желание убивать это... существо, пропадает, оставляя после грязную гордость. — Теперь ты и твоя мать будут жить в радости и спокойствии, но ровно до тех пор, пока я не вернусь. А я вернусь, знай это.Он рисует на детском личике улыбку с помощью окровавленного пальца, а после треплет ребёнка по волосам, возвращаясь к открытому окну. Он ничего не узнал, но это и не имеет значения, не для него. Он получил свою долю удовольствия, пусть и не столь полноценную, криков всё же не было достаточно. Но теперь он может вернуться в дом Брагинского и ждать.Девочка провожает его нечитаемым взглядом.