Kalamit?t (1/1)

Людвиг улыбается, мягко отстукивая кончиками пальцев незамысловатый ритм по панели автомобиля. Ему... весело. Немного. Хотя он больше бы радовался, если бы они остались дома, а не ехали вновь навстречу приключениям. С него достаточно и странного попадания в больницу с последующим... нечто, которое он не хочет вспоминать. Сны на то и сны, что не имеют смысла, как постоянно ему говорит Иван. А с ним не поспоришь.— Итак... — Германия решает заранее продумать план эксплуатации идиотов. — Шантаж? Взятка? Или может быть...— Мы используем их алчность, жадность и тупость, — кивает Брагинский. — Как всегда, в общем-то.Немец кивает. Против таких противных людей только это и работает. Агрессией на агрессию отвечать некультурно, а бить... Половину мира избить не получится, даже наоборот, есть вероятность, что они собьются в толпу и нападут. Неприятно. Лучше иметь дело с культурными и адекватными людьми, которые понимают человеческую речь, а не бросаются с кулаками, как бык на красную тряпку. А быки, между прочим, бросаются не из-за цвета тряпки. Это многое объясняет.— Знаешь, я тут подумал, и, — Россия на секунду отвлекается от дороги, повернув голову. Заинтересованность в мазнувшем по лицу взгляду Людвиг ощущает, а не видит. — Может, после разбирательства с этими, — Германия едва удерживает себя от какого-то странного кровожадного оскала, — узнаем, в какие школы можно устроить Машу? Как-никак ей в этом году было бы неплохо начать учиться.— Найдём подходящую, с нормальным педагогическим составом. Да и за месяц, я думаю, научу её хоть парочке приёмов самозащиты, — немец хмурится. — Что? Она девочка, а ты знаешь современную динамику. Иногда уложить лицом в пол намного лучше, чем попытаться три часа объяснять идиоту простую вещь.— Насилие...— Лучше уж я её научу, чем Гил. Его удар между ног, — на воспоминаниях Иван едва слышно шипит на вдохе сквозь зубы, — тот ещё. А так и убить, между прочим, можно. А труп маленькой девочке ни к чему. Да и с нас потом шкуру спустят за ?особо опасного ребёнка?.— Хорошо, ладно. Но без... Вот всего, — Людвиг закатывает глаза. Брагинский понимает, о чём он. Обучение с расчётом на то, что противником будет ребёнок, а не взрослый мужчина весом в сто килограмм. И никаких приёмов, которые могут повредить ещё хрупкие кости, мышцы и хрящи. Так что никаких ?лицом в пол?. И никаких ударов кулаком в лицо, хотя... Россия всё же попытается своего немца уговорить на такую мелочь.Единственная проблема в приключениях до кафе — это удалённость дома от города. Нет, уединение Германии нравится: иногда просто побегать по лесам и вскарабкаться на деревья очень весело; но расстояние в час на машине до окраины Екатеринбурга утомляет. Можно было бы и пешком — усталости от бега или шага они не испытывают, да и пешие прогулки интереснее и, вроде бы, полезнее, — но это ещё дольше. Ни одна Страна не может обогнать автомобиль, даже если сильно постарается. Нужно подождать ещё пару сотен лет, может, изобретут машину для телепортации. Цена не так важна, как потенциал.— Я снова голоден, Teufel, — едва слышно выдыхает Людвиг. Он всё ещё не понимает, какие повреждения ему нанесли, чтобы организм всё ещё требовал ресурсы для ремонта. Будь он человеком, то точно бы не пережил это. Без шансов. Получается... кто-то хочет его убить, но не знал о том, что он Страна? Это... глупо, на самом деле. Да и зачем это делать?— Мы как раз едем в кафе. Там наешься, — улыбается Россия, отчего немец улыбается в ответ, довольно жмурясь. — Не по-человечески ехать в кафе и остаться там голодным.— Буду очень сильно негодовать, если там не подают мясо, — фыркает Германия.— Насчёт сырого не уверен, а шашлык обычно есть в каждом втором заведении такого типа.До цели назначения они доезжают чуть быстрее, немного игнорируя скоростной режим на проложенной в лесу дороге. Людвиг в моменту приезда успевает слегка задремать, а потому остановка мерседеса кажется ему чуть ли не оскорбительной и призывающей к бунту с последующим сном на заднем сидении, укутавшись в тёплое пальто Ивана. Но не судьба, точнее, не до сна.Небольшое здание кафе приветствует их теплом, парочкой в углу рядом с кассой и сильным запахом растворимого кофе, на который Германия едва не чихает, настолько аромат был силён. Немного неприятно, но терпимо. Зато не пахнет крысами, испорченными продуктами и ещё чем-нибудь страшным.Тех двоих, которые лишь биологически являются родителями, нет и в помине. Парень с девушкой в углу не похожи на тех, кто бы выбросил младенцев на улицу.— Посидим, подождём? — интересуется Россия, и Людвиг кивает.Идиоты приходят спустя ещё полчаса. К тому моменту Германия успевает съесть половину заказанного пирожного и пару килограмм сотен грамм шашлыка. Иван ограничивается лишь кофе, изредка бросая взгляд на сытого Людвига. Даже в такой почти домашней обстановке он не снижает бдительности, на всякий случай. Немец вряд ли и сам упустит возможность защититься и контратаковать. Но сейчас его больше интересует еда.— Ты Иван? — спрашивает одутловатый мужчина лет сорока с такой интонацией, будто он срочно спешит на чей-то расстрел, а у него, между прочим, сейчас зарплату выдают.— Мы на ?ты? не переходили, — спокойно отвечает Брагинский, незаметно включая диктофон на телефоне. — Но да, я Иван Брагинский, а это мой муж — Людвиг Крауц, — некую садистскую долю натуры удовлетворяет то, как и мужчина, и стоящая за ним женщина кривятся на этих словах. А вот маленький мальчик, трясущийся и не знающий, куда ему деться, смысла этих слов не понимает.— Да нам похуй вообще. Нас сюда твой этот, белобрысый, позвал, — в ?белобрысом? Россия едва опознаёт Святозара. — Сказал, что ты обсуждения хочешь.Германия мягко кивает, позволяя вести в диалоге Ивану. По двум причинам. Во-первых, у него сейчас под кожей зудит желание сострить и поехидничать, что является не самым лучшим вариантов в беседе на доведение до чистоты помыслов. Во-вторых, ему просто лень, пусть русский сам разбирается, пока он ест.Пришедшее трио садится за противоположную сторону стола, и Людвигу становится явственней видно, что ребёнок у этой парочки слишком напуган, что даже взгляд от стола не отрывает. Нет, приличия это одно, и дети в подобном возрасте девяти лет не отличаются особой усидчивостью, но вот такой паралич рядом с родителями это ненормально. А ещё Германия слышит, насколько мальчик голоден. Брагинский это слышит тоже, но не отвлекается от молчаливого взгляда в лицо отца семейства.— Я уже всё тебе написал, — на очередное ?тыкание? немец выдыхает и подзывает официанта. Какова вероятность, что голодные до денег и унижений родители заметят, что их ребёнка кормит посторонний человек? Ноль? Кажется, да. — Отдаёшь нам бабки, и мы не пишем в ментовку заяву о том, что ты детей спиздил наших.— А вот ?ментовка? уже подтвердила, что дети были найдены на улице, совершенно одни, без намёка на ваше присутствие. И сообщение о требовании денег за вашу безответственность и возможную попытку детоубийства у меня имеется.— Ты не охуел, блядь? Детей у нормальных людей пиздишь, в таких же гомиков превращаешь.— Нормальные люди — это вы? — Людвиг тихо прыскает от смеха, подталкивая принесённую тарелку с куском торта ребёнку. Сначала тот панически смотрит то на Германию, то на родителей, но затем, поняв, что им на него наплевать, быстро перетаскивает тарелку к себе, благодарно кивнув. — Если да, то у меня появились серьёзные вопросы.— Короче, слухай сюды. Ты ненормальная падаль, так что детей мы у тебя заберём, бабки с них не будут лишними. А как они будут у нас жить, никого не ебёт, ясно?— Витенька прав. Деткам-то у нас лучше, чем у таких педиков, как ты и твой шлюшонок, — немец медленно поворачивает голову к женщине, впиваясь взглядом. Серый цвет радужки медленно вытесняется алым, но едва та тупит взор в столе, успокаивается. На лице Ивана ни один мускул не дрожит, а взгляд не выдаёт то, что сейчас оба идиота могут лежать с оторванными от тела головами за такие слова. Но нельзя портить репутацию, не на диктофоне. Этот факт не мешает Людвигу пытаться понять, почему каждая противная особа оскорбляет его словом ?шлюшонок?. Где он на шлюху похож? — Вот Миша растёт хорошим мальчик—Мать удивлённо хлопает ресницами, глядя, как её сын медленно доедает кусок торта, но, заметив обнаружение, роняет ложку из рук.— Да как вы посмели?! — от визга у России и Германии едва не закладывает уши. — Он не заслужил торт, а вы его кормите, твари, таким! А он сидит и жрёт, хотя сам же принёс сегодня четвёрку, а не пять, хотя выучил-то ты, сучонок, от зубов вечером отскакивало! Как вы посмели его кормить сладким?!— Прошу прощения, но лучше так, чем слушать, как у него от голода бурчит в животе, — шипит Людвиг, на секунду вздёрнув верхнюю губу, оскалившись.— Витя, ты его кормил?— А ты чё ему утром пожрать не дала? Я ж с мужиками уходил к Галке бухать.Германии очень жалко ребёнка, но ещё жальче ему от того, что Максим с Софой могли бы оказаться в подобной ситуации. Этим... ?родителям?... Чёрт, да их даже родителями назвать язык не поворачивается! Единственное, они ребёнка родили, на этом их функция закончилась, судя по всему. И от этого становится противно.— Идиот, я же ещё вечером тебе сказала, что его кормить надо, а ты опять забыл! А если с голоду сдохнет?— Нового заделаем. Да и вернут нам эти педики детей.— Я даже спорить на эту тему не хочу, лишь скажу, что нет. Детей мы вам не вернём. Вы не то, что не дотягиваете до уровня родителя, вы и на человека несильно-то похожи, — негодующе качает головой Брагинский, резко вставая из-за стола. — Адекватного и конструктивного диалога с вами ждать не придётся, так что увидимся в суде.— Да пошёл ты! — кричат им вслед, но последнее слово глохнет за захлопнувшимися дверями кафе.Германия качает головой, мягко касаясь чужой ладони кончиками пальцев. Россия, едва почувствовав прикосновение, переплетает пальцы, а свободной рукой выключает диктофон. Пять минут. Этого достаточно, чтобы всё показать.— Мальчика жалко, — сжимает губы немец.— Хочешь и его заберём? — натянуто-спокойно фыркает Иван.— Я понимаю, что тебе понравилось быть многодетным отцом, но четверо? Это даже много. А так... Я не знаю. Посмотрим. Может, этой записи и адвоката недостаточно, чтобы отнять у этих тварей не только Максима и Софу, но и... Мишу, да?— Да.— В любом случае, мы сможем его взять к себе под крыло. Из-за репутации родителей вряд ли, если он попадёт в приют, его возьмут в семью. Боязнь генов, — Людвиг морщится. Идиотия, а не боязнь. Алкогольная зависимость появляется не от хорошей жизни и нормальной семьи, а вот от таких нелюдей. Даже сам факт того, что ребёнок вырастает в таком окружении очень сильно увеличивает вероятность прикладывания к бутылке.— Да плевать на эти людские страхи. Разберёмся со всем этим и будем жить припеваючи. Дочь отправим в школу, спустя пару лет младших в садик, а там и...— У тебя уже три ребёнка, а рожать я не могу. Делать детей мы не можем, — смеётся Германия. От таких мыслей становится чуть легче. Немного больше, чем просто чуть.— Поехали домой, обрадуем Гила новостью и записью. Машу придётся убрать подальше, а то у неё уши завянут от такого диалекта русского языка.— Согласен. Даже Гил так не говорит. Он матерится, да, но вот так... Вот так он не делает. У него это... смешно получается, даже ни разу не оскорбительно, а тут что не слово, так желание забить говорящего словарём.— Тремя. На всякий случай.— Ладно, тремя, — соглашается немец, садясь в машину.Дорога до дома кажется ему в пару раз короче.&&&Мерседес мягко останавливается перед дверью гаража и затихает. Достаточно тихо на участке, а это значит, что собаки либо слишком далеко, в дебрях, либо спят дома. Первый вариант Людвига не радует из-за предрасположенности к мойке всего трио собак. А мыть их та ещё морока.Вопросы помимо собак возникают, когда Иван останавливается у входной двери с замершей у ручки ладонью. Несколько секунд взгляда в пустоту, а затем рука тянется к поясу, вытягивая ТТ из кобуры.— Замок взломан, — объясняет он и открывает дверь, первым проходя в дом. Германия входит следом, улавливая обонянием размытый, но знакомый аромат парфюма, чьего владельца он не может сразу определить, а затем ощущается кислый запах точно неизвестных людей. По крайней мере троих.Если в проходной всё оказывается спокойным, то дальше становится понятно, что всё в доме перевёрнуто вверх дном. Из шкафов вытянуты и выпотрошены полки. Одежда, посуда — тарелки и чашки особо жалко, — и бумаги разбросаны по полу, некоторые бумаги и вовсе порваны, но их ценность не так велика по сравнению со всё той же фарфоровой праздничной посудой. Но страшнее всего оказывается тот факт, что Гилберта, Маши, Максима и Софы в доме нет.Людвиг едва сдерживает панику, пройдясь от кухни до детской и обратно ко двери, пытаясь уловить хоть что-то важное. Гилберт бы не сдался без боя, должна быть кровь, но её нет. Тогда, может, Машу схватили, и экс-Пруссии пришлось сдаться? Тоже нет. Опять же он бы не позволил этого сделать, да и Мария бойкая девочка. А до спальни с малышами ещё нужно было подняться, что неизвестные точно бы не смогли сделать. Тогда что?— Тогда что? — вслух повторяет немец, прикусывая кулак. Вкус собственной крови немного отрезвляет. — Это мог быть кто-то знакомый? Нет, я бы узнал по запаху. Ваня?— Ничего ценного не взяли. Хотя медали в кабинете они нашли, как и украшения в спальне. Значит, не они были целью. О детях никто не знал. Почти никто, но я не верю, что это мог сделать кто-то из нашей семьи, — Брагинский стискивает зубы до едва слышимого скрежета. — Блядь.— Зачем им дети? Я не понимаю. Если бы это было похищение, кому-то из нас бы сообщили о требовании выкупа, а его нет. Убийство... — эта мысль в голове вызывает дрожь, — тогда бы убили прямо здесь.— Какой же твари я помешал жить? — шепчет Иван, едва до него доходит. Покушение на его немца, погром в доме и похищение детей и Гила. Никаких совпадений здесь быть не может, это всё спланировано. Но зачем? И главное за что?Звонок Гилберту, как и ожидалось, заканчивается фразой о том, что абонент занят и нужно перезвонить позже. Это и хорошо, и плохо. По находящемуся в сети телефону можно найти местоп—Вибрация мобильного телефона отвлекает от мыслей о поиске. На экране высвечивается ?Гилберт?.— Гил? — Германия едва не выдыхает благодарно, когда на том конце звучит до боли знакомый голос.— Сорри, что не взял трубку. Тут просто... Дела, короче, появились. Малышня со мной, все трое. Мы с Машей съели половину курника, вторая вам. Мелочь была приведена в порядок, и они очень жизнерадостно пищат, так что всё нормально, — рядом раздаётся странный звук, похожий на шепот. — Нет, не лезь. Дай брата успокоить, угу. Ладно, только не лезь. Тебе передаю привет, Лютц. Потому что попросили.— Где вы?— Мы гуляем по центру города, достопримечательности смотрим. Мороженое едим, радуемся. Ну, Маша точно радуется, дать её тебе?— Да, давай, — телефон тихо шуршит при передаче, и голос сменяется на по-детски радостный.— Здравствуй, папа. Мы с дядей Гилом и его другом гуляем. Дядя попросил не говорить, кто это, поэтому я сохраню этот секрет, можно? Пожалуйста-пожалуйста.— Ладно, хорошо, можешь сохранить этот секрет. У вас всё хорошо? — девочка тихо угукает в телефон. — Ничего странного не видели?— Нет. Мы поехали гулять через полчаса после того, как вы уехали по делам. А что?— Всё хорошо, я просто интересуюсь, — Германия выдыхает, успокоившись. Всё в порядке. — Мы вернулись домой, а вас нет, вот и я позвонил. Но раз у вас всё хорошо, то я не буду беспокоить. Гуляйте на здоровье.— Хорошо, папа. Пока, папа! — звонок сбрасывается, Людвиг снова выдыхает.— Что там? — мягкие объятия успокаивают ещё больше, как и тёплое размеренное дыхание.— Всё нормально. Ложная тревога. Детей никто не похищал, — Брагинский позади выдыхает судорожно, расслабляясь. — Они с Гилом гуляют в городе с каким-то другом.Это позволяет им окончательно успокоиться и начать разбирать погром, записывая на чистый лист то, что требует замены, начиная с сервиза и заканчивая несколькими рамками с фотографиями. Как Германия и думал, Гилберт никому не даст в обиду детей. Это же Пруссия, пусть и немного бывший.Но в голове Ивана всё ещё бьётся мысль о том, что он кому-то перешёл дорогу. Кому-то серьёзному и беспринципному. Кому-то...Кому Иван вырвет сердце за покушение на его семью.