Unvollkommene Perfektion (1/1)

Людвиг впервые в жизни признаёт, что что-то не так. То есть, всё по-прежнему, всё как обычно, но не так. И если в самом начале двухнедельного непонимания он списывал это на мелочи жизни и плохую память, то потом стало как-то... страшно? Мир будто хрустел в пальцах, осыпаясь пылью от любого движения. Иначе просто сложно описать, как и куда пропадали некоторые мгновения жизни.Вот обычное утро, обычная кровать, а спустя секунду он уже пьёт кофе, напрочь потеряв момент, когда он приводил себя в порядок после сна. Затем уже терялась сцена, как он добирался до работы, и это попросту не могло быть упущено, Германия всегда это очень хорошо помнил. Про предметы, которые перемещались под руку, хотя их секунду назад ещё не было, даже и думать не пришлось — всё стало слишком странным. Даже Ив... Йохан от этого не отвлекал. Иногда он делал только хуже, потому что внутри поднималась горько-противная волна узнавания. Не того человека, который стоял перед ним. Он узнавал, он видел того, кто целился в него и из чьего пистолета он пытался убиться.Это походило на шизофрению. На какое-то странное расстройство, когда тебе кажется, будто твоя семья и не твоя вовсе, но тут вместо семьи был мир. Или мир был настолько странным с самого начала, а Людвиг просто не заметил? Неясно. И всё равно страшно. Ничего особо не помогало, даже прописанные врачом таблетки, которые только обостряли что-то в голове ещё сильнее. Он ведь не должен слышать в голове чужой голос, так похожий на голос Йохана, верно? Верно же? Если да, то почему? Почему он слышит его и хочет поверить именно этому голосу, а не настоящему Йохану, паникующему от апатичной покорности из-за лекарств?Ох, это надо было слышать, как он кричал на врача за это.То ли из-за таблеток, то ли из-за этих десятков странностей, к которым он стал худо-бедно привыкать, в голове всё чаще проявляла себя мысль о том, что Пирожок куда-то в нужное место вёл. И туда нужно пойти. А остальное... Ну, к чёрту. Плевать. Совсем. Ну, врежется он лбом в стену, там же у Гилберта застроенный дверной проём, и дальше что? Потрёт ушиб, прошипит что-нибудь нелестное в сторону кота и пойдёт домой, как сумасшедший. Он на грани с этой стадией безумия. И лучше бы его предположения оправдались.До библиотеки он добирается быстро, открывает дверь своими ключами из-за отсутствия брата и почти сразу же натыкается на умывающего мордочку Пирожка. Тот смотрит на него яркими глазами-бусинами, а затем громко мрякает, поднимаясь с места и сгибая хвост.— Здравствуй, — неожиданно тихим и охрипшим говорит Людвиг, протягивая коту ладонь. Тот ударяется пушистой головой, приветствуя. — Я же не схожу с ума, верно?— Мяу?— Хорошее объяснение, — Пирожок медленной рысью бежит в, ожидаемо, знакомый коридор, громко урча у самой грани темноты. Это тоже немного странно, хотя в последнее время в коде мира слишком много ошибок, чтобы хоть что-то было нормальным, так что кот и мрак в никуда — это не самое страшное.Чего Германия точно не ожидает при первом же шаге, так это того, что его схватят за руку, заставляя резко обернуться.— Людвиг? — Йохан смотрит на него с огромной долей недоумения и непонимания. — Что ты здесь делаешь?— У меня такой же вопрос для тебя, — отвечает Людвиг, утихомирив испуг. — Ты следил за мной?— Я беспокоился за тебя. В последнее время ты... Ты себя плохо чувствуешь. И я последовал за тобой, когда увидел, что ты уезжаешь, — звучит очень честно, да и взгляд Ива... Йохана выдаёт все его эмоции. Беспокойство, страх, любовь. — Что случилось?— Я... — Германия сжимает зубы. В голове щёлкает мысль, что ему нельзя говорить то, что он хочет.— Что? — Крауц подходит чуть ближе, мягко оглаживая свободной ладонью чужую щеку. — Скажи, пожалуйста.— Мне кажется, что всё, что меня окружает, это обман. И ты тоже. Ты ведь не... — он дёргает головой в сторону, на что Россия грустно улыбается, едва заметно дёрнув уголками губ. — Я всё чаще ловлю себя на мысли, что хочу видеть тебя другим. Не тебя.— Ты больше не любишь меня?— Люблю, но... — Йохан не дослушивает, впиваясь поцелуем в губы, мягко обхватив лицо своего немца. Тот упирается ладонями в его грудь, в шоке пытаясь оттолкнуть. Чужой язык скользит по нёбу, и Людвиг впервые чувствует омерзение от поцелуя. Даже не от самого поцелуя, а сильного, слишком сильного, ощущения измены.После громкого хлопка пощёчины становится слишком тихо.Крауц касается покрасневшей на секунду щеки, смотрит непонимающе-горько, а затем Германия решает отвернуться, чтобы не видеть чужие глаза. Ему не хочется видеть во взгляде немой вопрос, повисший паутиной в воздухе. Даже не вопрос, а констатацию. ?Ты меня не любишь?.— Почему? — беззвучно выдыхает Йохан в чужую спину. Людвиг не отвечает, отчего-то проглатывая слишком солёные слёзы. В голове он пытается мыслями успокоить себя тем, что Йохан — это не тот, кто ему нужен. Не тот человек, которого они полюбили. Но... Кто тогда? И почему ему всё равно плохо? Слишком много вопросов.Пирожок громко мяукает, потираясь о брюки, громко вибрируя от урчания. Очередной шаг ближе к коридору отдаётся упоительным спокойствием.— Людвиг, пожалуйста...Ещё один шаг и громкий кошачий ?мря?, смешанный с шипением на Йохана. Пушистая шерстка кота вздымается, и он идёт боком на русского.— Mein Herz...Неясно как Людвиг удерживает себя от того, чтобы обернуться и вернуться. Одна из частей его личности пытается быстрее узнать, что во мраке, другая — хочет остаться с Крауцем, и плевать, что мир такой странный. Можно привыкнуть к тому, что некоторые вещи пропадают и некоторые телепортируются. Самое главное — это любовь, всё остальное не важно.— ...Пожалуйста...Германия закрывает глаза, едва его окутывает темнота коридора. Становится как-то легко и просто, даже несмотря на чужой голос, зовущий на свет. Немцу не хочется. Он две недели пытался жить как прежде, но не смог. Даже любовь не вытащила его из внимания ко всему. Он любит, честно любит, но больше так не может. Не может смотреть на всё вокруг с закрытыми глазами, лишь бы не замечать этого отличия. Это похоже на сон или на кому, или на кошмар, не на реальность. Потому что в реальности была боль. Сильная. Людвиг точно это помнит — удар в живот, много крови и много боли. А затем темнота. Именно темнота вернёт его в настоящий мир.— Прости, — выдыхает он в пустоту, затылком ощущая чужую горечь. Его отпускают с миром, не простив, но с миром.Веки открываются спустя какое-то время, но почти тут же закрываются, когда по зрачкам ударяет яркий свет, ослепляя. Приходится через силу снова их открыть, предварительно отвернувшись. Белый потолок, мягкая кровать, тишина, прерываемая чужим дыханием.Германия аккуратно садится на постели, прошипев от боли в животе. Он..? Чёрт.Чужая фигура, уткнувшаяся лицом в тонкое одеяло, быстро определяется как Йоха... Нет, это не он. Это Иван. Точно Иван. Людвиг это почти сразу понимает. На мягкое прикосновение к плечу Брагинский что-то бурчит, а затем поднимает голову, глядя мутноватым взглядом синих глаз.— Meine Liebe..? — немец улыбается, когда Россия подскакивает на стоящем рядом с кроватью стуле, а затем неожиданно прыгает на постель, обнимая почти до хруста костей. — Ты проснулся!— Я спал?Русский на это хмурится, но затем выдыхает и улыбается.— На тебя напали. Я должен был пойти с тобой, игнорируя твою просьбу. Тогда бы в тебя не стреляли и ты бы не провалялся в постели всё это время.— Сколько я проспал? — Людвиг трёт глаза, медленно зевая.Улыбка вновь сползает с чужого лица, а глаза приобретают серьёзность:— Десять лет.— Сколько?! — Людвиг подскакивает, но его прошибает дрожью и болью, отчего он падает обратно на кровать, пугая тем самым Брагинского.— Прости, пожалуйста, прости, я пошутил, — он выглядит очень виноватым из-за чего Германия всё же прощает его. — Сильно больно?— Всё в порядке, Йо... — немец осекается. — Вань. Сколько я серьёзно проспал?— Меньше суток. Ты был сильно ранен, пришлось долго уговаривать врачей тебя не трогать, — на мягкое прикосновение к щеке Людвиг поднимает взгляд, мысленно задав волнующий его вопрос. — Того... идиота, увезли. Пришлось выложить достаточно, чтобы не было разбирательств. В рапорте написано, что на него напала собака. Никаких следов, указывающих, что это был ты. Пистолет тоже магически исчез.— С-спасибо, — кивает Германия, а затем его будто обухом по голове ударяют. — А Маша? Что с ней?— Всё хорошо. Она останется с нами. Суд очень агрессивно отреагировал на твою справку, теперь начнут разбирательство с той клиникой, — Иван на секунду пугается, когда видит, как глаза его немца застилает солёная пелена слёз. — Эй, ну что ты? Я что-то не то сказал? Почему ты плачешь?Брагинский пододвигается ближе, после чего его обнимают, глуповато и стеснительно уткнувшись ему в плечо. Людвиг улыбается и плачет ни разу не от боли или чего-то плохого. Он счастлив. Он боялся, что его прошлое помешает будущему, очень боялся, но его опасения не подтвердились, и теперь Маша их дочь. Только их и ничья больше. И пусть весь мир идёт с попытками отобрать её куда подальше.— Ох... — выдыхает в платину волос Россия, мягко целуя их. Громкий фырк заставляет его едва слышно засмеяться. Он успел соскучиться, испугаться и начать переживать. Ещё тогда, когда он не нашёл своего немца на ступеньках входа в здание суда. Как же он обомлел, когда нашёл его в подворотне, в луже крови, с огнестрельным ранением в живот. Да, они Страны, но это не убирает ни капли страха за чужую жизнь. На изуродованный труп нападавшего ему было совершенно плевать, лишь мысли холодно констатировали, что нужно будет заплатить за отвод глаз полиции. Нечестно, но какая честность, если этот идиот напал на Людвига?Единственное, что было понятно в тот момент — Германию заказали. Кто-то богатый и кто-то, кто хотел избавиться не от Людвига, а от самого Ивана. Или же нет, слишком мало данных, чтобы понять это. Но ясно одно — немца нужно защищать. Очень хорошо защищать, но сам он вряд ли на это согласится.— А как Максим и Софа? — выдыхает Людвиг, не ослабляя объятий.— С ними всё хорошо. Правда, с ними сейчас Гилберт. Так что будь готов к тому, что тебя сметут, едва ты перешагнёшь порог, — Германия вновь фыркает. Ожидаемо. Гил всегда такой, гиперзаботливый.— Вань...— М? Да, Meine Liebe?— Я люблю тебя. Всем сердцем люблю.— И я тебя люблю. Моя жизнь, моя любовь... — Людвиг закатывает глаза. Слишком много эпитетов. Он это обожает. — Моё сокровище... Der Sinn meines Lebens.Ласковому поцелую Германия поддаётся, размыкая губы и игриво коснувшись кончиком языка чужого. Иван медленно ведёт руками по чужому телу, ласково дотронувшись до груди, сжав тонкую футболку в руках. Тихий стон радует его, заставляя чуть усилить напор.Людвиг утягивает его на кровать, обнимая всеми конечностями. Смех отдаётся вибрацией в груди, но воздух в ней же заканчивается, заставляя оторваться друг от друга на время. Идеально. Лучше просто не может быть.— Помнишь, — начинает Брагинский, нежно прихватив нижнюю губу своего немца зубами, — ты говорил мне об экспериментах вне дома..?— Оу, — понимает Германия. Однажды такое было, да. Они были немного подшофе и диалог сам пошёл в это русло. Людвигу и секса дома достаточно, а выносить его из — это очень опасная оферта. Так что нет, он против. На самом деле!— Как насчёт..?— Я только проснулся, а ты уже лезешь, — наигранно-злобно шипит немец, на что Россия смотрит на него взглядом грустного щенка. Настолько грустного, что Людвиг лишь глаза закатывает, позволяя вновь себя поцеловать, но уже в щеку.— А я не сейчас хочу. Когда домой засобираемся. В машине, — Германия тянет букву ?м?, придумывая, как скоро его выпустят и выпустят ли. Возможно. Ему нравится вариант. — Да?— Возможно, — урчит Людвиг, посмотрев в сторону неожиданно распахнувшейся двери. Громкое ?ой? с проглоченным ?бля? заставляет тихо засмеяться, уткнувшись носом Ивану в шею. Медбрат от таких неожиданностей покраснел: не каждый день можно увидеть пациента в тяжелом состоянии в такой... позе.— Не могли бы вы выйти на пару минут, пожалуйста? — паренёк дёргано кивает и быстро закрывает дверь. — Чёрт.— Угу, — соглашается немец, довольно выдыхая. — Иди к главврачу, пусть выписывает меня. Потом домой. Я уже успел соскучиться.Брагинский кивает, аккуратно выпутываясь из кольца рук и ног, и уходит быстрым шагом. Германия смотрит ему вслед. Сейчас ему не кажется, что что-то не так. Сомнения есть, но... Но они беспочвенны. И ему нравится такое положение дел.Сейчас он поедет домой — или не поедет, смотря, что победит в его сущности: рациональность или страсть — и уже дома будет довольствоваться своей семьёй, в особенности детьми. Это лучше, чем там. Да, идеальный мир — это интересно, но...Впрочем, его уже не волнуют эти мысли. Сны на то и сны, чтобы показывать то, чего быть не может. Идеальный мир, идеальная работа, идеальная страна. Слишком много идеального для него. А реальность всё равно намного лучше.И в реальности есть Иван.