Knirschen (1/1)

Сон к нему не шел, а потому он, спустя пару минут, встаёт с кровати, направляясь к шкафу, чтобы выудить из почти бездонного нутра одежду. Ощущение нереальности пропало, оставив после себе зыбкую уверенность в реальности происходящего. Людвигу нравится то, что мир не растворился, едва он прикрыл глаза, и не превратился в ночной кошмар.Пусть даже это всё ещё кажется странным, наверное, больше из-за того, что Россия носит другое имя и выглядит... не так в нейтральном плане. Образы разные, но человек идентичный, если не смотреть на звания. Бригадефюрер СС... Удивительно даже, но с этим можно свыкнуться. Но большинство вещей в голове восстановились сами собой, делая легче понимание всего. Многих вещей, которые в самом начале после сна казались нереальными. Именно сложившийся пазл в голове подсказал, что Иван не напоролся на кочергу или стакан с кипятком, а добросовестно выполнял службу, один из дней которой, если честно, повернул его мир на пару градусов из-за заложенной на одной из станций метрополитена бомбой. Двое из полицейских, которые оказались слишком близко к взрывчатке, не выжили, ещё трое были ранены осколками, а Брагинский получил ожог четвёртой степени на половине лица, пытаясь спасти своих в самом начале, отчего подошёл неприемлемо близко. Врачи, когда его увидели, были в шоке — откровенном и самом чистом, — кто-то даже упал в обморок при виде сожжённых костей и оплывшей плоти.— Он думал, что после этого я его брошу. Куда же я без него? — вслух шепчет Германия, вытягивая из шкафа домашнюю одежду, первостепенно надевая нижнее бельё. Иван тогда и правда выглядел жутко, вызывая смешанное желание помочь и отшатнуться в ужасе, но это чувство задавливалось на корню. Ранение — это не причина бросать любимого человека, тем более такое.— Думаю, без меня ты на кухню, — отвечают сзади, а после Людвига обнимают, уверенно притягивая к себе за талию. — И я предполагаю, что бросить меня было бы оптимальным вариантом для многих.— Не для меня, — отвечает немец, плавно и грациозно, почти театрально, разворачиваясь в объятиях, вытягиваясь на носочках, чтобы поцеловать Россию в губы. Тот на такое прижимает ближе, впиваясь в приглашающе открытый рот и касаясь чужого языка. Он выдворил из дома всех идиотов, послал к чёрту полусонную и бесполезную охрану, дав себе зарок впредь не нанимать эту челядь, а установить у дома самых лучших полицейских. Может, в его стране и творится мир и почти порядок, но некоторым не по душе то, что рядом с Рихтером крутится мирный и умный Людвиг.На ладони, сползшие с талии на ягодицы, Германия реагирует усмешкой и полным похоти — вполне настоящей, ненаигранной — взглядом, вытягивая шею и сладко выдыхая, после сглатывая, поймав момент, когда глаза русского смотрят за плавным движением кадыка. В груди и чуть ниже на всё это начинается слабозаметное и едва ощутимое движение.— Хочешь? — интересуется Людвиг, плавно двигая бёдрами. Он умеет зачаровывать, даже очень хорошо. — Хочу, — честно отвечает Иван, занятый больше пожиранием взглядом тела напротив.— А я хочу есть, — улыбается Германия, легко отталкивая Брагинского, на что тот жалобно выдыхает, меняясь в лице, но быстро собираясь обратно. На немного жутковатую улыбку немец тушуется, неловко оступаясь, когда его легко тянут за запястье вперёд и совсем чуть-чуть вверх. От собственных действий он слегка краснеет скулами, поднимая почти довольный взгляд с пола на улыбающегося русского. Пора уже отучаться его звать по прежнему имени, но привычка, въевшаяся под корку мозга, мешает этому. — Йохан!— Да? — нежно-томным голосом интересуется Россия, продолжая вытягиваться вверх, чтобы после обхватить своё сокровище за талию и резко поднять. Настолько резко и неожиданно, что тот сразу сцепляет ноги, едва оказывается в приемлемой близости от отчерченной формой талии. — Я хочу отнести тебя на кухню. Новый завтрак уже готов, слуги отнесут старый поднос обратно.— Не хочу яичницу, — тянет Людвиг, взглядом показывая всё своё нежелание. Ему бы — всё-таки! — одеться и привести гнездо на голове в порядок, до того, как туда заселится какая-нибудь птичья пара.— Знаю. Поэтому тосты без корочки с тонким слоем плавленного сыра, оладьи с орехом и крепкий чёрный кофе с двумя ложками сахара и десятью миллилитрами сливок. Всё верно?Германия на это даже выгибает бровь. Не то чтобы Иван не обладал этим удобным талантом знания его желаний, но такие точности даже немного пугают, хотя всё правильно. По крайней мере, такой завтрак ему нравится больше, чем просто яичница. И что-то ещё, он уже, честно, забыл.— Потом горячая ванна, — шепчет Брагинский, разворачиваясь по направлению к двери, уверенно придерживая драгоценность. — К тому моменту постель приведут в порядок и погладят рубашки, одну из которых ты наденешь сегодня.— А вечером ты её снимешь? — закусывает губу немец, краем сознания придумывая себе множество вариантов действий. С этой работой слишком мало времени друг на друга, и тактильный голод становится лютым и невыносимым, заставляя желать друг друга двадцать пять часов в сутки и восемь дней в неделю.— Вечером я её с тебя сорву, едва мы останемся наедине. Слуги не считаются, — из груди русского вырывается клокочущий рокот зародившегося рыка, а после Иван впивается в тонкие губы жгучим поцелуем, останавливаясь у одной из стен коридора. Из дальнего конца, ведущего к винтовой лестнице вниз, раздаётся тихий писк и стыдливое ?простите, герры? — невовремя оказавшаяся горничная, точнее, она-то шла к нужному времени, как ей и сказали, но вот к такому она не привыкла. Хотя пора бы, уже пятый месяц она работает у них. Заработная плата хорошая, хозяева добрые — за крупную провинность не бьют, а только премии лишают — даже комнату отдельную выделили, чтобы удобнее было. На деле так и есть, никуда ездить не нужно, да и деньги так экономятся. Только старший хозяин её до дрожи в костях пугает.Людвиг тихо выдыхает в чужой рот, сжимая плечи России, едва заметно сминая погоны в пальцах. Иван не бережёт себя, не спя и пропадая как днём, так и вечером на работе, заставляя своего немца даже чуточку ревновать и совсем не чуточку скучать. Он понимает, что это всё во благо, но нет незаменимых сотрудников, а Брагинский в последнее время не так уж и востребован с новой политикой расследований.Очередной стон срывается с губ, когда русский спускается жадными поцелуями на шею, оставляя череду засосов, но так, чтобы под воротником не было заметно, иначе из этого раздуют такой скандал, что будет неприятно выбираться.— Йохан... — жарко выдыхает Германия, запрокидывая голову и уводя взгляд в сторону. — Время... — на это он получает чувствительный укус ключицы, после которого по едва заметной ранке проходится горячий язык, и Иван прекращает, хотя тело хочет продолжения и наплевать где: в коридоре, в спальне или на кухонном столе.— Сегодня я освобожусь пораньше. Обещаю, — шепчет Брагинский, утыкаясь лбом в чужое плечо.— О, нет, — качает головой Людвиг, хватая светлые волосы на затылке русского и оттягивая их назад, заставляя поднять голову, — Я тебе приказываю освободиться раньше.— Jawohl, mein Reichsführer.— А теперь неси меня на кухню. Я всё ещё хочу есть.— Ja, mein Reichsführer.Немец улыбается и укладывает ладонь поверх железного креста, отмечая, что тот чуть тёплый. Похоже, его обладатель пытается спародировать русскую печку-буржуйку, что очень даже приятно. Да и сам Ив... Йохан приятен, даже несмотря на его иногда грубые методы и поведение. Но это всё напускное, на деле, он большой и пушистый волкособ, который отгрызёт голову любому нелюдю, но будет ластиться к своему любимому.На кухню Людвига приносят довольно быстро и после аккуратно усаживают в кресло, подманивая слуг движением пальцев — те сразу же оказываются рядом, выставляя на стол заготовленные блюда. Может, всё же боятся Россию, а может уважают, хотя первое всё же более вероятно из-за шрамов. Да и привычка говорить руками взялась из-за них же, мышцы лица нельзя было беспокоить неделю, оттого пришлось пользоваться примитивными и всем понятными жестами.— А ты?— Я завтракал ещё на работе. И, как ты видишь, она не отпускает меня ни на секунду.— Появились какие-то проблемы? — интересуется Людвиг, делая пробный глоток кофе. Язык не обжигает, что хорошо помогает раскрыть весь вкус. Идеальный завтрак. Хороший знак.— Не считая увеличившегося числа идиотов, которые хотят скинуть Рихтера с поста? — фыркает Йохан. — Никаких. Мне не понять их желаний кого-то унизить из-за того, что они говорят не на том языке, у них тот цвет кожи, тело полностью не функционирует и так далее и тому подобное. Ненавижу дискриминацию, — последнюю фразу он выдыхает с шипящими нотками, из-за чего домработница, проходящая мимо, вздрагивает.— Ты пугаешь всю прислугу в доме, — сообщает Германия, провожая девушку взглядом. Единственная, кто не шарахается в сторону от Брагинского — это кухарка. Добрая женщина, немного подслеповатая, но даже несмотря на это хороший повар, старающийся заботиться обо всех.— Знаю, прости. Возможно, они боятся меня из-за шрамов.— Или из-за того, что ты превращаешься в чудовище. Не соответствуй внешнему виду, пожалуйста.— Это намёк?— Констатация, — отвечает немец, позволяя уголкам губ дёрнуться вверх в очаровательной улыбке. — Они привыкнут, как это сделал я, — очередной кусочек оладьи отправляется в рот под пристальным голодным взглядом. Не в том плане, что связан с едой, совсем не в том. Внутреннее ехидство заставляет облизнуть губы кончиком языка, а после добавить провоцирующую фразу: — Но со шрамами ты такой... — он маняще прикусывает нижнюю губу, делая одновременно паузу и акцент на последнее слово, — сексуальный.— Доиграешься, и я возьму тебя прямо сейчас.— А если именно этого я и добиваюсь? — Людвиг встаёт со стула, грациозно упираясь ладонями в мебель перед собой, едва заметно прогибаясь в спине. — Того, чтобы ты грубо выебал меня на столе?— Извините, герры, — шепчут сбоку, и они синхронно поворачиваются, после чего потревоживший их человек начинает говорить чуть громче. — У меня есть небольшая просьба, так как больше мне не к кому обратиться, кроме как к вам.— Говори.— Видите ли, няня моего сына приболела, а денег и времени на наём другой у меня нет, и я взял его с собой. Вы же не против?— Нет, мы не против. Верно, Йохан? — тот соглашается коротким движением век, едва заметным, но более чем достаточным. — Только постарайтесь приглядывать за ним, Лоренц.Швейцар на это активно кивает головой, коротко благодаря хозяев за их доброту, а затем быстро уходит, почти что исчезая с порывом ветра из открытого окна. Сексуальное напряжение в воздухе лопается, растворяясь в небытие, оставляя после себя огромное количество неуёмной энергии. Германии даже стыдно становится за своё поведение, разум на это сипит обидное ?шлюха?, после чего затыкается под несуществующую пощёчину, хотя совсем чуть-чуть он прав. Повёл он себя как истинная распутница, и объяснить это можно одной лишь вещью — нехваткой секса. Точнее, даже не него, а тактильных ощущений, заставляющих их тянуться друг к другу. Кажется, им нельзя оставаться надолго рядом, иначе это и правда закончится настоящей — Людвиг не боится этого слова, потому что какое-либо другое не подходит под полновесное описание всех чувств и эмоций, — еблей на любой хоть немного горизонтальной поверхности.— Мы слишком разогнались, — выдыхает Россия. — Как насчёт сходить вечером после работы в баню?— Хорошая идея. А потом секс.— Много, — соглашается Йохан, прикрыв глаза и кивнув. На выравнивание дыхания уходит чуть меньше минуты, на осознание того, что ему нужно в уборную — и того меньше, потому что тут проблема очевидно натягивает ткань форменных брюк. Заводится, как мальчишка, от одних лишь слов, с этим точно нужно что-то делать.&&&Людвиг оставшееся свободное время довольствуется общением, а затем ему напоминают, что машина уже ждёт его и ему нужно собираться в личный штаб. Форма уже висит на внешней стороне дверцы, сверкая серебристо-серыми петлицами и погонами. От их блеска в голове всё равно неприятно щёлкает, но не оформившаяся мысль быстро исчезает после прикосновения к чёрному рукаву. Ему вновь придётся разгребать всё скинутое с плеч фюрера, но это не так уж и плохо на самом деле.Всё совсем не так уж и плохо, потому что всё намного лучше. По крайней мере, Лебенсборн* не занимается истинными арийцами, а полностью перешла на воспитание и помощь детям, оставшихся без родителей, а Аненербе** перестало верить в мистику, занятое теперь больше изучением прошлого, находя ответы на самые сложные вопросы с помощью науки, а не танца с бубном. Пришлось очень долго отстаивать правильную систему, постоянно надрывая голос и тратя большое количество нервов, чтобы доказать всем, что это не правильно, что новый фюрер хочет вести другую политику, и сами люди в праве решать многое. Тогда большинство сотрудников пришлось уволить, кого-то особо опасного — отправить в тюрьму или психиатрическую лечебницу, если человек был безумно настроен против людей, которые были ?не арийцами?. Было несколько таких, доказывающих с пеной у рта, что только они способны жить, а все остальные должны умереть или стать рабами.Как-то даже не верится, что мир пришлось перестроить так резко, за какие-то три с половиной года. Но сейчас намного легче. Настолько, насколько возможно при управлении почти всей страной и почти всеми организациями, при этом подчиняясь Рихтеру. Неудобно, но мысль о том, что он может приказать кому-нибудь любое угодное ему очень радует. Если не впадать в крайности и абсурд, конечно.В зеркале он отражается как что-то... контрастное. Без формы он кажется меньше, аккуратнее и слабее, но с ней в нём просыпается обычно спящая темнота, радостно переливающаяся где-то под солнечным сплетением, даруя уверенность и холодность взгляда. Это не пугает да и не выглядит странным; будто Людвиг и должен быть таким. А он на самом деле должен, иначе никак.— Du bist ideal, — его обнимают сзади, ласково притягивая за талию и уложив подбородок на погоны с тремя дубовыми листами. — Я не хочу доверять тебя твоей охране или Службе безопасности.— Думаешь, я не знаю? — на это Йохан фыркает. Знает. Они оба не контролируют СД***, чтобы быть уверенными в ней. Шпионаж им обоим не нравится, но если гестапо ещё подчиняется фюреру, ловя подозрительных, то служба безопасности рейхсфюрера СС, как не парадоксально, самому рейхсфюреру едва ли не подчиняется, лишь сдавая ему отчёты о проделанной работе и указывая на возможного преступника. Может, всё это из-за того, что сам Германия к ним не приходит и не отдаёт приказы. — Было бы лучше, если бы ты был моим личным стражем.— Ну, тогда бы ты часто был занят немного другими вещами, едва ли касающимися политики, — Россия слегка двигает тазом, имитируя толчки. — А после мы бы оба потеряли работу, и Рейх канул бы в Лету.— Если ты будешь продолжать, то я никуда не поеду и ты опоздаешь на работу, — немец стискивает мыслями ширящийся комок в груди, не давая ему растечься в жадную лужу.— Понял, — выдыхает Брагинский и замирает. У них ещё будет время потом, но пока что работа на первом месте. Ведь кто, если не они, построит идеальную страну? Фюрер, может быть, ещё что-то будет делать, но без них он быстро потеряет всю власть и её отдадут какому-нибудь безумцу. Все вернется на круги своя, но точно не сегодня и не через месяц, революция быстра, но вот её последствия длятся уже шестой год.Людвиг улыбается, медленно разворачивается в объятиях и коротко целует своего русского в щеку, на что тот улыбается в ответ. Всё вечером. Совершенно всё, пускай любые идиоты, которые потребуют их здесь и сейчас пойдут к чёрту.— Пожалуй, я пойду. Не хочу опаздывать.Россия провожает его до самого автомобиля, галантно открыв дверь железной кареты, отмечая про себя, что слишком расточительно и опасно показывать автомобильный штандарт рейхсфюрера на машине. Это не паранойя, просто констатация того факта, что машина заметна — как и все машины правительства, — а штандарт показывает того, кто в ней сидит. А в последнее время выделяющиеся дорогие машины каждый, кто против власти, пытается заминировать. Это... Это хочется устранить. Любыми доступными методами. С такими мыслями он провожает машину взглядом до первого поворота, где та скрывается.— Герр Крауц? Вас к телефону.На это Брагинский разворачивается, направляясь к аппарату, стоящему на небольшом столике в гостиной на первом этаже. Если звонят, то это что-то значительно важное, может быть даже, хорошие новости. В их доме телефон звонит достаточно редко, что точно указывает на что-то интересное.— Слушаю? — говорит он, едва трубка оказывается у него.— Герр Крауц, мы нашли того, кто устроил покушение на фюрера.— Поймали?— Да. Ждём Вас для допроса.Звонок оканчивается, и Россия расплывается в поистине жуткой улыбке, сверкая глазами. Наконец-то.&&&— Сколько было участников покушения, в чём заключались ваши цели и кто задумал убийство фюрера?Сидящий на стуле поляк на эти вопросы лишь злобно зыркает на восседающего в кресле Йохана, выгнувшего единственную бровь и закинувшего ногу на ногу. Попытку дёрнуться прерывает стоящий позади солдат, крепкой хваткой впившийся в плечо.— Пошёл ты на хуй, псина. — русский на это лишь двигает пальцами, отчего Ганс, тот самый солдат, болезненно проходится костяшками по чужому лицу и рёбрам, добавив ещё больше синяков на и так избитом теле.— Повторю: сколько было участников покушения, в чём заключались ваши цели и кто задумал убийство фюрера? — холодным тоном произносит Россия.— Тогда и я повторю, — скалит окровавленные зубы пленник, — пошёл ты на хуй.— Как некультурно. Ганс, у тебя есть десять секунд объяснить нашему гостю, чем может закончиться его упрямство.Солдат коротко кивает и вновь бьёт террориста кулаками, а будь его воля — ещё и ногами. Он ненавидит таких тварей, которые хотят дискриминации, и причина в этом проста: он один из тех, кого унижали и не считали человеком просто потому, что он наполовину цыган, чья кровь проявлялась чуть вьющимися тёмными волосами и совершенно чёрными глазами. Программа реабилитации Рихтера помогла ему жить нормально и чувствовать себя человеком, а не скотом на убой.Десять секунд заканчиваются, и Ганс прекращает экзекуцию, делая шаг назад. Поляк на стуле пускает кровавые пузыри, дышит тяжело, но всё равно упрямится, веря в правильность идей Гитлера. И никакое гестапо не заставит его в них разуверить.— Мне очень не хочется Вам вредить. — шипит Йохан, — Но, похоже, у меня нет другого выбора. — он нажимает на кнопку на столе, удерживая её до тихого писка за стеной, а затем в комнату входит девушка, держащая фотоальбом и железное. Россия кивает в сторону пленника, и девушка ставит рядом ведро, а после раскрывает альбом так, чтобы тот увидел содержимое. Фотографии пыток, бесчеловечных экспериментов, сжигание людей живьём, и всё в таких подробностях, что неподготовленный желудок поднимает обжигающую волну, и поляка рвёт в удобно подставленное железо. — Красивые сказочки можете оставить у себя в голове, а мы знаем правду и не хотим допустить, чтобы это повторилось, даже если придётся использовать старые методы. И теперь, раз уж ты увидел, я повторю в последний раз: сколько было участников покушения, в чём заключались ваши цели и кто задумал убийство фюрера?Поляк поднимает взгляд, пялится несколько секунд, а затем опускает голову, тихо говоря:— Мы хотели убить фюрера, чтобы с помощью выборов на его место встал человек, похожий по желаниям и целям на Гитлера...— Анна, принеси-ка ручку и бумагу, нужно дать этому человеку написать все известные ему имена. — девушка тихо угукает и исчезает, чтобы после принести всё нужное и отдать сидящему. — Пиши.В итоге получается больше тридцати имён, отчего Йохан расплывается в жестокой улыбке, понимая, что эти люди попались и больше угрожать не будут. Никто не будет.— Очень хорошо...— И что теперь?— Я сегодня добр, так что назначу тебе шесть месяцев исправительных работ и штраф, суммой в девятьсот рейхсмарок****. — поляк на это дергается, пытаясь подняться, но ему вновь не даёт это сделать Ганс. Девятьсот рейхсмарок... Это же целое состояние! — Если не выплатишь за месяц, отправишься в тюрьму. Или на расстрел, если выяснится, что ты причастен и к теракту три месяца назад. А теперь свободен.— Но я ничего не делал! Я всего лишь информировал! Я не закладывал бомбу три месяца назад! — кричит пленник, но его никто не слушает, грубо схватив на шею и потащив в камеру, до написания судебного приговора. Точнее, приговора криминалькоммисара гестапо.— Аня, будь любезна, передай эти имена СД, пускай найдут нужные нам вещи. И пусть они проследят за этим мужчиной, на всякий случай.— Как пожелаете, герр.Йохан откидывается на кресле, тихо посмеиваясь от своей удачливости. Сначала спасли фюрера от бомбы под днищем машины, а на вторые сутки нашли и виновников едва не случившейся трагедии. Как удобно. Какие пошли глупые люди, думающие, что таким способом смогут вернуть былое. Он не позволит этому случиться, даже расстрелять половину этих идиотов готов. Жестоко, но такова жизнь.Повезло хотя бы в том, что на землях всё ещё существующего Советского Союза всё спокойно. Понять, кто и чего хочет было не так уж и сложно, тем более, если на тебя смотрят таким взглядом, будто ты предал родину. Ах, да, многие так и считают. Но большинство всё же радо, что не сидит за железным занавесом, путешествует и узнаёт много нового. Спасибо Украине, которая решила помочь в этом, чтобы приблизить эти две единых страны к утопии. Близко, но сама она не существует, если не считать фантазии.Но никто не мешает создать ему государство, в котором минимум преступлений.&&&Когда настенные часы кротко сообщают о том, что начинается шестой час вечера, он собирает все бумаги в аккуратную стопку, которая после отправляется в тумбу. Кипа поменьше отправляется в сокрытый за картиной — классика никогда не устаревает — сейф. Слишком важные данные, о которых знают немногие и эти немногие точно о них не сообщат.Работа окончена, проблем почти нет, если не считать выделение нескольких тысяч на переоборудование школ и детских домов для удобства, как детей, так и взрослых. В остальном же всё как обычно, что приятно не удивляет.— Бежишь на свидание? — интересуются сбоку, опираясь на дверной проём. — Ты впервые так спешишь.Людвиг на это фыркает и ухмыляется. Возможно.— Так заметно?— О, да. — Хауссер кивает. — Такой беглый взгляд и такая доброта сегодня. Ты даже не накричал на тех глупцов из Аненербе. Я в полном шоке. — он надувает щёки, подпирая из снизу раскрытыми ладонями, — Мой мальчик бежит на свидание.— Я старше тебя на много лет.— Это не мешает мне умиляться. — Матис высовывается в коридор, проверяя, есть ли кто ещё. — Подождёшь меня, пока я быстро закрываю кабинет? Я, конечно, доверяю Алексею Сергеевичу, как сторожу, но вдруг.— Только очень быстро. — соглашается Германия. Удивительно, как у генерал-полковника выросло такое вот чудо, которое ни разу не оправдывает серьёзность всей организации СС, любя мир, добро и пушистых котят. Последних, кстати, в его доме пять. Хауссер справляется за две минуты, гордо держа кожаный дипломат и поправляя сползшую набок фуражку. Его любимая часть дня, когда рабочий день закончен и Людвига можно поспрашивать о разном. Например, об их отношениях с тем горячим бригадефюрером, который иногда — очень редко, к всеобщему сожалению — появляется на пороге штаба.— Когда ты скажешь, кто он? — пытается выпытать Матис, на что в ответ получает только закатившиеся глаза. — Мне интересно! И не только мне, многим.— Нет. Я не скажу.— Ну, почему?!— Потому что это секрет.— Он ведь из полиции, да? Ммм... Генерал?— Нет.— Ммм... Генерал... лейтенант?— Мимо. — улыбается Германия. Ему нравится такая игра в шарады, но вот сами попытки узнать у него, кто такой Йохан надоедают. Вот и проблема того, что по миру их брак прокатился как брак двух стран, а не людей.— Генерал-майор. — утверждает Хауссер с довольным лицом, на что ему кивают. — Да! Он работает в полиции безопасности, да? И был тем полицейским, который получил страшные ожоги, я прав?— Прав. Это он.— Секретарь говорил, что у него на пальце кольцо, прямо как у... — он раскрывает рот и на секунду замирает. До него доходит. — Это твой муж?!— Да. Это мой муж. Йохан Крауц. — сдаётся Людвиг.— О, мой Бог! — радостно прыгает Матис, хлопая в ладоши, а после хватая своего рейхсфюрера за руки быстро с ним кружась. — Ты такой счастливчик! Тебе так повезло с ним!— И почему же?— В каком смысле ?почему?? Он же полицейский, а они, знаешь ли, не так просты. У них нрав такой, что... Если говорить проще, врачи и полицейские — самые сексуальные мужчины. Это подтверждённый факт, мне так мой знакомый из Аненербе сказал, а они это тоже изучают.— Только из-за профессии? Это звучит глупо.— Это факт! — вытягивает ладонь с поднятым указательным пальцем Хауссер. — Да и выглядит он... Ух-х... Будь он не занят, на него бы уже кто-нибудь да запрыгнул бы.— Даже ты?— Мне такого не нужно. У меня есть хорошая работа, неплохие друзья и отец-писатель, времени на отношения у меня нет. Я и так едва успеваю помогать бездомным зверушкам.— Кстати об отце. Как его книга? — Людвиг помнит, что отец оберстгруппенфюрера после подачи заявления об увольнении полностью ушёл с головой в писательство. Решив отослать подальше росписи про войну и правительство и погрузившись в фантастические рассказы и сказки.— Уже собирается издавать. Даже хорошего издателя нашёл. Но мне он не даёт почитать даже самое начало, постоянно говоря, что, вот он издаст сборник, и я прочитаю. А мне хочется узнать, он ведь постоянно со мной обдумывал сюжет, чем сильно заинтриговал. Я же умру от нетерпения! — Матис коротко улыбается. — Знаешь, благодаря Рихтеру мечты многих сбылись, а благодаря тебе — мечты почти всех. Я не умаляю свои заслуги, но вот ты слишком много для страны делаешь. Не боишься, что работа задушит? Я вот боюсь, такого хорошего человека терять не хочется.— А что со мной может случиться, если меня защищает настоящий дракон?— Ммм... драконы большие. — мечтательно тянет парнишка, а затем наигранно кашляет, — Я в том плане, что он точно тебя защитит.— Да-да, именно в этом плане. — смеётся Германия, глядя на краснеющего под рака, даже кончики ушей заалели. — Но, а если серьёзно, то я не боюсь.— Совсем-совсем? Даже чуточку? Так не бывает.— Бывает. — выдыхает Людвиг. В голове почему-то появляется ощущение, что он что-то забыл. Что-то серьёзное, но что именно не понятно.&&&Йохан всё же опаздывает к назначенному времени. Серьёзно опаздывает, на целых десять с половиной минут, отчего приходится придумывать извинения на ходу. Чёртовы отчёты и чёртовы идиоты в начальниках, требующие росписи всего и вся. Плохие оправдания, никому не нужные, но хоть как-то успокаивающие бушующие мысли.У здания бани его встречает управляющий, сообщающий, что его уже ждут и помещение снято на несколько часов. Персонал по вызову, предупредительно стучит, прежде чем войти — становится понятно, что Германия позаботился о том, чтобы им не мешали. Удобно и ни разу не стыдно, потому что они имеют на это право. И никто не имеет право беспокоить их или тыкать пальцем на то, что это неправильно.В раздевалке он оставляет всю одежду — совершенно всю — и берёт мягкое полотенце, направляясь к нужной парильной. По тихой классической мелодии он понимает — ему только туда.— Ты пропустил ауфгусс*****. — выдыхает Людвиг, отставляя чашку с мятным чаем. Брагинский понимает, что да, потому что обычно пар не пахнет смесью апельсина и киви. Но ему как-то наплевать на это, потому что взгляд и разум заняты великолепным телом, покрытым блестящими капельками пота. Идея похода в баню отправляется в копилку самых лучших. — Хочешь чай?— Нет. — Россия подходит максимально близко, и Германия расплывается в ухмылке, расставляя ноги, позволяя рассматривать себя, пускай это не принято. — Хочу тебя.— А-а. — на попытку поцеловать немец реагирует прислонённым к губам пальцем. — Слишком жарко. Тебе придётся подождать. Как я ждал тебя.— И сколько мне ждать. — Людвиг одними губами отсчитывает цифры, а после убирает преграду, позволяя себя жадно поцеловать. Йохан вылизывает чужой рот, с диким желанием проходясь по тонкой коже плеч, сползая по груди вниз, чтобы остановиться на бёдрах.Германия отвечает ему с таким же рвением, покусывая попадающийся кончик языка, выстанывая в чужие губы всё своё удовольствие. Лёгкие фольгой сворачивает нехватка воздуха и окружающего жара, отчего поцелуй кажется слишком коротким, из-за чего немец совсем тихо скулит. Его русский на это усаживается напротив, простым жестом предлагая неплохую вещь, которую принимаю, мягко усаживаясь на чужие колени, медленно подползая ближе.— Mein kostbarer Schatz. — рычит Йохан, безболезненно хватая манящие ягодицы, притягивая максимально близко. Людвиг на поцелуи шеи реагирует одобрительным стоном и подставляется под них, получая лёгкий укус в движущийся под кожей кадык.— Mein blutrünstiger Drache. — на это Россия неслучайно дёргает бёдрами, проходясь полувозбуждённым членом по чувствительной и влажной коже. Дыхание вырывается клубами прохлады, заменяясь нарастающим жаром в глубине груди и в паху. — Mein Beschützer.Германия едва слышно стонет, когда рука Брагинского сползает по влаге вниз, мягко обхватывая возбуждённый член, резковато проходясь верх-вниз, немного оттягивая крайнюю плоть, обнажая текущую предэякулятом головку. Очередной стон срывается с губ в чужое плечо, покрытое множеством мелких и не очень царапин-шрамов, а пальцы вцепляются под лопатками, оставляя настоящие следы ногтей. Он подстраивается под движения, двигаясь в неспешном темпе, получая массу удовольствия.— Йохан-н-нгх..! — Людвиг сбивается, толкаясь в чужую ладонь, чуть откинувшись назад, прогибаясь в спине. Слишком жарко, слишком хорошо и кажется, будто сознание плавится, оставляя после себя густое белёсо-серое марево.Россия на зов останавливается, легонько нажимая кончиком безымянного пальца на пульсирующую венку, поглощая чужие стоны с большим удовольствием, таким, что собственное тело отвечает на них крепким возбуждением, болезненно намекающем о себе. Но оно может подождать, в отличие от трепещущего Германии, вздрагивающего на каждое, даже минимальное, движение.На одно из таких немца прошибает сильная дрожь, и он вжимается лицом в стык плеча Йохана, почти беззвучно кончая. Брагинский на это довольно улыбается, продолжая двигать пальцами, размазывая тёплую сперму по коже. Людвиг приходит в норму спустя минуту и приподнимается, опираясь на колени, взглядом прося о небольшой помощи.Едва внутрь проскальзывает головка, русский останавливается, придерживая чужие бёдра. Очень узко, до цветных звёздочек перед глазами, и хочется глубже, но нужно потерпеть. Германия же терпеть не намерен, прикладывая небольшие усилия, чтобы сесть на огромный кол. Член распирает непотготовленные мышцы, отчего те болезненно тянет, но не настолько, чтобы жаловаться. Хотя, так или иначе, он бы этого не сделал.— Ах! —Людвиг тяжело дышит, широко открыв рот и закатив глаза. — Gib mir ein paar... ein paar Sekunden. — пробное движение прошибает несуществующим током, выбивая стон. Нужно было, чёрт возьми, озаботиться смазкой и нормальной растяжкой, а не почти привычным авось.Россия отвлекает его поцелуями и ласками, находя самые чувствительные точки на теле. Поцеловать в шею, за бешено бьющейся артерией, огладить грудь, лаская соски, и спуститься под рёбра, нежно и едва ощутимо огладив резковатый переход. Германия на это благодарно стонет, сцепляя руки на чужой шее, отдавая весь контроль.Тело привыкает к вторжению, и он плавно приподнимается, затем медленно опускаясь обратно. Не больно, даже приятно, а у Йохана срываются в бездну остатки самоконтроля, едва он повторяет манипуляцию. Плавные толчки выбивают мявкающие звуки из лёгких, а руки удобно сползают на бёдра, удерживая и помогая Людвигу подмахивать под сильные движения.— J-Ja! St?rker! — Брагинский приказ выполняет, отчего Германия перестаёт удерживать голос на приемлемом уровне, подсознательно желая, чтобы все услышали, как ему хорошо. И, ох, ему очень хорошо. — Wie gu-u-ut!С Людвига течёт, и Россию это прельщает. Настолько, что он резко меняет позу, укладывая своего немца на полотенце, вбиваясь быстрыми и сильными толчками, по-звериному прикусив великолепную ключицу до маленьких следов зубов. Немец на это кричит, стонет и царапает в отместку спину, расчерчивая на ней непонятные рисунки, вбивая ногти под кожу, когда вместо удовольствия приходит некоторая боль.— Johan..! — Германия выгибается в спине, вновь падая в бессознательность от ослепительного оргазма, пачкая их обоих. Йохан следует за ним спустя минуту, крупно продрожав всем телом и едва слышно застонав. — Мх... — русский медленно выходит, и Людвиг недовольно стонет, ощущая, как из него вытекает чужая сперма в обильном количестве. — Hei?...Ощущение прохладных влажных салфеток на коже радует, как и слегка обеспокоенный взгляд, на который он отвечает полной расслабленностью. Ему замечательно, внутренний голод пропал, как и желание. Временно, ведь Брагинский обещал сорвать с него рубашку, а вечер ещё не полностью вступил в свои права. Но для второго захода нужна более... холодная обстановка, чем парная.— Ist mit Ihnen alles in Ordnung? — он коротко кивает, расплываясь в нежной улыбке. С ним всё в порядке, только вот салфетки бассейн не заменят, отчего он осторожно садится, свесив ноги.А затем живот прошибает настолько сильной болью, что он вскрикивает и едва не падает, но его ловят. Ему кажется, будто в него только что выстрелили, но это невозможно. На самом животе ничего нет, и боль проходит спустя несколько секунд.— Мне позвать врача?— Нет, всё в порядке. Просто судорога мышц, я думаю. — Германия говорит правду, он и сам не знает, с чего это вдруг появилась эта боль. Может, и правда судорога.— Уверен?— Да, Йохан, я уверен. Лучше пойдём смоем с себя всю грязь, а затем домой.— Это приказ? — тянет Россия, чуть склоняя голову набок.— Это пожелание, в случае исполнения которого, ты получишь награду.В глазах Брагинского появляется искра довольства и радости, отчего Людвига пробивает на смех, как, чуть погодя, и самого русского.Намекающий на что-то хруст в голове исчезает спустя несколько минут, едва они покидают баню. Чувство того, что что-то должно быть... другим не исчезает до самой глубокой ночи.