Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer (1/1)

Людвиг понимает, что просыпается он не в переулке и точно не в больнице, когда его глазам предстаёт побеленный потолок спальни. Не его спальни, другой оттенок краски и другое ощущение постели подсказывает ему это. Тогда где он? И почему ему кажется, что он в полной безопасности именно здесь?С этими вопросами он приподнимается, опираясь на локти, и оглядывает комнату. Строгая мебель, так же строго сочетающаяся между собой, на полу расстелена шкура достаточно крупного медведя, а окна скрыты тяжелыми портьерами тёмно-бордового цвета, оставляя как источник света лишь стоящую на тумбе лампу.Всё совершенно другое, и подобного он не видел ни разу в жизни.Приходится встать, чтобы осмотреть всё получше, а после и узнать, что находится за пределами комнаты. Именно его желание узнать заставляет панику проснуться, когда за дверцей шкафа становится видна висящая на вешалках красивым рядом форма. Совершенно чёрная, с белыми вставками и красным пятном флага на рукаве. Слишком громкий хлопок ни в чём не повинной дверью мебели пугает самого Людвига, но затем приходится выдохнуть. Это всего лишь форма, без солдат и офицеров в ней.В спальне нет никаких намёков хоть на что-то, что помогло бы понять, где он, исключая форму, но и она не помогает, только выводя из себя своим присутствием. Он же точно помнит, что в него стреляли, что он убил своего неудавшегося убийцу, а после потерял сознание, тогда какого чёрта он делает здесь, в неизвестном и непонятном месте? А если... С этой мыслью он осматривает полки шкафа и тумбы, разыскивая любое подтверждение правдивости мысли. И находит. Только не в тумбе, а на собственной левой руке, на которую до этого и не смотрел. На безымянном пальце красуется, поблёскивая в тусклом свете лампы, серебряная полоска с черепом посередине. Награда СС, за верную службу и выдающиеся способности. У Германии оно было, но сгинуло в Шпрее*, став ничем на речном дне.Тогда почему он видит ?Мёртвую голову?** на собственном пальце?В верхней полке правой тумбы он находит сложенные медали, половина из которых вызывает желание смять их в неприглядный комок металла и ткани. Слишком много помпезности, провоцирующей на агрессию, свастики и мелких царапин, напоминающих, что это всё его. И все трупы, стоящие за этими наградами, тоже принадлежат ему.— Mein Herz, — дверь аккуратно приоткрывается, и в комнату, осторожно удерживая поднос с завтраком, входит Россия, широко улыбающийся, но резко меняющий своё выражение, когда замечает испуг и обеспокоенность на лице своего немца. — Что-то случилось?— Ваня, я—Людвиг осекается, когда поднимает взгляд с медалей на стоящего в дверях. Иван одет ту самую форму, точно подобранную под его рост и ширину плеч, а на груди красуется рыцарский железный крест с дубовыми листьями и почётный крест без мечей. Это невозможно, смотрится дико, и ощущается так, будто Брагинский предал свою родину. Потому что иначе большинство его наград получить нельзя. Не мог же он, в конце концов, воевать в армии Вермахта!А затем немец поднимает взгляд на лицо своего русского и... теряет дар речи, когда напарывается на огромный ожог на левой половине лица, заставивший уголок губ приподняться в вечной усмешке и задевший веко, едва оставив целым глаз. Россия на взгляд, чуть поворачивает голову, позволяя увидеть тёмную — по сравнению с другой стороной лица — кожу и заметные бугры костей под ней. Но больше всего пугают почему-то видимые в этих шрамах вензеля букв инициалов прямо под скулой, похожие на ?L? и ?K?. Или же ему только так кажется.— Ты снова пялишься, — улыбается Иван. — Тебе приснился кошмар?— Откуда это у тебя? — едва дрожащим голосом спрашивает Людвиг.— Герр Крауц, Вы снова забыли?— Я не помню. Это я?— Нет. Это была почти моя вина, не беспокойся. Ничего страшного, на самом деле. Я вижу, говорю и... Почему ты на меня так смотришь? — Брагинский хмурится, но затем вновь расплывается в улыбке. Если так можно назвать дёрнувшиеся уголки губ. — Похоже, тебе снова снился тот кошмар. Давай сыграем: ты задаёшь любой вопрос, а я отвечаю. Так станет легче. Хорошо? Мне больно каждый раз видеть, что ты на меня смотришь этим странным взглядом.Германия коротко кивает, соглашаясь с этой идеей. Так можно узнать или восстановить хоть что-то.— Кто я?— Людвиг Крауц, рейхсфюрер СС. Один из самых известных людей в Великогерманском Рейхе, правда, в узких кругах. И ты мой муж.— Кто ты?— Йохан Крауц, генерал-майор полиции и бригадефюрер СС. Раньше звался Иваном Брагинским. И ты всё равно зовёшь меня Ваней, даже несмотря на смену имени. Нам обоим так удобнее.— Какой сейчас год и где мы?— Сейчас тысяча девятьсот сорок шестой. Мы находимся в нашем поместье в двенадцати милях от столицы.На поднятый взгляд Брагинский обнимает его в защищающем жесте, позволяя уткнуться носом в скрытое формой плечо. Германия не понимает, теряется и не знает, что из того, что он видел и видит правда и реальность. Лишь спустя несколько минут Германия отстраняется, выглядя менее растерянным, чем прежде.— Война..?— Её не было, Mein Herz. Гитлер оказался разумнее, чем казалось, и подписал со Сталиным множество пактов, а после и мы с тобой показали миру наш союз, из-за чего вскоре наши земли объединились. Потом Гитлера скосила тяжелая болезнь и на его место встал новый фюрер, который укрепил положение. Эрик Рихтер вполне справляется со своими обязанностями по управлению двумя державами, даже несмотря на свой молодой возраст. Как хорошо, что Иосиф Виссарионович умер к тому моменту, и власть обеих наших стран теперь полностью принадлежит Рихтеру.— Если войны не было, то откуда у нас награды? — хочется понять и это. Потому что не сходится. Две картинки не накладываются одна на другую.— Пугающей тебя Второй мировой войны не было, но вот война с Америкой и захват северной Африки был. Теперь у нас огромные залежи нефти, да и после войны Альфред ещё не скоро оправится, как и его союзнички, — Россия мягко проводит кончиками пальцев по щеке своего немца. Уже который раз он просыпается со страшным провалом в памяти, часто утверждая совершенную околесицу. Это не так уж и плохо, по крайней мере до него быстро доходит, что этого всего не было. Что всё это плод усталого организма.Людвиг смотрит на него чуть приоткрыв губы, подсознательно желания большего, чем простые объятия.— Ваня, — начинает он, но его останавливают, оказываясь чуть ближе.— Да. Я знаю, — шепчет Иван, мягко целуя Германию, — я тоже тебя люблю.Немец на прикосновение подаётся вперёд, обнимая своего русского за шею, и шире открывая рот, приветствуя чужой язык, касающийся его собственного. Брагинский утягивает его на кровать, опрокидывая на остывшие простыни, не разрывая этого нужного им обоим контакта. Наплевать, что временами Людвига режут пополам проклятые кошмары, в которых ему пытаются показать ужасы, где он, Россия, приносит ему адскую боль. Этот мир не идеален, но мир из кошмаров намного и намного хуже.С тонкой ночной сорочкой русский разбирается быстро, едва не разрывая ткань пальцами, чтобы добраться до чистого, без единого шрама тела и коснуться мягкой кожи. Иногда Германия рассказывал, что его высекли, отчего спина стала подобием папье-маше, а потом объявились и другие шрамы, он даже показывал положение следа от штыка под рёбрами и чертил несуществующую полоску на бедре, но потом понимал, что это обман.Что его кожа идеальна, а с ним играет его собственный разум. Кажется, именно это и помогает заполнить огромную пустоту в голове, подставив нужные фрагменты паззла в пазы. — Ваня, — выдыхает Людвиг, когда Иван спускается поцелуями вниз, на грудь, чувственно лаская соски, пока пальцы пробегаются по бокам, касаясь кромки нижнего белья, — подожди.— Да? Что такое, Mein Herz? — интересуется Брагинский, выполняя просьбу. Он знает, что его немцу это нравится, но тот всё ещё... замкнут. Всё ещё не доверяет полностью, веря больше в свой, если уж честно, бред. И он готов ждать хоть вечность, чтобы помочь в этом.— Я не... Я не понимаю.— Я тоже многого не понимаю, например, как я смог не сбежать, а признаться тебе в том, что люблю. И как мы оба не сошли с ума, пытаясь доказать правительству, что действительно любим друг друга, — он фыркает, когда обожжённой части лица касается слегка дрожащая ладонь. Едва ощутимо, но всё равно приятно. — И ещё больше я не понимаю, как ты вытерпел моё лицо.— Я надеюсь, это не Гилберт тебя облил кипятком?— Он бы мог, но нет. Хотя он очень радовался, до того момента, как я сказал, что это серьёзно. Может, он меня и недолюбливает, но моё ранение и тем более, смерть точно его огорчит.— Над кем же он будет издеваться, если ты случайно умрёшь?— А может и так, — улыбается Брагинский, но Людвиг всё равно понимает, что, несмотря на смех, это точно было больно. Иван остался прекрасным, но многим покажется, что лишь наполовину. Ожог и правда выглядит жутко, больше от того, что это точно было больно. До чёрных пятен***. — Попрошу прекратить на меня так смотреть. Я не виноват, что террористы дошли до мощной взрывчатки и научились закладывать её в метро.— Твоя работа заставляет начинать меня беспокоиться.— Знаю, но я не могу её бросить. Как и ты не можешь бросить свою. Я защищаю страну, а Страна защищает всех нас, подталкивая нужные вещи фюреру, — он падает на свою половину кровати, не выпуская своё сокровище из рук. — И пинает всяких тварей, которые лезут в чистые мозги этого парнишки, недовольные тем, что он пошёл по другому пути, нежели Гитлер.— Йохан Крауц, Вашу фразу можно расценивать как оскорбление власти, — ухмыляется Германия, показывая кончик языка и лениво ползая томным взглядом по скрытому формой телу. — А за это даётся лишение всех званий и наград.— Я же могу как-то исправить это недоразумение?— Ммм... Думаю, да. Я разгоню всех слуг на выходные, а в это время за домом будешь ухаживать ты.Иван на это только строит печальное выражение лица:— Ты так жесток.— Знаю. Иначе бы я не удержал должность рейхсфюрера, — Людвиг расслабляется. В голове перестаёт образовываться каша, а мысли раскладываются по полочкам. Даже если то было сном, это не важно. Он уже давно разучился отличать реальность от глубинных фантазий. И если у него есть выбор, то пускай он свершится сам собой.— Завтрак остыл, — сообщает Брагинский, кивая в сторону подноса. Выпечка уже подсохла, кофе остыл, как и яичница. Неприятно. Опять беспокоить кухарку, но за это ей и платят, да и она сама постоянно пытается накормить бедного Людвига. Добрая женщина, хорошо, что она попала в Германию по программе реабилитации. Было бы жалко упустить такого хорошего повара.— Сколько времени?— Почти семь. Мне на работу к десяти, тебе к одиннадцати, так что можно не торопиться, — на это рука русского змеёй ползёт по голой коже живота, намекая. Очень намекая.— Нет, — отвечает на этот намёк Людвиг, на деле же подставляясь под начавшуюся ласку. На поцелуй к тонкую косточку ключицы он реагирует тихим стоном.— Да, — горячо выдыхает Россия, замирая как кролик, когда его немец перелезает к нему на бёдра, упираясь рукой слева от головы Ивана. — Ты великолепен, — шепчет он, оглаживая по-настоящему великолепные бёдра, едва не ощущая, как под кожей по венам течёт тёплая кровь. Она горяча, но Германия истинно-холодный, даже несмотря на неё. Он всегда холоден, но только не наедине со своим мужем. — Mein Reichsführer. Mein Herz, meine Sonne und mein Blut.Людвиг на это опускается, мягко целуя чужие губы, ласково пройдясь по нижней кончиком языка, чтобы после поцеловать уже по настоящему, игриво борясь за право вести, которое он с чистым сердцем отдаёт Брагинскому. С каждой секундой тело распаляется, а бёдра, подконтрольные подсознанию, плавно начинают двигаться, притираясь ближе к наливающемуся возбуждением члену, скрытому слоями ткани. Россия, ограниченный в своём обожаемом праве оставлять следы, тихо выдыхает, пытаясь потянуться вслед за своим ухмыляющимся немцем.— Wo sind die Handschellen? — спрашивает он, обнажая острые зубы. — В тумбе?— Что же я такого сделал, чтобы меня приковывать к кровати?— Для профилактики, — отвечают Ивану, на что тот двигается на постели, садясь и потягиваясь к тумбе, вытягивая за ручку первую полку. — Но я буду с тобой играть вечером, чтобы ты не опоздал. Кто-то ведь точно спрашивает у тебя, в какие мы с тобой играем постельные игры и используем ли полицейские вещи, по типу наручников.— Постоянно интересуются. Думаю, они просто завидуют, что мне достался такой... шедевр, — очередная благодарность Рихтеру в этом плане. Будь на его месте кто-нибудь другой, о рассказах про их с Людвигом отношения пришлось бы забыть, но тут очень повезло. — Некоторые даже думают о том, как им совратить рейхсфюрера СС.— Глупцы.— Полностью солидарен.В дверь спальни тихо стучатся, а затем дверь приоткрывается, и небольшом проёме виднеется чужая взъерошенная макушка. Управляющий пришёл их проведать, потому что странно, что герры так долго не выходили из спальни.— Entschuldigen Sie bitte für die St?rung. Geht es euch beiden gut? — Иван на это отмахивается рукой, и парнишка тут же исчезает. — Я не понимаю, зачем так много слуг. Да и охрана...— Многим я не по душе, ты же знаешь. И ты тоже многим не нравишься, особенно криминальным умам и остальным русским.— А мне всё нравится. Мы вместе, свои функции едва ли выполняем и живём обычной человеческой жизнью, — Брагинский улыбается. — Как насчёт после Рихтера стать фюрером? На веки вечные. А я буду вечным генерал-майором.— Хватит обманывать, — просит Людвиг, всё же возвращаясь к понравившимся действиям, вновь совершая толчки в воздух. — Дослужишься ещё до своего лейтенанта****, — он запрокидывает голову, скрывая улыбку, но не громкий выдох, когда Россия толкается в ответ, задевая нескрываемый нижним бельём стояк. — Ммм...Иван на это ведёт руками от впалого живота и вверх, до вздымающейся под жаждой воздуха груди, ласково поглаживая скрытые кожей мышцы, едва касаясь манящих сосков. Он ждёт, когда его немец скажет нужные слова, чтобы получить сполна. Тот вместо этого упирается ладонью в чужую грудь, тихо постанывая от такого подобия бесконтактного секса и пытаясь свободной рукой хотя бы расстегнуть эту помеху.— Ваня... — наконец-то говорит нужное Германия, на что его опрокидывают на простыни, грубо целуя и стягивая мешающуюся тряпку, после разбираясь с собственной ширинкой. Немец на грубость реагирует соответственно: вцепляется пальцами в чужие плечи, краем глаза наблюдая, как Брагинский недолго роется в тумбе, вытаскивая оттуда презерватив. Людвиг на это довольно урчит в чужую шею, расставляя ноги чуть шире.— Ты не представляешь, как я хочу тебя, — шепчет Иван, мягко проходясь по влажному возбуждению своего сокровища. Тот на это двигает бёдрами, толкаясь в образованное пальцами кольцо, запрокинув от удовольствия голову.— ...Ich brauche Johan Krautz! Sofort!— Entschuldigung, aber er ist besch?ftigt. Sie k?nnen ihn sp?ter kontaktieren.— Ich brauche dringend!Дверь в спальню распахивается настежь, и на пороге резко останавливается запыхавшийся и красный, как рак, от недовольства мужчина, который, впрочем, резко бледнеет, когда видит причину, из-за которой его хотели остановить. Бедняга управляющий на это белеет ещё сильнее, понимая, что ему влетит за это, ведь он отпустил охрану на пару часов сна, что и дало этому... господину возможность пройти в дом.Людвиг, ни разу не стыдясь, прикрывает самое сокровенное краем простыней, легонько пихая Брагинского, на что тот недовольно выдыхает, быстрым движениями приводя себя в порядок, а после резко поворачиваясь в сторону незадачливого — Германия усмехается на эту мысль — смертника. Иначе он никак не может назвать человека, которому очень срочно что-то было нужно, причём настолько, что он аж вломился в чужую спальню.— Герр Крауц, Вы сказали—— Сейчас я скажу Вам, — говорит Россия, и в его голосе дребезжит замёрзшая кровь, сталь и смерть. Очень пугающе, но в то же время сексуально, немцу нравится, — что у Вас есть несколько секунд, чтобы извиниться передо мной и моим мужем. После нам с Вами уже не о чем будет разговаривать.— Герр Крауц, я пришёл сюда не извиняться, а сказать Вам, чтобы Вы выпустили моего сына. Мне плевать, что у Вас здесь происходит, мне нужно, чтобы Вы приказали его освободить.Людвиг тихо смеётся, легко прикрыв улыбку ладонью, глядя на идиота взглядом, которым смотрят на душевнобольных. Приходить к генерал-майору только лишь за тем, чтобы освободить незадачливого сынка... Причём не в управление, не в кабинет, а прямо домой к нему, в спальню. Кто он вообще такой? — Вань, у меня для тебя есть замечательнейший приказ, — Брагинский на это недолго смотрит на своего немца, а затем переводит взгляд на смертника. — Я могу сказать, что сейчас он покушался на тайну личной жизни, вполне возможно, будет угрожать расправой должностному лицу и предлагать взятку. Справишься?— Да это... Нельзя так! Вы кто такой, чтобы такое приказывать?! Вы знаете, кто я?!— Неправильный вопрос. Но на первый я, пожалуй, отвечу, — Германия тянется на кровати, не избавляясь от ухмылки. — Людвиг Крауц, рейхсфюрер СС, если Вы не знали. А ещё Вы в моём доме, и проникли Вы в него силой.— Und jetzt werden wir reden, — рычит Россия, — акцент неприятно режет слух — вставая и хватая неудачника за плечо, выводя из комнаты. — Nennen Sie diese Idioten! Wo zum Teufel ist die ganze Wache dieses beschissenen Hauses?! — его сокровище на это прикрывает глаза, не вслушиваясь в речь, поворачиваясь на бок и обнимая подушку. Приятно. Ощущение лёгкой вседозволенности и превосходства радует, даря ощущение внутреннего тепла. Ему некажется, что он и должен быть здесь, в своём маленьком почти идеальном мирке, стоя на одной ступени с правильным лидером и своим русским. Это не кажется сном или бредом, просто реальностью, в которой всё пошло по нужному пути, не ломая сердце и разум. Идеальное.Если бы у него был выбор, то он точно бы остался здесь. Да, здесь он в своей стране, которая ранит, но, в то же время, он находится в нужном месте, меняя страну к лучшему. Никакого расизма, никакого обилия насилия и стандартов расы. Простая страна, в которой о жителях заботятся, не глядя на цвет их кожи, язык или кровь.И Иван здесь, рядом. Его не разрывает ощущение неправильности или надобности где-то там, ведь теперь их страна едина и он нужен здесь. Он нужен Людвигу, а Людвиг нужен ему. Да и сам Брагинский не выглядит недовольным, несмотря ни на что.Пожалуй, можно поспать ещё немного...