Dualitat (1/1)

Домой Людвиг возвращается с тяжелым сердцем, хотя некая отдушина всё же есть, но незначительная. Дети рядом не успокаивают, даже наоборот, Германии становится страшнее за них. Иван же в это время стойко сохраняет спокойствие, выслав автомобиль в Москву — точнее, из Москвы по нужному адресу, — чтобы Святозар смог приехать. От идиотского предложения они отказались сразу, как только приземлились в аэропорту.И всё равно паранойя не отпускала немца ни на секунду, накатывая волнами, — нет, настоящим цунами — под вечер. Он не мог объяснить это ничем, кроме как запрещённого ему стрессом. Даже несмотря на уверенность в том, что Маша, Максим и Софа останутся с ними, лёгкая паника никуда не девалась, но Людвиг пытался вести себя так же, как и прежде. Пройдёт само.Съездить к ?родителям? младенцев пришлось, чтобы чётко расставить все точки над ?i? и дать им понять, с кем именно они связались. Те оказались прожжёнными пьяницами с характером истинного быдла, постоянно перемешивающих нецензурную лексику, мерзкие фразы и нормальную речь, чем вызывали лютое желание уйти от них подальше. И с этим можно было бы прийти в опеку, ткнув им пальцем на это, но было очередное ?но?. Условия для детей были, один даже спокойно жил в двухкомнатной квартире, в которой всё было чисто, и, несмотря на долгие запои, деньги у них были, что... выводило из себя.Даже не так, заставляло разум в горячечном желании подставлять картинки, где он с влажным и чувственным хрустом прокручивал чужие головы до тех пор, пока измученный мёртвый позвоночник не ломался с громким хрустом, заливая все липкой тёмно-красной кровью. Противно, гадко, но всё равно мозг не избавлялся от этого, всё чаще и чаще подкидывая саму идею в любой угодный момент: варка кофе, сон или простые водные процедуры.Таким дёргающимся в судорогах темпом подошла суббота, о которой они с Иваном не хотели и думать, но которая была неизбежна.Брагинский относился к этому всему с той же полуулыбкой на губах, успокаивающими фразами и честными заверениями, что всё будет в порядке. Настолько уверял, что даже позволил себе из погреба достать Шато Лафит 1787 года, правда, сам Россия выпил лишь стакан, смешно объяснив это тем, что ему ещё ехать. Смешным это было и казалось по той причине, что, выпей он хоть две таких бутылки, промилле алкоголя в крови было бы всё равно равным нулю.— Вернусь ровно в полночь, — обещает Иван, ласково целуя Людвига в дробящий болью висок. То ли алкоголь, то ли нервы уже ни к чёрту настолько, что болит всё, везде и всюду. — Не скучай.— Не буду. У меня здесь неплохой алкоголь и целый холодильник разной вкусной еды, — ухмыляется Германия, делая очередной глоток. Вино... горчит на самом кончике языка, на корне превращаясь в сладковатую воду. — Гилберт уехал на съёмную квартиру вместе с Машей, Ольга и Родерих ушли в кино и, вероятно, домой вернутся завтра, а Макс с Софой спят. Так что можно сказать, что я в доме остаюсь один.— Не съешь все сладости, потом зубы будут болеть, — Брагинский быстро надевает пальто поверх деловой рубашки, сминая белую ткань в неприличную складку, которая разгладится позже. Россия специально оделся по заветам Гилберта: рубашка, джинсы — слава Богу не дырявые и почти чёрные, — и обувь наподобие кед. Не вырвиглазно, даже вполне неплохо, но будь его воля, Иван бы оделся иначе. — Люблю тебя.— Иди уже, не на войну уходишь, — фыркает Людвиг, легонько отпихивая своего русского за порог. Он понимает, что Иван не хочет уходить, ему и сама идея куда-то ехать не нравится, но уже поздно что-то менять. — Буду ждать.Россия широко улыбается, машет рукой, а затем всё же усаживается в заведённый мерседес, мягко выезжая с участка.Германия остался один.Не то чтобы это его хоть как-то напрягало, наоборот, он мог по-подростковому взросло делать всё, что захочет, оттого он достал бокал побольше, вытащил из холодильника упаковку куриных ножек, быстро выполнил все предписанные действия на упаковке с приправами и закинул их в духовку на тридцать минут. Под первый — второй с натяжкой — бокал вина он успел найти неплохой фильм в киноколлекции, полностью игнорируя любые мысли. Те, что странно, даже не пытались сообщить о себе, выдав какую-то подзабытую мелодию юности, что преспокойно крутилась в голове всё время, непринужденно проводимое немцем.Духовка вежливо-громко сообщила о готовой еде, которую Людвиг аккуратно переложил в тарелку, добавив соус — на деле, обычный кетчуп, — и спокойно сел за просмотр фильма. Ничего необычного, среднестатистическая советская комедия про любовь. Занятый экраном, он даже не заметил, как кончился второй и третий бокал вместе с половиной куриного мяса, а после захотелось чего-то сладкого, с обязательными двумя столовыми ложками сахара, или, если уж быть более точным, пятьюдесятью граммами. Заодно, пока мороженое готовилось, — покупное только на случай будней, на маленьком отдыхе можно и самому сготовить, — Германия проверил спокойно спящих детей и ткнул радионяню, которую купила Украина специально, чтобы их услышать в случае чего. Звукоизоляция на высшем уровне, так что даже детские вопли не слышны от слова совсем. Очень полезно, но только в спальне.— Как это вообще называется? — думает Людвиг, случайно пихая кусок собачьей пентаграммы, на самом деле, просто собаки легли в подобие круга, вытянув лапы навстречу, что выглядело как попытка призыва кого-нибудь, а не сон. — Ну, вы хоть чистые.По возвращению в кинозал он наблюдает Бисквита, укравшего себе целую куриную лапу. Кот на хозяина реагирует поистине кошачьим испугом, а после вгрызается в мясо до самой кости. Германии, честно, даже наплевать. Ну, съест он на одну ножку меньше, и что? У него мороженое есть, так что всё в порядке. Яванез был с этим полностью согласен, оттого преспокойно поедал добычу, издавая кошачьи радостные звуки, больше походящие на недовольство вперемешку с гневом.На пятом бокале Людвиг решает остановиться. Не потому что хочет, а потому что бутылка кончается и нужно идти за новой, что он и решает сделать. Правда, дорога до погреба с какого-то чёрта оказывается кривой и резко уходящей влево, отчего его уносит в противоположное направление, где он ударяется плечом, ощущая подкатившую к горлу тошноту. На это ему вновь приходят мысли, вдобавок напомнив прогорклым воспоминанием из прошлого, когда подобное повторялось из раза в раз.От всего этого резко навалившегося его премерзко выворачивает прямо на пол, и он едва удерживает себя от того, чтобы отправиться туда же, на пол. Приходится сползти по стенке, ощущая, как в голове работают отбойные молотки, раскалывающие черепную коробку по тонким швам. Это с чего же ему так плохо? Не похоже на алкоголь, но...С этой недооформившейся мыслью приходится встать, неуверенно опираясь о стенку, и, пошатываясь, идти в ванную, к аптечке, чтобы достать хоть какие-то сильно действующие препараты от головной боли и всё ещё не прошедшей тошноты.Паранойя ехидно подмечает, что ему могли подмешать что-нибудь, но сил выгнать её нет.&&&Иван недовольно, даже скорее неодобрительно, смотрит на огромную толпу людей, которые пьют, веселятся и полностью оправдывают сорокалетний юбилей одного из чиновников, пригласив девиц лёгкого поведения, некоторые из которых пытаются лезть к нему, но быстро отправляются ловить более крупную и послушную рыбу.Ему полностью, совершенно и безоговорочно не нравится то, что происходит. Идиотизм клинический, непонятно, зачем его пригласили. Для того, чтобы он просто постоял в углу рядом с дверью на балкон? Если да, то это даже противно, как и всё происходящее.— Здравствуй, — нежданно-негаданно к Брагинскому подходит, плавно виляя бёдрами, девушка в платье с таким объёмным декольте, что даже удивительно, как грудь держится в платье, хотя, будучи честным и прямолинейным, Россия может с уверенностью сказать: одно движение — и всё всем станет видно, так что этой девице стоит быть поосторожнее. — Почему ты тут стоишь один-одинёшенек? Может, тебе нужна компания?— Нет, спасибо, откажусь, — девушка на это слегка хмурит бровки, подманивая официанта к себе пальцем.— Ну, может, — она аккуратно, даже уж слишком отчётливо театрально, забирает с подноса два бокала с шампанским, протягивая один из них Ивану, — хоть немного расслабишься?В ответ на это на неё смотрят с лютой смесью подозрения, наплевательства и совсем чуть-чуть заинтересованности в плане общения. По крайней мере, эта леди не пытается сразу на него напрыгнуть, просто потому что он тут стоит и если уж совсем просто, то существует.Бокал Россия берёт, едва касаясь пальцами чужих.— Видишь? Ничего страшного я тебе не сделала.— Очень интересная попытка войти в доверие, но у Вас не получилось, — несмотря на это, они преспокойно чокаются, а девушка не выглядит так, будто он сломал её ?коварный? план своими догадками. Небольшими и несложными, потому как на большее он и не способен в таком окружении. Если подозревать каждого в чём-то, то можно сойти с ума раньше положенного времени. А безумие ещё даже не маячит на горизонте.— У меня даже нет никаких мыслей насчёт этого. Просто я увидела, что вам одиноко, и решила составить компанию, — она смотрит на остальных гостей, искажая полуулыбкой покрытые нежно-розовой помадой губы. — Все они здесь себе на уме, пытаются заставить остальных играть по их правилам, а после выкидывают людей, как использованный материал. Но ты на них не похож.— Удивлена? — спрашивает Иван, а в голове что-то намекающе щёлкает, но понять, что именно, ему не удаётся. То ли музыка мешает, то ли это что-то совершенно неважно. Русский даже не предпринимает попытки помочь этому оформиться в мысль, потому что бесполезно это — любое подобное действие лишь откинет подальше зарождающееся нечто.— Немного. Ты... необычный. Очень сильно отличаешься от этих... — девушка на долю секунды замолкает, прикусывая нижнюю губу. — Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что они — тупицы и идиоты, все поголовно.— Тут я соглашусь, — Брагинский беззвучно фыркает, делая очередной глоток игристого вина. — Мы так и не представились друг другу.— На этой вечеринке настоящие имена никому не нужны. Все друг друга знают, но здесь проявляются другие стороны личности. Можешь звать меня Атэ*. Своё можешь мне не говорить, я и так его знаю.— И почему же так?— Ты тут самый известный, но никто не говорит почему, а я люблю загадки, — Россия даже немного этому удивляется, но молчит. Раз уж Атэ не хочет говорить, то пускай. — Принести ещё шампанского? — она легонько двигает подбородком на пустой бокал в чужих руках. — За хорошей беседой много чего можно не заметить. Например, отсутствие алкоголя. Я скоро вернусь, — Атэ плавно вытягивает бокал из его рук, быстро исчезая среди толпы.&&&— Дай сюда эту чёртову бутылку!— Ты не забыла про наркотик? Без него всё полетит к хуям, да и полетит, если ты перестанешь заговаривать ему зубы.— Знаю я всё, знаю. Нормально всё будет, он либо тупой как пробка, либо слишком доверчивый идиот.— Лучше чтобы и то, и другое. Шансы выше. Не забудь, это надо выпить ему полностью, весь бокал. И тогда он твой, сама разберёшься.— А иначе что? Он свернёт мне шею?— Не веришь, но да. Шею свернёт, голову оторвёт, руки-ноги туда же. Он тот ещё поехавший.— Ха! Идиотизм. Обычный человек на такое не способен. Ну, всё, мне пора возвращаться, будет премерзко, если он свалит, пока я тут с тобой общаюсь. Adiós amigo.&&&Людвигу становится легче после половины баночки обезболивающего — название он не запомнил и не собирается, — и бутылки бренди напополам с виски. Голова перестаёт болеть, покрываясь изнутри белым туманом алкогольного опьянения. Причины, зачем он это делает, Германия не находит, решая, что ему это ни к чему. Сколько он уже не позволял себе пить больше положенного стакана вина или кружки пива? Максимумом была двухлитровая бутылка последнего, после чего его ждала мучительная расплата за подобное, но сейчас ему наплевать. Таблетки он больше не пьёт, не хочет пить, хочет хоть немного перестать чувствовать себя ущербным. Все из войны вышли целыми, некоторые — чуть меньше, но всё же, а он... Он развалился и стал настоящим инвалидом на несколько лет. Противно, омерзительно, глупо и очень—очень больно.Иногда подобному нужен выход, сейчас подходящий момент. Держать всё в себе слишком сложно, а взваливать это на кого-то, тем более Ивана, не хочется. Людвиг же сильный, сам справится. Справлялся же до этого как-то, отставляя Россию и брата немного поодаль, чтобы не видеть в их глазах сочувствие и желание помочь. Гилберт всё ещё не знает, что его младший братишка принимал наркотики в огромных дозах, был изувечен командованием и сломлен Второй мировой войной. Но сейчас это не важно, важен лишь алкоголь, фильм и что-то ещё. Главное, всё же не потерять самоконтроль, он ведь не ребёнок, а вполне взрослая, пережившая страшные вещи Страна.Но лучше всё же притащить из погреба что-нибудь покрепче, чем простой бренди. Например, водку.Ещё лучше — если несколько бутылок ?Братислава Спиритус**?&&&Атэ уверенно болтает с Брагинским, быстро находя нужные для диалога темы, даже не думая поглядывать на медленно пустеющий бокал. Её не волнует время, его предостаточно, главное, чтобы всё сработало и она смогла получить за это деньги. Ничто не делается за просто так, никогда и нигде. На указанную сумму она вполне сможет свалить из этой проклятой всеми Богами страны и жить припеваючи где-нибудь в Америке или Европе. Единственное — нужно сделать всё по плану.— Я бы хотела тебя попросить об одном простеньком одолжении, — начинает Атэ, на что Иван слегка помутневшим взглядом смотрит на её лицо. — Пойдём со мной.Россия послушно следует за ней, ощущая нарастающую во всем теле напряжённость и... желание? Точно его, и сознание, будто тоже поняв это, подкидывает множество картинок, но все они смешиваются во множество разноцветных пятен, которые невозможно определить. Девушка ведёт его мимо толпы, утягивает в какой-то коридор, где аккуратно, с лёгкой грубостью, упирает спиной в стену, смотря горящими смоляными глазами. Иван на это громко сглатывает, ведя взглядом по женской щеке, вниз, по красиво выделяющейся челюсти, и ещё ниже, по тонкой шее к декольте. Только сейчас он замечает, как сквозь ткань можно заметить подтянутую грудь и как слегка выделяются под шелком соски. В голове появляется резкое желание стянуть это мешающееся платье, чтобы коснуться вожделенного тела. Сжать нежную плоть в ладонях и...— Хочешь меня? — говорит она это обычным, может, чуть низким голосом, но слышится похотливый мёд, горький и ядовитый. По взгляду Ивана Атэ понимает всё и скидывает тонкую преграду с плеч, позволяя платью стечь на пол грациозным водопадом. Брагинский на это хватает её за плечи, резко впиваясь поцелуем в чужие губы, разворачивая девушку к стене. Ладони грубовато проходятся по коже живота, резко взмывают вверх и пальцы обхватывают левую грудь, чувственно сжимая сосок.Сознание бешено паникует, пытаясь достучаться до идиота-хозяина, чтобы напомнить ему о том, что он занят, что эта шлюха ему не нужна, ему нужно домой, но организм всё это посылает далеко и ещё дальше, занятый идеальным женским телом. Подмешанное плавит кровь, заставляя её вскипать и стекать в самый низ живота, скапливаясь там возбуждением, чьё проявление болезненно упирается в ширинку джинсов.Атэ уверенно хватает его за руку, направляя к кружеву нижнего белья, желая получить немного иной ласки. Ей нравится, что всё идёт по плану, Брагинский ведёт себя как озабоченное животное, желающее только секса, и не обращает никакого внимания ни на что другое.?Идиот, блядь!? — кричит разум голосом Гилберта, и Иван на минуту даже приходит в себя, осознавая. Оттого и резко убирает руки, отходя назад на три шагами. Он же только что почти... Если не уже. Для себя он уже изменил. Настоящий, правдивый и вполне существующий полный идиот.Девушка смотрит на него со смесью страха, особенно, когда он сжимает кулаки, но вместо того, чтобы ударить её, Россия быстро разворачивается и уходит, едва удержав себя от того, чтобы хлопнуть входной дверью. Наркотик в крови пытается вновь захватить тело, и его стараются задавить в зародыше, проворачивая ключ в замке зажигания. Мозг будто бы плавится, а желание никуда не девается.Ему нужно домой.&&&— Ты что?!— Я... я не знаю как он... Он же был в моей власти, он хоте—— Дура! Теперь нам обоим не сохранить свои жизни. Идиотка! У тебя была простая цель: заставить с помощью наркотика трахнуть тебя, чтобы у нас — у них! — был способ шантажа. А ты ни хера не сделала. Нас грохнут!— А если... если мы их обманем? Они же ничего не узнают, у них нет средств для этого, только наши слова.— Ты сов-! Подожди-ка... а это идея...&&&Брагинский кое-как доезжает до дома, едва не сбив несколько фонарных столбов и, всё же, не нарвавшись на патруль дорожной полиции. Мышцы бьёт судорогой, а ключи выпадают из дрожащих пальцев и из-за отсутствия терпения он просто давит на дверную ручку до хруста сломанного замка. Наплевать. Совсем наплевать.— В-ваня..? — в коридоре появляется Людвиг, крепко опирающийся о стену, потому что ноги уже не держат, а сознание на несколько секунд укатывается во мрак. — Ты приеха- мхм!Германия прерывают грубым и диким поцелуем, вылизывая его рот, мягко, но в то же время больно, лаская язык языком, перенимая вяжущий вкус алкоголя. Немец на это упирается ладонями в чужую грудь, ощущая, как его за талию до воображаемого треска позвоночника. Больно. Не из-за этого, а из-за чего-то... другого.Иван на это лишь на секунду разрывает хватку, чтобы стянуть мешающееся пальто и содрать рубашку, сорвав пуговицы с положенных мест, на что те громко падают на пол, рассыпаясь в разные стороны. Людвиг мычит в поцелуй, ощущая сковывающую лёгкие нехватку кислорода.— Ваня, пре—Его попытку сказать прерывает очередной голодный поцелуй, и он замечает расширенные зрачки своего русского. Неужели, он что-то принял? Да быть такого не может, это же его Ваня, не терпящий никакие наркотики, он не мог. Россия прикусывает чужой язык, слизывая выступившую капельку крови, а затем сползает укусами вдоль всей шеи на плечи, оставляя за собой любовные гематомы.Ладони ползут под домашнюю одежду, ласково нежа горячую кожу, после медленно поднимаясь к груди. На такое касание алкоголь шипит в крови множеством пузырьков, отпихивая рассудок и его рассуждения к чёрту, позволяя Людвигу самому коснутся твёрдых мышц Брагинского, проводя кончиками островатых ногтей невидимые линии. Но ему всё ещё неприятно и совершенно не хочется того, что хочется Ивану, но, кажется, тому на это плевать совершенно.Неужто именно это он подразумевал под местью? Если да, то...— Хва- — очередную попытку грубо прерывают очередным укусом, на который Германия вскрикивает, прикусив губу. — Мне не—Тихое рычание заставляет ноги окончательно подогнуться. Теряется всякое желание напрячь мысли, отчего он едва не падает, но его удерживают, мягко опуская на ковёр цвета свежей крови. Людвиг хочет что-нибудь в конце концов сказать, но его русский на это ласково-грубо гладит напряжённые соски, сползая на них поцелуями, проходясь языком по нежным бусинам.— Meine... — шепчет между лаской Брагинский, опуская левую ладонь по животу вниз, оглаживая видимый бугорок на домашних штанах. Германия пихается — Иван сжимает слишком сильно, на грани с болью, которой и так много. С него сегодня достаточно.— Ваня... — Россия поднимает голову, смотрит с секунду, а после резко бросается, вновь впиваясь поцелуем. Он выгорает, сгорает, но инстинкты периодами прерываются волей тела, которое не хочет вредить, только желает нежное и чувственное тело под собой.Людвиг жмурится от прошибающей боли, которую приносит не русский, а сама голова, раскалываясь на множество мелких стеклянных кусочков, воображаемо раня плоть до кровавых царапин на внутренностях. Ему не хочется, не сейчас, по крайней мере, хотя бы дать ему пару минут, чтобы вновь принять обезболивающее, наплевать, что нельзя и что ему может стать хуже от такой дозы.Но его не отпускают, продолжая полупринудительно ласкать, мешая обрывки немецкой речи и животных звуков.&&&— Ван-ня-ах... М-мне б-больно... хватит!Всхлип.— Прекрат-ти..! Стой!Всхлип.— Мне больно...Ещё один.— ...Хватит...