Klein bis gross (1/1)

Следующий день саммита проходит в уже более спокойной обстановке, хотя некоторые Страны всё ещё стреляют взглядами в сторону России. В цветных омутах сияет смесь паники, страха и уважения, хотя последнее всегда есть но, чаще всего, оно столь наигранно, что Людвигу даже неинтересно.Единственное, что хоть как-то привлекает его внимание, исключая ладонь Ивана на бедре и документы, это Англия, слегка — наглая и беспросветная ложь, вы только посмотрите на него, — красный и постоянно дёргающий воротник рубашки. Обратив внимание на одно из таких движений Германия углядывает самое занимательное, что он мог заметить в своей жизни.На шее Артура, почти прикрытой воротником, выделяется нежно-бордовым цветом засос.От такой неожиданности Людвиг взглядом обращается к сидящему близ Великобритании Франции. Тот ехидно смотрит на то же место, что и немец, а затем широко улыбается, ведя левым плечом. Ясно. Он тут не при делах.Тогда становится ещё интереснее, кто это. Если это простой человек, то никто особо не осудит, даже пожалеет по десятку-двум причин. Первой из них выделяется бессмертие. Люди живут максимум сто с чем-то лет, некоторые — те самые, у которых рождаются Страны, — живут сто пятьдесят. Больше живут только Деревни — пять сотен лет, и им придёт замена. И так по возрастанию, пока цифра не станет перевёрнутой на бок восьмёркой. Обидно даже, именно этот фактор убивает отношения с человеком, ломая прелестное ?до конца дней?.Так что у них остаётся только временные романы, так как не каждый и не каждая согласится строить отношения с существом, которое живёт намного дольше, чем он или она. Но исключения есть. У Германии оно прямо перед глазами, когда он дома.Интересно, Гилберт по ней скучает? Наверное, да.От мыслей о грустном Людвига отвлекает задвигавшийся Брагинский, более удобно уложивший ладонь ближе к паху, на что немец дёргает ногой, заставляя сместить её ниже и подальше. Брюки — не та одежда, за которой можно спрятать стояк. Такие казусы очень плохо повлияют на них обоих. На кого-то экономически, на кого-то физически — простой пощёчиной. Профилактика домогательств обязательна раз в полгода, а то Россия слишком уж заигрывается.?Шаурмы хочу?, — вздыхает Германия, вслушиваясь в слова Канады. Что-то про состояние, деньги, кризис и отношения к современным реалиям у населения. Всё не то чтобы хорошо, но и не так уж и плохо. В общем, как обычно. ?С этим... Как его? А, кетчунезом?.Даже весело становится от того, что на его лице сохраняется маска сосредоточенности даже несмотря на то, что ему в этом даже немного мешают. В последнее время саммиты надоели, в особенности из-за Америки, который тыкает пальцем в сторону Ивана, постоянно обвиняя его во всех грехах. Машина не завелась? Брагинский виноват. Ногу подвернул? Брагинский виноват. Молоко прокисло? Опять же Брагинский виноват. И в огромном госдолге — о котором Альфред очень не любит говорить, — тоже виноват Россия. Только вот... не Россия должен сам себе деньги. Много денег, если быть точным, то сто тридцать два миллиарда долларов. И некоторую сумму американец должен и самому Людвигу. На каких только трюках Америка держится на плаву? Ах, да. На тычках в чужую сторону мирового гиганта, занимающего одну шестую всего земного шара.Будто бы услышав, ?одна шестая земного шара? поворачивается и радостно улыбается, становясь похожим на гиперсчастливого щенка. Если бы Иван мог, то он бы всему миру свою любовь показал, но есть некоторые ограничивающие факторы. Один из них и есть вся русская любовь, втиснутая в маленькую фигурку немца.— После саммита за вкусностями? — Германия на это довольно щурится, не особо удивляясь проницательности Брагинского. Только он умеет видеть своего немца насквозь, зная, что ему нужно. Очень помогает, особенно тогда, когда тот не очень доволен или даже зол.— Liebe dich, — фыркает Людвиг, на что Россия ещё шире улыбается, привлекая внимание. Япония дёргает Канаду за рукав, обращая его взгляд на сидящую парочку. Сакура рада но, будь её воля, она бы согласилась с Гилбертом в том, что Германия мог найти себе кого-нибудь получше, чем... это. Но это не она решала, в кого её друг должен влюбиться, раз любит, так пусть. Это не её дело.Как там говорится? ?Любовь зла — полюбишь и козла?? Кажется так. По крайней мере, эта самая Любовь — довольно подслеповатая дама*.Остальные Страны полностью игнорируют радостного Ивана, привыкли уже. Сложно не привыкнуть, когда такое почти на каждом саммите. Лабрадорово счастье. Хотя... На самом деле, чаще всего Брагинский ведёт себя более собранно и уверенно, наверное, всё же это из-за понедельника и желания закончить саммит поскорее. Во-первых, у них ребёнок почти что один — Гилберта можно считать за большого ребёнка, — а во-вторых, всем хочется поскорее вернуться к своим делам.Никто не догадывается, что ребёнка экс-Пруссия увёл на осмотр достопримечательностей Лондона, пока погода хорошая. На пару-тройку часов, чтобы всё показать, объяснить и даже купить какой-нибудь сувенир, раз уж Маше так нравится. Так что времени у них с Брагинским предостаточно, но не на нужную их телам вещь под названием ?секс?. Будь у Ивана нрав помягче, то было бы проще и они бы управились за такое время, но это же Россия...Под печальный выдох Людвиг не замечает, что его предупредительный пинок воздуха проигнорировали, начав поглаживать с лёгким нажимом пах. Нутро сразу же вспыхивает радостью внимания, после, получив волну негодования, поуспокоившись. Но на тело это не влияет, кровь приливает к покрытому вниманием органу, заставляя его медленно приподняться.Германия сглатывает, пытаясь снизить возбуждение мыслями про что-нибудь противное. Под это описание подходят пауки, много пауков. Восемь лапок, шестнадцать лапок, ещё больше лапок, маленькие волосатые тельца и огромные хелицеры... Не работает, лишённый сексуального внимания организм подкидывает совершенно другие картинки, воспоминания. И среди них один лишь только секс. Огромное количество секса. Секс на природе, секс на пляже, секс в бане, секс в машине, секс в постели, секс в душе... Секс, секс, секс. Одни лишь половые акты, от которых член окончательно встаёт, пачкая нижнее бельё предэякулятом.?Gott...? — мысленно шепчет Людвиг, дёргая бёдрами. Иван на это едва заметно выгибает бровь, опуская взгляд вниз, а затем, засияв искрами довольства, расстёгивает ширинку, заползая ладонью под боксёры, сжимая возбуждённый орган, выбрав медленный темп движений. ?Verrückter Perverser?.Брагинский точно сумасшедший, потому что если их заметят — а их точно заметят! — то проблем они не оберутся. Особенно сам немец, ведь именно ему сейчас мастурбируют под столом в зале на "важном" собрании. Это было бы ещё ужаснее, чем есть, пока на Германию не обращают внимание.— Крауц, у тебя всё в порядке?— Да, — вполне обычно отвечает Людвиг, даже дыхание не сбивается. — А что?— Ты какой-то красный.— В комнате просто жарко, Англия подтвердит, — Артур на это дёргано кивает, убрав руку от воротника, и бурчит что-то похоже на ?солнечно очень?.Россия не меняет выражение лица, а рука, если смотреть со стороны, не двигается почти, так что никто ничего не замечает. Никто даже не подозревает, что происходит на небольшом расстоянии.Ладонь медленно двигается от головки до основания, нежно потирая кожу, особенно уделяя ласку головке, растирая по ней естественную смазку, кончиком пальца оглаживая уретру. Это можно было бы назвать местью за тот минет, но месть нельзя использовать против Людвига за приятное, так что Иван называет это взаимным удовольствием, зная, что его немцу стыдно, страшно, но очень приятно.На очередное движение Германию пробивает судорогой, от которой он сжимает ручку в руках со всей силы, едва не ломая бедный предмет. Единственное, что удерживает его от постанываний, всхлипов и просьб — это контроль дыхания. Только это, иначе бы все в зале увидели бы его в том состоянии, которое видели лишь двое в помещении: Брагинский и Джонс. Второй лишь из-за своего неуёмного любопытства. Хотя, кто знает, может, не только из-за этого, Людвиг всегда подозревал, что Америка тоже немного... необычный.Иван осторожно опускает ладонь ниже, поглаживая подушечками среднего и указательного пальцев шовчик мошонки, заставив немца от неожиданности пнуть стол коленом, а после прошипеть, что он случайно, когда, на деле, ему слишком приятно, и он переключил всю силу мышц на пинок, а не на громкий полный удовольствия стон. Германия ненавидит спонтанный секс в общественных местах. В таких — особенно. Россия на такую лютую смесь ненависти и похоти лишь выдыхает ставший горячим воздух, продолжая свои ласки. Найти бы то место, от которого Людвига выгибает от удовольствия, но пока что и так хорошо.?Маньяк, идиот, дурак?, — награждают взглядом Брагинского, на что тот всё же находит нужное место, заставляя немца прокусить щеку до крови, чтобы сдержать похабные звуки внутри себя. ?Господи, убейся об стену и продолжай?.Продолжение оказывается слишком быстрым, от второго сильного движения с губ срывается выдох, а мышцы стискивает и разжимает оргазменный спазм, выливающийся наружу горячей спермой, которую русский извращенец тщательно собирает в ладонь, после опуская под стол вторую руку, доставая из внутреннего кармана пальто упаковку влажных салфеток, прибирая за собой. Никаких следов, всё, как любит его немец.Германия приходит в себя спустя минуту, недовольно пихает Ивана и шепчет ему о том, что всё же Гилберт прав, нужно было найти себе другую пару. Россия на это только улыбается уголками губ, зная, что Людвиг всё равно бы выбрал его. Без вариантов.Саммит заканчивается ровно через час, когда немец уже просто лежит на столе после своего доклада. У него всё не так уж и плохо, могло бы быть и лучше, но таков мир. К этому можно привыкнуть. Как и ко взглядам некоторых Стран, которые откровенно пялятся на него, просто потому что он не сокрушается о былом и — уже сколько времени прошло, а они всё ещё никак не поймут, — вообще начал отношения с Империей Зла. Ну-ну, не ту Страну Злом назвали, совсем не ту. Хотя Альфред знает, но он сам набил эту шишку. Глупый мотылёк.— Ты мне должен две шаурмы, — говорит Людвиг, потягиваясь. Все уже расходятся, довольно общаются между собой, а кто-то внимательный уже допрашивает Англию о засосе. Почти что норма.— Хорошо, — улыбается Иван.— И прекращай уже домогаться, я на тебя в суд подам. Это Лондон.— Нет, — такая радость в голосе Германию аж корёжит, на что он насупливается и фыркает. — Люблю тебя.— Vlákas. Ki ego se agapo, — отвечает немец на греческом, зная, что его не поймут. Маленькая месть. — Теперь три шаурмы.— А не много ли?— Будешь жаловаться на мой вес, я заберу тебя на сеанс йоги, понятно? И на диету посажу. Будешь питаться солнцем и водой, как твои любимые цветы, — Брагинский немного удивляется, но лишь расплывается в более широкой улыбке. — Договоришься и купишь мне всю шаурму в городе.— Ладно-ладно, — Россия осторожно тычется лбом немцу в плечо, виляя воображаемым хвостом. День очень хороший выдался, настолько, что он переполнен счастьем, которым хочет поделиться, — готов купить тебе весь мир.— Весь мир мне не нужен. Слишком много проблем — решить невозможно, — Людвиг чуть меняет интонацию, — но вот на твои земли я бы согласился.— Прям на все?— По крайней мере на Камчатский край, — Иван долго тянет букву ?м?, понимая сакральный смысл фразы. Очень сакральный, и очень понимает, особенно тогда, когда его немец заканчивает, — он такой... большой.— Ich liebe dich, — шепчет Брагинский. Правда, разум подкидывает ему мысль о том, что Германия не так прост, и каждая его фраза сказана не просто так. — Ich liebe dich so sehr.— Я тоже тебя люблю. Не целуйся, ты всё ещё колючий, — предупреждает Людвиг, грозя пальцем, который Россия аккуратно целует. — Непослушный. Ну точно смесок.— Чей? — Лабрадора и хаски. Бешеный, непредсказуемый, гиперактивный и любвеобильный.— Гав.— Gott... — закатывает глаза немец. Понедельник — день тяжелый. С Иваном этот день становится ещё сложнее, как с настоящей собакой, ей-богу. Но, если уж честно признать, Германия любит, когда его русский так себя ведёт. Это... мило.Да, мило.И немного сексуально.Спустя почти ещё час они спокойно сидят на автобусной остановке, поедая одну шаурму на двоих. Людвиг это называет русской романтикой, позволяя Брагинскому сделать укус. Они не ждут автобус, а просто сидят и радуются, игнорируя взгляды прохожих. Шаверма оказывается не такой уж и плохой, да и угрозы в виде ранее мяукающего или гавкающего мяса в ней нет, что не портит настроение и убирает обязательный звонок в полицию.Но всё же лучшая шаурма только у тех, кто придумал это блюдо. Таков закон мира: подобное всегда немного хуже оригинала.— Мой кусочек курицы, — предупреждает Германия, видя взгляд Ивана, направленный на торчащий кусок мяса. Тот на предупреждение не особо реагирует, кончиками зубами слишком быстро подцепив курицу, отправив себе в рот. Людвиг на это мстит ни разу не щадящим поцелуем, грубо прикусывая кончик русского языка, мстительно царапая нижнюю губу зубами, забирая принадлежащее ему. Где-то сбоку фыркают знакомое ?опять эти гомосексуалы, Господи?, что очень веселит. Будь он более жесток, вместе с курицей он бы отхватил и язык Брагинского, но он добр, вполне сыт, да и обидно будет, если Россия несколько дней будет молчать.— Кусающаяся ящерица, — улыбается русский, делая очередной укус шаурмы. Язык немного побаливает, но это ничтожно на самом деле. — Кровожадная рептилия.— Я предупреждал, — урчит Людвиг, с превеликим удовольствием вгрызаясь в подставленную еду. — Liebe.— Меня?— Шаурму, — отвечает Германия, в противовес словам мягко касаясь губами чужой щеки. Немного шуток, но на самом деле больше всего немец любит Ивана. Очень-очень. Если он говорит иначе, то это злостная ложь. — Но тебя тоже. Немного.Брагинский на это выдыхает, чуть меняет положение на скамье и ласково целует в ответ, не забывая про подкормку шавермой, которую Людвиг, в итоге, игнорирует, пересаживаясь к своему русскому на колени. Взгляд глаза в глаза и лёгкий поцелуйчик в кончик носа заставляют его улыбнуться не пряча клыки. Обычно он прячет свои зубы, чтобы не пугать людей или Страны, но когда рядом этот немного сумасшедший русский, то можно побыть обычным человеком, забыв про остаток тоталитаризма. Очаровательный момент рушит мелодия звонка, отчего Иван лезет в карман штанов, чтобы достать трясущийся гаджет.— Слушаю?— Слушай, я до ваших ебеней добраться не смогу. Мне из Москвы к вам вообще не вариант на машине, я тебе не ты, чтобы не заботиться о бензине, да и дороги полная жесть.— И тебе привет, Святозар, — Святозар Игоревич на той стороне воображаемого провода фыркает, пихая очередную пачку документов в дипломат. У него сегодня очередной суд, так что времени не то чтобы много, но вполне достаточно на звонок. — Посмотрел то, что я тебе отправил?— Ага. Тут даже свежачок в наших делах поймёт, куда покатится суд и присяжные. Но тут у тебя есть я. И кое-какие законы на твоей стороне. Документы-то у вас легальные?— Легальнее некуда, — Германия заинтересованно прислушивается к диалогу, выедая из шаурмы всю курицу и помидоры с огурцами. Интересно, хотя ничего непонятно. — Так что?— Ну, если этот ваш дебил всё же решится на суд, то дело он проиграет. Он не прописан в старом свидетельстве о рождении, по новым документам родители вы, а экспертиза скажет ?пошёл прочь? по первым двум пунктам, — адвокат шикает на подвернувшегося под ноги домашнего хомяка в шаре, едва случайно не раздавив беднягу. — Вот со вторым будет сложнее, если будет. Для начала, дебилов нужно найти, в этом я не помощник, тут полиция. Если обратятся в суд, то придётся ехать разбираться. Детей вы, слава Богам, не крали, так что вряд ли вам предъявят что-либо, тут я помогу.— Спасибо, Свят.— Угу, всегда пожалуйста. Ты шкуру моему прадеду спас, отцу спас, ну так почему бы и мне не спасти твою. Только не забывай, я из Москвы сам — никуда. Тут уже не мои действия в приоритете, только твои.— Я тебя понял, всё сделаю. До встречи.— До встречи, Брагинский, — звонок сбрасывают, и Иван довольно выдыхает. Ну, одной проблемой меньше. Это очень даже хорошо. Не то, что из Москвы Святозар сам никак не доберётся на своей проржавевшей ещё советской ладе; хорошей новостью является то, что Машу у них не заберут. Это самое главное. Ещё бы быть уверенным в том, что и Максима с Софой тоже никуда не утянут, но чёрт его знает. Но так или иначе он никому их не отдаст, даже если придётся перевернуть с ног на голову правительство включая президента.С такими мыслями Россия обращает внимание на довольного и сытого Людвига, догрызающего последний кусочек куриного мяса. После еды хочется полежать, хотя можно и просто посидеть рядом с огромным теплым русским.— Наелся?— Угу... — счастливо тянет Германия, обнимая удобную почти-подушку.— Счастлив?— Почти. — А что сделает тебя полностью счастливым?— Поцелуй, сон, секс и отпуск.— Могу дать тебе только первые два пункта, третий ты мне сам не дашь исполнить, — улыбается Иван. Его немец на это только долго выдыхает, слегка кивая. Ну, да. Нет необходимых вещей для этого, так что придётся подождать. — А отпуск я устрою, как только всё уляжется.— Ладно. Целуй, — Людвиг подставляется под чужие губы, а после довольно вытягивается, вставая. — Теперь домой, спать.Дома от сна Германия отказывается в пользу кофе и присланных по электронной почте документов, на которые приходится отвлечься. Брагинский тоже время не особо теряет и звонит сестре, интересуясь у неё, как она, как дети и как у животных дела. Всё спокойно, вполне мирно, только Берлиц притащил из леса дохлую кошку из соседней деревни, что не очень обрадовало Ольгу и что заставило Родериха упасть в обморок. Непонятно лишь, по какой причине он упал, хотя, по словам Украины, у дохлой кошки не было головы. Тогда всё встало на свои места. Дети же спокойно радуются своим обычным сытым будням, где даже не нужно плакать, чтобы дали еды, и совершенно не холодно, очень уютно и хорошо. Правда, Софу пришлось отвезти в поликлинику из-за заложенного носа, но там всё вполне спокойно, просто последствия долгого лежания на холоде.В итоге, ничего особо угрожающего стабильности, не считая всего произошедшего, что очень радует Россию. На вопрос о происходящем между Ольгой и Австрией, девушка уклончиво отвечает, что всё прекрасно. В голосе сестры Иван слышит самую настоящую радость от которой сердцу становится теплее. Возможно, он даже когда-нибудь станет дядей с такими-то международными отношениями. Если это всё же произойдёт, то это даже мило. Но... переживёт ли такое Гилберт? Возможно. А возможно и нет.Впрочем, загадывать бесполезно, они же не дети маленькие и не сумасшедшие взрослые, требующие скорейшего пополнения популяции посредством фразы ?тебе уже столько-то, нужно рожать? или ?сыночка, тебе уже столько-то, тебе нужна хорошая девочка, которая тебе родит?. Бредовое всё это, они могут не задумываться.Их родственный разговор длится целых полчаса, за это время Германия успевает сделать всё нужное, отзвониться своим, выпить ещё немного кофе и захватить душ, где он остаётся на момент окончания звонка. Всё же приходится перестать говорить, о чём сообщает тихое хныканье детей, чьё время кормления пришло.Россия откладывает телефон, встряхивается и уже собирается пойти готовить еду, как телефон разрывает немного противная мелодия. Очень полезная функция, на самом деле, чтобы всякие неприятные личности были обнаружены сразу с помощью музыки. Под ?неприятными личностями? у Ивана записано всё его правительство, чьи звонки он чаще всего игнорирует, едва услышав мелодию. Не нужно оно ему: очередные приглашения на шашлыки, корпоративы, пьянки и остальное, что Брагинскому очень неприятно. Но в этот раз трубку придётся брать, без выбора. Что очень — очень — противно.— Я слушаю?— Иван Николаевич, — начинают сразу, и Иван почти тут же давит в зародыше желание раздавить телефон. Он ненавидит эти тянущие подлизывающиеся интонации. Второй причиной подавления служит угроза раздавить и сим-карту, что вызовет некоторые проблемы с восстановлением номеров. А их там... слишком много, чтобы вспомнить приблизительную цифры, — здравствуйте. Мы хотели Вас пригласить на—— Я сегодня занят, у меня деловая встреча.— Так не сегодня, а—— Деловой ужин. Занят.— Ну, Иван Николаевич, мы хотели позвать Вас на юбилей, и, прежде чем Вы скажете, что заняты, позвольте сказать, что юбилей будет в субботу.— Я заня—— У Вас нет ведь никаких дел в субботу, верно ведь? — ехидничают на это так, что Брагинский мысленно чертыхается. — Иван Николаевич, Вы не появляетесь на наших встречах, молодые ребята Вас в живую не видели, уже начали считать, что Вы — наша галлюцинация, — из телефона раздаётся тихий смех, будто это правда смешная шутка. — Так что? Приедете?— В Москву?— Ох, да. То есть, нет. Юбилей решили провести в Екатеринбурге, раз уж там родился наш именинник.Россия выдыхает. Мысленно взвешивает все плюсы и минусы, шансы того, что к нему опять пристанут с предложениями о Величии — именно с большой буквы — и более противными историями о врагах. Всяких Америках, Украинах, Сириях и так далее, и тому подобное. Противное всё, если быть проще, легче и сокращать всё, сняв лишнюю спесь. Но каков шанс, что потом ему не предъявят, что он не выполняет свою функцию: встречаться с правительством, хотя бы раз три года. — Ладно. Я согласен. Во сколько начинается мероприятие?— В семь пятнадцать вечера, — отвечают Ивану и, кажется, тот слышит омерзительное довольство в чужом голосе. Будь его воля, он бы дома просидел, вместо того, чтобы мотаться на правительственные пьянки. — Будем очень рады, если с Вами придёт Ваша прелестная спутница.?Они серьёзно думают, что только из-за этого я не присутствую на их шоу?? — мысленно фыркает Брагинский, но вслух произносит другое: — Как она согласится. Если скажет да, то приедем вместе.— Это очень хорошо. До свидания, Иван Николаевич.— До свидания, — Россия не называет человека по имени, быстро нажимая на красную кнопку. — Господи...— Да, Вань? — отвечают сзади, на что русский оборачивается. — Зачем звал?— Хочешь предъявить себя моим идиотам с сжиженными мозгами?— Ммм... — Людвиг прикусывает губу, — Я бы сказал ?да?, но меня твои сожрут, а после выкинут на обозрение всему миру. Так что нет. Опасно это.— Знаю, — Иван подходит к своему немцу почти вплотную, мягко приобнимает за талию и с лёгким налётом недовольства смотрит глаза в глаза, соприкасаясь с Германией лбом. — Как же они мне надоели.— Раньше было лучше, да?— Вполне. Тогда не приходилось заводить специальную вилку для снятия лапши с ушей. И мне не лгали в лицо, что ситуацию исправят, но чуть позже. Нужно им всем на Первое апреля подарить календари с часами, чтобы они научились отличать время и дату. — Раньше я так отзывался о своих, — подмечает немец, полуприкрыв глаза, — Как интересно поменялись мы с тобой местами.— Согласен. Мир такой.— И мы такие, — добавляет Людвиг. — Когда пойдём готовить?— На обед у нас будет...— ... Первое, что попадётся в кулинарной книге. Поэтому я скажу, что рататуй. Хочу его.— А меня? — с надеждой спрашивает Иван, на что его сокровище показывает кончик языка.— Тебя без подготовки очень опасно хотеть, поэтому подождёшь немного.— Люблю тебя. Готов даже притащить тебе твои обожаемые трюфели, чтобы это доказать, — Германия на это тихо смеётся. Трюфели он, если уж честно, не особо-то и любит в сыром виде, но некоторые блюда из них вполне сносны, настолько, что можно даже не пытаться убрать язык в сторону, лишь бы не чувствовать гадкий грибной привкус. Но сама идея ему нравится, тем более эти грибы можно дать попробовать Маше, вдруг они ей понравятся? — Лучше уж купи мне отдых от идиотов, где-нибудь далеко-далеко, чтобы никаких звонков, сроков и людей.— Сделаем, не беспокойся. Только ты и я.— И много вкусных вкусностей, — дополняет Людвиг.— И много вкусных вкусностей, — повторяет за ним Брагинский. — Половину из которых я просто уберу от тебя подальше, потому что тебе их нельзя.— Сволочь, — шипяще урчит слово немец. Обидно вообще-то. Он, может, чипсов хочет, а ему даже в таких ситуациях не позволяют. — Люблю тебя.Россия на это улыбается, довольно стоя в объятиях. Просто так постоять очень даже удобно, всякие пугающие или противные мысли убираются куда-то в долгий ящик. Очень успокаивает, причём их обоих. Если бы так можно было бы стоять вечность, то было бы вполне неплохо, но так не получится, не в мифах они живут, чтобы такое сотворилось. Поэтому сейчас они немного пообнимаются, а затем пойдут заниматься важным делом — приготовлением рататуя. Интересно, когда вернутся двое гуляк-туристов?Главное, чтобы вернулись, потому что если они этого не сделают, то Германия, добрейшей души человек, открутит брату голову за такие фокусы. Он любит, чтобы всё было идеально — или хотя бы приближенно — по плану. Это знают все, кроме собак и иногда Гилберта. И если первым некоторые выходки прощались, то второму не везло от слова ?совсем?. — Знаешь, чего я хочу? — неожиданно спрашивает Иван. На это Людвиг заинтересованно приподнимает голову:— Чего же?— Чтобы всё было хорошо, — звучит немного по-детски, но это на самом деле так. За всю их жизнь нормальных времён в сумме было лишь одиннадцать лет, что является очень малой долей в их отношениях. Жестокий Мир, суровая Судьба, и немного добрая Любовь.— Мы с тобой, — отвечает на это Германия, высвобожденной из объятий ладонью ведя вдоль чужой колючей щеки, — пережили кучу войн, болезни и экономический кризис. Да даже реакцию Гилберта мы пережили. Так что я не думаю, что что-то нарушит нашу с тобой стабильность.— Оптимистичненько...— Это констатация факта, — немец меняет интонацию, облизывая губы. — Ненавижу пустые слова и такую же пустую болтовню.— Как и я, — шепчет Иван, осторожно касаясь чужого запястья, чтобы притянуть его поближе к губам и мягко ими прижаться к едва заметным на коже венкам. — Du bist mein wertvollster und liebster Schatz.— Слишком мило, — смеётся Людвиг, а после немного удивлённо широко раскрывает глаза, когда его целуют. Резковато, грубо, но очень эмоционально, на что он только на цыпочки встаёт, обнимая русского за шею с тихим стоном.И в этот момент входная дверь тихо открывается, позволяя Маше увидеть, как её отец пытается съесть папу.