Countdown (1/1)

— Позвонишь, если что-то случится. Хорошо, Оль? — просит Людвиг, взглядом наблюдая за прыгающей вокруг себя дочерью. Она попросилась поехать с ними, а после пойти погулять с Гилбертом, если, конечно, они не вернутся в самый вечер, когда будет время ужинать, а не гулять. Кажется, они очень хорошо сдружились, раз уж экс-Пруссия настолько стал добр. Удивительные метаморфозы.— Не беспокойся. Всё с ними будет в порядке, обещаю. Лучше побыстрее съездите за нужными детям вещами, чтобы всем было удобно. Список с собой взял? — Германия кивает. Список в кармане джинсов. Специальная коляска для близнецов, переноски, пелёнки, памперсы, несколько видов одежды из натуральных тканей — и это только то, что он может вспомнить навскидку, в списке этих вещей много. Даже немного пугает то, что Украина весь список без помощи написала, указав даже факторы для одежды, чтобы младенцам было удобно. Бедняжек для этого даже измерили с помощью специальной ленты, но они не жаловались. Сложно жаловаться на такие мелочи, когда тебя спасли, накормили и обогрели, дав гарантию на жизнь.— Солнце, — Маша оборачивается, а затем подходит к своему отцу, — ты ничего не заметила?— Нет, а что? — Иван улыбается и снимает у девочки с плеча настырного яванеза, который только мрякает на такое покушение. — Бисквит! А я и не знала. Он очень лёгкий.— Лёгкий, но при этом ест как всё трио собак. Верно, усатая морда? — кот снова мрякает, вырываясь из рук и прыгая на землю. Пушистый хвост выгибается трубой, когда яванез прыгает в декоративные кусты, следуя зову природного хищничества. — Сейчас пойдёт птиц донимать. Главное, чтобы как в прошлый раз крысу не принёс.— Иу, — девочка передергивает плечами. Крысы большие, страшные и наглые. Она видела одну, когда была в детском доме — даже сначала не поняла, что это за чёрно-бурый комок сидит в углу комнаты, а потом до неё дошло, поэтому она с визгом оттуда сбежала.— Не пугай ребёнка, она же спать не сможет с такими мыслями, — Людвиг недовольно качает головой на ухмылку своего русского. — Не забывай, все покупки до машины будешь тащить ты.— А ты? — спрашивает Брагинский, на что Германия вытягивает руку, показывая идеальной формы ногти:— А у меня маникюр.— Твои ногти способны разрывать железо, не поверю, что ты боишься сломать ноготок.Немец хищно щурит глаза, облизывает поочерёдно губы, прикусывая нижнюю, а затем, слегка изменив тон голоса, подходит ближе, выдыхая России в ухо:— Мне лень, — и отходит на пару шагов, не избавляясь от ауры сексуальности, которую чувствует Иван и, что странно, Гилберт, цокающий на это языком. Он, видите ли, пришёл племяшку обнимать, а они тут распускают взгляды свои.Брагинский прикусывает щёку изнутри, удерживая дикие порывы души (и кое-чего пониже) от действий в немецкую сторону. Мысли же, вместо попыток успокоится, кидают идеи о сворачивании гор, перетаскивании океанов и любых других действиях, лишь бы Людвиг был рад. Щенячий восторг приходится скрывать очень глубоко, чтобы никто ничего не видел, хотя экс-Пруссия уже всё знает. По лицу всё понятно.— Завязывайте с павлиньими танцами и езжайте уже. Выводите из себя, ребёнка забираете, так ещё и творят всякую хер— кхем, фигню.— Маш, хочешь, мы его с собой возьмём? — Маша на это кивает. Гилберт же закатывает глаза. — Гил, поедешь с нами?— А что я в магазине делать буду? Я на мели, в отличие от вас, богатых задниц. На пенсию жить, знаете ли, очень сложно.— У него денег больше, чем кажется. Он притворяется, — шепчет Германия своему русскому. — Я точно знаю, он просто—— Харэ сообщать гос тайну всяким дылдам! На данный момент у меня на карте где-то сорок. Всё остальное было отправлено в место под названием не-ваше-дело, — область протягивает руку в сторону, после чего её хватает Маша, обнимая. — Лапа, у тебя очень плохие родители, тебе не повезло.— ?Лапа?? — Иван улыбается, глядя на довольного ребёнка. — Как мило.— Замолкни, чучело. И усаживай уже свою задницу в машину. Поедем в этот ваш магазин. Посмотрим, если там будет фонтан — кого-нибудь утопим и что-нибудь купим. Например, пиво.&&&Когда машина отъезжает, Украина думает, что будет очень плохо, если вместо четырёх вернутся только трое или того хуже — пятеро. Нет, против детей она ничего не имеет, но нужно знать меру. Троих вполне достаточно, тем более двое из них малютки совсем. Маленькие будущие Страны или города, у которых будет очень эмоциональное будущее, но пока что они дети, крохотные, беззаботные и очаровательные дети.— Оль? — Родерих тихо кашляет в ладонь, привлекая к себе внимание. Выглядит он слишком смущённым, но в то же время очень радостным. Они, можно сказать, одни, и он не хочет упускать такую возможность. Хотя ему страшно. — Как насчёт чая?— Было бы неплохо, — Ольга улыбается, отчего Австрия едва удерживает ответную улыбку, ощущая, как сердце пропускает удары. Он не может сравнить это с любовью к Венгрии, да и любовью те отношения вряд ли можно было назвать. Это была дружелюбная попытка помочь, приправленная просьбами правительства. Сейчас же всё другое, совершенная разница. Наверное, именно так себя ощущал влюблённый Людвиг рядом с Брагинским: горячее тепло в груди, громко стучащее сердце, трясущиеся пальцы и прячущийся взгляд. И страх. Страха больше всего. Боязнь, что он сделает или скажет что-то не так, и все хрупкие отношения канут в Лету. Боязнь, что его сердце будет разбито его собственными руками.На кухне Эдельштайн чуть не роняет заварочный чайник, но всё же тот остаётся в стиснутых до побеления пальцах. Повезло, что он пока что пуст, иначе бы чайник точно упал, и никакое удержание бы не помогло — рефлексы ведь не выключить, от горячего пальцы дёргаются назад, чтобы уберечься от ожогов. В голове всё ещё вихрятся мысли, что нужно что-то сделать. — Ты какой-то странный. Что-то случилось? — Украина засыпает заварку в чайник, наливая после кипяток.— Я... м... — Родерих поднимает почему-то опущенный в пол взгляд, мысленно прося помощи. Он не знает, что делать. Совершенно. У него нет опыта, знаний да даже хоть каких-то наводок к действиям. Что говорить? Что делать?— Как насчёт того, чтобы потанцевать в гостиной? — предлагает девушка, и Австрия чувствует ухнувший куда-то в желудок комок. — Ванина техника, конечно, довольно-таки странная, но у него есть электрофон. А им пользоваться я умею.— Да, к-конечно, пойдём.Сердце на радостях начинает стучать чаще и громче, видимо желая показать Ольге, что оно очень радо быть рядом. Приходится успокоить тело с разумом, потому что... нельзя. Нельзя показывать истинные чувства, когда ты не уверен в чувствах другого человека: это глупо и может причинить сильную боль.Украина довольно приносит в гостиную советскую технику, устраивая её на кофейном столике вместе с парой упакованных в тонкий картон грампластинок.— Когда Ваня впервые притащил электрофон домой, я была удивлена, — она аккуратно достаёт пластинку из упаковки, также аккуратно укладывая её в паз. — Мне казалось, что эта коробка творит магию. Вставляешь грампластинку, опускаешь иглу, нажимаешь несколько кнопок и появляется музыка. Как в сказке.Ольга нажимает на пару кнопок, и из устройства сначала раздаётся недолгий скрип, а затем тихая музыка, на которую они оба улыбаются.— Позволите пригласить Вас на танец? — Родерих отставляет ногу назад, выпрямляет спину и чуть кланяется, протягивая руку.— Позволю.Бисквит запрыгивает на спинку своего любимого кресла, усевшись на самый край, обняв лапы хвостом, и прянув ушами. Он мрякает, пытаясь привлечь к себе внимание, но танцующие этого не делают, продолжая медленно кружиться в вальсе. Яванез кот умный, он легко может понять, что кормить его не собираются, пока музыка не кончится. А он есть, вообще-то, хочет, колбаски было бы неплохо, но он не может лапками холодильник открыть.— Ваши русские композиторы не так уж и плохи, — усмехается Австрия, вслушиваясь в горделивые ноты. Он привык к своей австрийской, музыке, но и данная звучит очень занимательно, резонируя с чем-то внутри, что Эдельштайн называет музыкальным даром.— У нас всё с душой делается, с радостью к занятиям, — отвечает Ольга. — Сердце помогает.Медленное кружение по комнате успокаивает наравне с музыкой, одновременно тихой и в то же время громкой, в ритме с сердечной мышцей, что так активно пытается подать свою любовь на обозрение. Родерих не позволяет себе лишних жестов, руки на точно рассчитанной высоте, спина прямая, а взгляд пытается показаться безэмоциональным, но проигрывает эмоциям. Украина это видит, но ничего не говорит, не хочет давить на него, хотя её собственные чувства такие же.— Оль... я... — Австрия сглатывает, а затем обмирает, когда Ольга осторожно укладывает голову ему на плечо, прижимаясь чуть ближе. Музыка, будто именно этого и ждала, чуть замедляется, становясь более торжественной.— Да, Родерих? — она легко улыбается, ощущая, как напрягся Эдельштайн. Ей нравится так танцевать, медленно, несмотря на музыку, и нежно. Впервые такая палитра ощущений внутри, раньше такого не было, и отпускать это больше не хочется, потому что... этому нет причин и объяснений, просто хочется. Немного эгоистично, но в отношениях немного эгоизма есть всегда.— Я... Ich lieb—Бисквит, до этого спокойно размышляющий о своём, кошачьем, вскакивает и проносится громыхающей белой тучкой под ногами Украины, отчего она теряет опору и как-то резковато падает, но её удерживает Родерих, из-за чего они оказываются... в занимательной позе, с слишком маленькой дистанцией между лицами.—...e dich, — заканчивает Австрия, окончательно теряясь.— Я теж тебе кохаю, — отвечает Ольга, притягивая Австрию к себе максимально близко, целуя в губы. Нежно-нежно, очень легко, но оттого более чувственно. Настолько, что австриец удерживается на ногах благодаря силе воли. Именно это помогает удержать и внутренний писк радости.Второй поцелуй получается чуть более напористым и правильным, когда Украина встаёт на ноги, обнимая своего — теперь уже точно — Эдельштайна за плечи, приподнимаясь на носочки. Сидящий под кофейным столиком кот громко урчит, подвернув лапки под пушистую шерстку. Теперь его должны покормить. Он же молодец, верно? Точно молодец, может ему даже колбаски дадут, той самой, которую ему даёт только хороший хозяин, пока огромный движущийся шкаф не видит. Но шкаф тоже хороший, он не обижается на шерсть в книгах и кровати, и на нормальную еду он не обижается, правда, выкидывает её после, наверное, он думает, что хороший добытчик.— Ладно, нужно посмотреть, не остыл ли чай, — Родериха целуют в щёку, а после порхающей колибри улетают на кухню.Австрия позволяет широкой улыбке с комфортом разместиться на губах, а после опускает взгляд на вибрирующий комок.— Спасибо, маленький сводник. Пойдём, дам тебе еды, — на волшебное слово Бисквит реагирует громким и эмоциональным ?мря?, довольно гарцуя на кухню, звеня ошейником. Может, если так делать почаще, ему будут давать больше вкусностей?&&&— Не зря мы взяли тебя, руссиш, — смеётся Гилберт, сгрызая мороженое. Ему наплевать на то, можно ли есть его в ТРЦ или нельзя: он уже стар, может сослаться на склероз и слепоту.— Завидуй молча. Meine Liebe, что дальше по списку? — Брагинского дёргают за край пальто, из-за чего он опускает взгляд. — Что такое, солнце?— Можно вот ту штуку? — Маша точно указывает пальцем на полку с кубиками Рубика. — Пожалуйста?— Ну пойдём, купим. Почему бы и нет. Гилберт останется сторожить покупки.По взгляду экс-Пруссии понятно, что ему этого не хочется, но племянницу расстраивать он не собирается, так что остаётся рядом с загруженной коляской. Людвиг в это время исчезает, куда-то уверенно следуя, видимо вспомнив, где находится нужная из списка вещь. Их там немного осталось, так что они здесь не очень-то надолго.— Какой ты хочешь? — спрашивает Иван, завлечённый в магазин. Дочка сразу выбирает понравившийся ей кубик, стискивая пальцы на гранях, прижимая его к себе. — Вот этот?— Угу. Можно?— Конечно, — Маша радостно пищит, обнимая Россию. — Пойдём на кассу. Или, может, ты ещё что-нибудь хочешь?В итоге они ещё пару минут слоняются между стеллажей, рассматривая различные игрушки. Большое обилие розового Марии не нравится, так что такие игрушки она игнорирует, слишком девчачьи тоже, слишком большие и громоздкие отправляются в ту же сторону, и выбор останавливается на наборе игрушечных солдатиков, среди которых есть и солдаты на конях. Брагинский не собирается устраивать ей нотации о том, что она же девочка, должна играть в куклы, носить розовое и многое другое, что является худшими стереотипами. Хочет играть в солдатиков? Пожалуйста. Хочет носить не только розовые платья с рюшечками? Почему бы и нет. Это глупо — ограничивать ребёнка таким образом. Тем более Маше нравится играть и в куклы, и в машинки.— Какая жизнерадостность, — улыбается Гилберт, подняв взгляд от экрана телефона. Важные переписки между городами, ничего удивительного. Хотя есть одно — у городов названия смешные, отражающие разные функции. Правда, какая функция у города Ладушкин, так и не понятно. Но раньше он был лучше*. — И что же вы купили?— Кубик Рубика и солдатиков!— Весело. А где Людвиг? — Германия на это тихо кашляет в кулак, укладывая две огромных упаковки памперсов в коляску. — У вас вроде младенцы, а не страдающие диареей взрослые. Зачем столько?— На запас. Чтобы не переживать потом, когда они неожиданно кончатся. А больше, кстати, в списке ничего нет. Можем возвращаться домой, — Людвиг сцепляет пальцы в замок, вытягивая их перед собой до тихого хруста, — или нам нужно что-то ещё?— Макдональдс? — с просьбой спрашивает Маша, глядя на своего папу самым настоящим щенячьим взглядом.— О, — Брагинский мысленно подмечает, что было бы неплохо посетить это американское достижение — единственное хорошее, что придумали в Америке — о чём он и сообщает похожим взглядом.— Ладно Маша маленькая, но ты, Вань, — немец качает головой, несмотря на всю серьёзность лица расплываясь в улыбке, не позволяя смеху выдать себя никак, кроме подрагивания плеч, — взрослый мужик, который пытается повторить взгляд ребёнка. Ужас, за кого я вышел...— Я тебе говорил, не надо, но нет. Сам виноват, — фыркает область. — Мы в ответе за тех, кого пустили на порог. Теперь страдай или подавай на развод.— Гил, вот зачем ты так? — Людвиг выдыхает, смотрит несколько секунд на все покупки, и всё же сдаётся. — Ладно. Поехали в этот ваш Макдональдс. Нет, — щурится он, когда Иван подходит ближе, нарушая личную зону, — я знаю, что ты задумал. Никаких поцелуев.Брагинский игнорирует это, заграбастывая своего немца в объятия, прижимаясь губами к тонко очерченной скуле. Германия в его руках шипит очередные нелестные слова, но сдаётся на втором поцелуе, напрягая все свои ощущения. Будет очень... плохо, если кто-то заметит такое.— Люблю тебя, — выдыхает русский, на что Людвиг только языком цокает. — Очень люблю.— Это отчего такая реакция? — интересуется Гилберт.— Я имею некоторые причины не пускать его в подобные заведения.— Именно?— Мыши. Ещё хуже — крысы.— Видел или обнаружил в..?— Учуял. Под полом на кухне, — экс-Пруссия странно на это вздёргивает подбородок. Иногда он забывает о сверхспособностях своего брата, хотя они все такие. Кто-то слишком силён — область едва удерживает себя от тычка пальцем — кто-то — слишком живуч, а кто-то обладает усиленными чувствами. Раньше он в темноте немного видел, а сейчас уже всё, почти человек, только старость никак не наступает. — Но я знаю, где находится неплохое место. Туда можно.— И там нет мышей?— На последний момент посещения не было, но я сообщу, если узнаю.Маша радостно прыгает вокруг, тратя неуёмную энергию на такое простое действие, прокручивая секции кубика в руках. Сложить так, чтобы на каждой стороне был свой цвет, — не так уж и сложно. По крайней мере она уже знает, как сложить одну из них.ТРЦ они довольно быстро покидают под обсуждение ближайшего саммита — документы, документы и ещё документы от Англии — и всего плохого, американского; и так же быстро Брагинский впихивает всё купленное в мерседес, который таким фокусам был не очень рад, заглючив механизм открытия багажника. Мария к тому моменту уже складывает последние стороны, иногда всё же поднимая взгляд.— Итак, куда нам? — спрашивает Россия, командой заводя автомобиль. Германия на это просто вбивает нужный адрес в GPS. Смысл ему отвечать, если всё равно придётся пользоваться этим прибором? Полезным, кстати, маршрут показывает, пробки, камеры. Не все, конечно, но это уже камень в огород русского. Вся страна — его огород.— Папа, пап, — Людвига дёргают за рукав, отчего он опускает взгляд.— А что дальше делать с ним? — Маша показывает родителю собранный кубик Рубика. Германия с Брагинским теряют дар речи, а Гилберт довольно-таки громко матерится сквозь зубы.— Итак, господа-товарищи, у вас ребёнок — гений, — экс-Пруссия берёт девочку на руки, разглядывая игрушку. Все стороны собраны, никаких лишних вкраплений, чистая работа. — Лапа, ты точно не маленькая Страна?В ответ лишь качают головой из стороны в сторону. Нет, это же как-то определяется, да? Ну, если да, то точно нет. Какая из неё Страна? Обычный ребёнок, правда чуточку — слишком — умный для шести лет, но это не показатель.— Я думаю, ты бы так сказал о любом, кто собрал магический куб, — выдыхает нормализовавший себя Людвиг. Он в шоке, полновесном, удивительном шоке. Во-первых, это первый раз, когда он видит собранный кубик Рубика, а во-вторых, его собрала маленькая девочка. Что-то тут точно неладно.— Знаешь, Meine Liebe, здесь я согласен с Гилом. Маша точно не такой уж обычный ребёнок.Они все на минуту замолкают, обдумывая данность. Всё сходится: память, речь, мышление — они слишком отличаются от обычных. Но... как это проверить? И можно ли?— Идея! — восклицает область, отчего его брат едва ли не подпрыгивает от удивления. — Маш, где я оставил ключи от своей квартиры?— В гостиной, на второй полке под телевизором, рядом с фоторамкой, — уверенно отвечает она, недоумевая. — А что?— Надо развивать. И не показывать Австрии, загнётся девочка от музыки.— А что нужно развивать? Я тоже какая-то странная, да? Это плохо?— Нет, солнце, — успокаивает Иван. — Просто ты очень особенная. Самая-самая особенная, любая Страна тебе позавидовала бы.— Почему?— Потому что Страны развиваются почти так же как и люди. Мы не умнее и не глупее среднестатистического человека, наши знания приходят со временем, которого у нас много, — Германия ласково треплет дочь по светлым волосам. — На некоторые навыки мы тратим по десятку лет, а ты некоторые вещи можешь выучить очень быстро. Иностранные языки, точные науки, искусство — ничто из этого для тебя не предоставит особой трудности. Понимаешь?— Угу. А дядя Родерих не будет меня учить играть на фортепьяно? Я не хочу.— Не будет он тебя мучить, не бойся.— А можно ещё один кубик Рубика? И книги. Много книг, — на это все трое смеются. Да хоть сотни, потому что такому чуду сложно отказывать.&&&Вечером они все, кроме играющей в своей комнате в солдатиков Маши, пьют апельсиновый чай в гостиной, заедая его конфетами, под верным наблюдением полуспящей Астер и лежащего на ней Бисквита. Кот собой очень доволен, ему дали ещё вкусняшек, когда узнали, что он сделал, а Астер вернула всё собачье трио в более-менее чистом виде, за что также была удостоена вкусного собачьего лакомства.— Придётся искать специализированные школы.— Найдём. Если нужно — построим. Тем более, времени на постройку пока что достаточно. Обычное образование загубит её таланты, а они точно есть. Как же повезло, что мы не оставили её этой... дуре, — Брагинский проглатывает оскорбление. Все мысленно с ним соглашаются. Шесть лет — критическая точка, дальше гении без развития замыкают это в себе.— Ну, теперь она не будет ощущать себя не такой как все, — улыбается Ольга. Её очень радует факт гениальности маленькой девочки. А это ощущение бы точно проявилось, не сейчас, так позже, но теперь всё хорошо. Даже очень.— Предлагаю назвать наш клуб анонимных нелюдей как ?чёрт-те что +1?. Включим туда всех, кроме чаехлёба и его друзей, будем проводить таинственные обряды с жертвоприношениями.— Гилберт, ты точно пьёшь чай, а не спрятанный в доме арманьяк? — выражает подозрение Родерих, отпивая немного чая, закинув ногу на ногу. — Теперь-то у тебя есть друг, который знает точное расположение спиртосодержащих напитков по всему зданию и в пристройках к нему.— Уймись, австрийская рожа. Чай — это чай, — начало лёгкого конфликта прерывает стук в дверь и тихое рычание проснувшихся собак. — Это ещё кто?— Не знаю, — Иван отставляет чашку с горячей жидкостью в сторону, вставая с кресла. — Но сейчас мы это выясним.До входной двери он добирается в кратчайшие сроки, утихомирив на ходу недовольных псовых. Ворота он не закрывал, незачем в общем, он это только зимой творит, чтобы всякое из леса и ближайшего болота не забрело в дом погреться, но вот гости точно в план вечера не входили.Россия довольно агрессивно распахивает дверь, оглядывая стоящего на пороге мужчину:— Кто Вы такой и зачем пришли?— Здравствуйте, я ищу Ивана Николаевича Брагинского, — игнорируя вопросы, говорит незнакомец.— Он перед Вами.— Отлично. Я пришёл поговорить с Вами о Вашей дочери, Марии.Иван вопрошающе чуть поворачивает и наклоняет голову. К чему это всё?— И?— Видите ли, меня зовут Сергей Шерченко, и моя знакомая, Светлана — она, возможно, Вам знакома — лишилась родительских прав и своего ребёнка, о котором мне не сообщила.— Ближе к делу, пожалуйста, — недовольно просит ускориться Россия. У него чай остывает, так ещё и непонятный мужик долго пытается выдать какую-то простую мысль, мешая прекрасному времяпрепровождению.Мужчина усмехается, как-то неприятно. Очень неприятно.— Я родной отец Маши.