Erwachsene Kinder (1/1)

— Нам пиздец.Чётко. Ёмко. И очень хорошо описывает всю ситуацию. А ситуация, на самом деле, тот ещё ужас. Во-первых, у них нет ничего, что можно было бы отдать в жертву ничего не подозревающему Гилберту, а во-вторых их — ладно, только Ивана — ждёт неминуемая смерть.— Закажем сейчас места для могилок, кресты и панихиду?— Предлагаю вам иной исход событий, — в кухню входит Австрия, довольно поправляющий кончиком указательного пальца очки на переносице, — для начала, нам нужен лист бумаги, маркер и бутылка чего-нибудь не очень крепкого. Например, водка. Ну или биттер. Есть?— Найдём, — кивает Брагинский. Умирать как-то не хочется от слова совсем, и раз уж есть шанс спастись, то почему бы им не воспользоваться?— А какой план-то? — интересуется Людвиг, скрещивая руки на груди. — И времени у нас нет.— Я удивлён, что ты не знаешь нашего брата. Если он не пришёл за десять минут до указанного времени, то он придёт только через полчаса после. Времени предостаточно. Так, тащите всё необходимое, буду вам объяснять всё, что произойдёт дальше. Возможно, вы даже останетесь живы, — на последнюю фразу Родерих довольно улыбается, чуть приподнимая уголки губ. Выглядит очень снисходительно, хотя так и есть.&&&— Уйдите, мелочь. Мешаетесь под ногами, — экс-Пруссия беззлобно пихает прыгающих под ноги собак, желая уже пройти в дом. Звонки младшего брата для него, как появление тевтонского рыцаря на площади Праги — неожиданно, удивительно и очень радостно, но вот известие о каком-то сюрпризе Гилберта напрягло. Ну не любит он сюрпризы, лучше сразу дать ему хотя бы пару намёков, чтобы до него медленно, но дошло, чем пугать неожиданностями. У него, вообще-то, сердце уже не то, и он слишком стар для всего этого.Едва он всё же доходит до двери и дёргает ручку, то узнаёт, что дверь открыта, хотя обычно, она закрыта и нужно постучать, но у Калининграда такая дурная привычка — открывать двери без предупреждения, являться куда-либо без предупреждения, и многие вещи он делает точно так же — без предупреждения. — Удивительно, — слово сочится сарказмом, и Гилберта едва не сбивает пёсья орава, вбегающая в дом с громким, заливистым лаем. — Да вашу ж..! Экс-Пруссия недовольно проходит в коридор, скидывая на крючок куртку, а после скидывая в угол сдёрнутые ботинки. Взгляд проходит по кривой траектории падения обуви и цепляется за стоящую на полу бутылку. И всё бы ничего, но перед ней на сложенном для стойки листике написано ?Прости?. Идиотизм, но бутылку с запиской он берёт.— И зачем вы... — Гилберт проходит в гостиную, уже заранее начиная свой монолог, но резко осекается, едва вместо брата с двухметровой дылдой рядом видит маленькую девочку лет шести, держащую двух младенцев. — Чего?— Здравствуйте, — кивает она в ответ на этот вопрос. Области ничего не понятно.— А ты кто? — задаёт второй вопрос экс-Пруссия, мысленно отмечая задать другой волнующий вопрос после того, как эта девочка ответит на предыдущий.— Я Мария Ивановна Брагинская, дочь Ивана Николаевича Брагинского или же Российской Федерации, и Людвига Крауца, Федеративной Республики Германия.От такого количества слов в мозгу как-то странновато хрустит, но затем всё становится понятно. Точнее, ровно ни черта не понятно. Кажется, он начинает догадываться, что за сюрприз должен был быть, если бы он приехал завтра.— Тебя, значит, хотели показать, да?Маша кивает.— А это кто? — экс-Пруссия дёргает подбородком в сторону младенцев.— Их папа нашёл сегодня на улице. И забрал домой. — Папа? Какой из?— Ну, я решила, что если их обоих называть папой, то выйдет путаница, поэтому отец — это Россия, а папа — это Германия. Всё просто и понятно, — Гилберт на это фыркает, мысленно подмечая, что девочка-то для шести лет вполне себе умна.— И теперь эти двое... Что с ними делать будут?— Мы их решили оставить. Только документы все подпишут отец с папой, и у меня будет настоящие брат с сестрой.— Погоди... — область замирает, обдумывая данную ему информацию. Сюрприз, ребёнок, найдёныши... — Ебать!— Не ругайся! Тут маленькие, отец сказал, что нельзя ругаться при маленьких, но можно при умненьких, — Мария хмурит тонкие брови, и если бы не дети на руках, то она бы сложила руки на груди, встав в в недовольную позу. — Прости-прости, я просто не понимаю, а когда они мне, блин, собирались об этом сказать? Завтра? То есть, все уже знают, кроме меня?!Девочка кивает.— Даже австрийская рожа знает, а я нет! — Гилберт впивается пальцами в волосы, с силой оттягивая их, едва не выдирая бедные седые пряди. Ну что за отношение? Можно же было как-то ненавязчиво сообщить о том, что прусс станет дядей, но нет, мать его, лучше дать ему бутылку чего-то там и посадить перед ним ребёнка, который и является племянницей. — Ладно, как их зовут?— Это Максим, а это София, — на лёгкое смещение руки Софа приоткрывает глаза и начинает тихонько хныкать, немного краснея лицом. Область на это только языком цокает и берёт ребёнка на руки, довольно простым движением пальцев отвлекая ребёнка. Ха, это намного проще, когда имеется опыт; с Людвигом было сложнее. Если он плакал, то успокоить его было попросту нельзя, и он сам прекращал, когда засыпал от недостатка энергии для плача.— Знаешь, где находится их питание? — Маша угукает на это, дёргая головой в кивке. — Тогда пошли их кормить. Эта мелочь точно есть хочет, — Гилберт смотрит на младенца, беззубо кусающего его палец в бесплодной попытке добиться еды.— Вы так и не сказали своё имя.— А, точно. Гилберт. Твой дядя, о котором тебе точно рассказали пару страшных, леденящих душу и кровь историй.— Нет, мне ничего не рассказывали, — экс-Пруссия даже удивляется на долю секунды, а затем расплывается в широкой улыбке.— Значит, я тебе их расскажу.&&&— Так, сейчас очень осторожно Оля с Родерихом идут и распаковывают всё на кухне, а мы пойдём с тобой посмотрим, что там с Гилбертом и детьми.Германия с Россией очень тихо проходят в гостиную, ожидая многого, но не того, что предстаёт их глазам: мирно сидящего прусса, на котором удобно устроились дети. На кресле рядом валяется книжка сказок, пакет конфет, лежащих ранее в заначке Брагинского, — похоже, нахождение сладостей это семейное, — и полупустая бутылка ликёра.— О, а вот и вы! — экс-Пруссия осторожно перекладывает младенцев и пододвигает старшую племяшку. — Я вас, блядь, ждал.Людвиг выдыхает, опуская плечи. Дети целы, брат жив, всё не так уж и плохо, по его мнению.— Мне нужно кое-что сказать тебе, Иван, — Брагинский кивает, ожидая. Гилберт встаёт, подходит к русскому достаточно близко и резко ударяет коленом его в пах, заставляя того от шока громко выдохнуть и раскрыть рот. Область на этом не останавливается, так же резко хватает Россию за руку, дёргая её на себя до громкого хрустообразного щелчка.— Гилберт!Иван в долгу не остаётся, довольно-таки быстро оправляется от подлого удара, ударяя прусса кулаком в солнечное сплетение. Не сильно сработало, но спровоцировало на ответ в виде пинка по больному колену, из-за чего русский падает на него.— Прекратите оба! — Германию игнорируют. Если быть более точным, то совершают то, что нельзя делать априори. — Я этому пидорасу, блядь, говорил! Говорил же я тебе, сука! Не лезь, блядь, не лезь! Полез?! — Брагинский на это, защищаясь, опрокидывает орущего на весь дом Гилберта, едва не получив со всей силы по голове, но вместо этого удар прилетает в уже пострадавшее плечо. — Я его прибью! Кастрирую, блядь! Сукин ты пидорас!!!Людвиг резко вздёргивает их обоих с пола, брата откидывая в сторону дивана, а Россию — в кресло, но даже это не остановило бешено желающего убивать Гилберта; тот подрывается, желая всё же выполнить хотя бы одну из своих угроз, но его вновь останавливает Германия.И следующая вещь, которую творит экс-Пруссия, становится фатальной.Он, случайно, но всё же, ударяет кулаком по лицу брата, и резко замирает, осознавая, что натворил. Немец хмурит в непонимании брови, проходит кончиком языка по верхней губе, слизывая металлическую жидкость, и проводит пальцами под носом, с удивлением отмечая кровь на них.Чуть позже вся горе-троица сидит на диване — если точнее, Гилберт сидит на кресле близ него, — выслушивая нотации Австрии.— Как маленькие дети себя повели. Ладно, от Гила я это ожидал, но от вас... — Эдельштайн выдыхает, потирая переносицу. — Оль, будь добра, принеси, пожалуйста, какое-нибудь большое полотенце или кусок простыни, лёд и мазь для ссадин.— Хорошо. Сейчас, — Украина быстро уходит из гостиной, полностью солидарная с Родерихом: смысла в драке совершенно не было. Повезло ещё, что Австрия был врачом и навыки не утратил, да и лечить людей — и Стран — легче в домашних условиях, а не при боевых действиях, где задача по большей части сделать так, чтобы солдат дожил до отправки в тыл.— Ну, с кого начнём, убиенные мои? — интересуется Родерих, поверхностно проходясь взглядом по "пациентам": Людвигу оказали первую помощь, перекрыв кровь из носа с помощью салфеток, Гилберт сидит, покоя челюсть в ладонях, которые он уложил на болящий участок — не нужно было задевать Германию, он может и мирный, но сдачи дать может, а Брагинский... Ну, он жив. Это самое главное. — Если никто не вызывается, значит, будем действовать по системе старшинства. Людвиг, не запрокидывай голову! Если ты думаешь, что я не вижу, то знай, что от меня ты не сможешь ничего скрыть.Австрия аккуратно убирает руку с лица брата, вглядываясь в его щёку: смещение челюсти, если быть предельно точным, то вывих. Под майкой у прусса парочка синяков и ещё одна довольно-таки большая гематома над солнечным сплетением, ничего серьёзного, но всё же нужно лечить. Как раз возвращается Ольга со всем необходимым, позволяя выполнять бесхитростные операции: намазать синяки прохладной мазью, а затем, заранее предупредив, взять челюсть в захват и медленно, до уверенного щелчка, вправить её, под тихий вой со стороны экс-Пруссии, удовлетворяющий внутреннего садиста Австрии.— А теперь сиди тихо, говорить не сможешь нормально ещё пару минут, так что терпи. И лучше даже не трогай челюсть, второй раз вправлять уже нельзя, окончательно повредишь капилляры и повезём тебя в больницу. Понял? — Гилберт кивает, а Родерих переходит к Ивану. — Ну-с?Брагинский выгибает бровь, протягивая вывихнутую в плече руку. Он и сам знает, что нужно вправлять, а не сидеть с грустным видом, прижав пострадавшую конечность ближе к телу.— Ну вот, хоть кто-то умный. Людвиг! Голову не запрокидывай! — Эдельштайн быстро обращает внимание на младшего, недовольно склонившего голову в обратное положение. — Так, — Австрия быстро вправляет вывихнутое плечо, а после расплывается в хитрой усмешке, укладывая согнутую в локте руку в люльку из шелкового полотенца. — Штаны сам снимешь, или мне помочь?— Зачем? — немного нервно спрашивает Россия.— Тебя со всей силы в пах ударили? Ударили. Было очень больно? Было. А может стать ещё больнее, как физически так и морально.— Обойдусь и без таких осмотров. Со мной всё в порядке.— Ну, как хочешь. Только не ко мне обращайся, если у тебя вместо двух яичек в мошонке окажется только одно, — Иван мысленно умирает, взглядом провожая Австрию. Врач — существо бесполое, но не тогда, когда он твой родственник. Тем более, Родерих — простой военный фельдшер, что он может о таком знать и лечить подобное? Его профиль — это огнестрел, ожоги и вывихи.— Итак... пострадавший номер три, — Людвиг отрывает запрокиданную назад голову от стенки за диваном, поднимая её вместе с усталым взглядом. — Я тебе что говорил?— Не запрокидывать голову, но это не важно. Сейчас всё пройдёт, просто разбитый нос, ничего серьё—Германия резко затихает, подавившись воздухом и слюной, а затем неожиданно подрывается с дивана, быстро добираясь до уборной, где его рвёт.Эдельштайн попросту качает головой:— Я же говорил ?не запрокидывай?, но нет, молодое поколение знает лучше... — Германия возвращается спустя минуту, более бледный и в то же время более восприимчивый к советам старшего брата. — Людвиг, смотри за пальцем, — Родерих ведёт протянутым указательным пальцем из стороны в сторону, вглядываясь в глаза младшего. Взгляд оного пытается следить за пальцем, но постоянно дёргается в обратном направлении, сужая в такие моменты зрачки. — Гилберт, как так можно было ударить? Ты брату сотрясение обеспечил. Людвиг, как ты себя чувствуешь? Только правду, хватит приукрашивать.— У меня болит и кружится голова, меня тошнит, и я хочу спать.Брагинский встаёт рядом с Австрией, желая что-то сделать, но его останавливает собственная сестра, медленно качающая головой. Что может сделать Россия в такой ситуации? Правильно, ничего. А Родерих может сделать хоть что-то.— Сейчас тебя правильно уложим и поспишь, — Эдельштайн поворачивается корпусом в сторону русского. — Сознание он не терял, так что я не думаю, что это сильное сотрясение, поспит и пройдёт; если же нет, то поедем в больницу. Ясно?— Ясно.— А теперь, — Ольга тянет брата к безмолвно сидящему пруссу, — миритесь давайте. Подрались как маленькие дети, пообижались, а теперь извиняйтесь. Машу, вон, напугали, Максимка из-за вас плакал, беспокоился о ваших глупых головушках.— Я не буду перед ним извиняться, — сипит Гилберт, злобно зыркая исподлобья. — Он во всём виноват!— Сказал взрослый мужик, который на меня напал из-за того, что я попросил Людвига не сообщать тебе о Маше заранее, — Брагинский говорит с похожими обвинительными нотками в интонации, за что им обоим дают лёгкие материнские подзатыльники. Могли бы быть и посильнее, но всё же у Украины сердце доброе.— Хватит уже. Вам уже не по сотне лет, чтобы так себя вести. Хотите так делать, так я вас в детский сад пристрою с такими же детьми лет четырёх отроду, и будет у вас хорошее общение. За игрушки в песочнице будете драться, не доросли ещё до собственных детей.Экс-Пруссия и Россия пристыжено опускают головы и молчат, выслушивая Ольгу. Она права. Вообще, они с Родерихом оба правы. Чего они добились этим выяснением отношений? Какого-то консенсуса? Нет, только детей напугали, да Людвигу навредили, несильно, но всё же.— Извиняйтесь.— Ладно. Прости меня, Иван, за то, что я затеял драку. Мне нужно было с тобой поговорить, как адекватный человек, а не как зверь.Украина кивает, принимая такую форму извинения:— Ваня?— Прости меня, Гилберт, нужно было сразу позвонить тебе и всё сказать, а не прятать это до последнего, как сделал я.— Вы прощаете друг друга? — они оба синхронно кивают, хотя прусс всё же чуть медленнее из-за повреждённой челюсти. — Отлично. Германия сам придумает вам достойную отработку ваших действий, так что я не буду вмешиваться.— Полы по всему дому помоют и будет достаточно, — тихо смеётся Людвиг, но смех оканчивается болезненным стоном. — Verdammt...— Не советую тебе сейчас смеяться, кричать или издавать другие громкие звуки, тебе нужна тишина и покой. Итак, раз уж вы помирились, пойдите поделайте что-нибудь, ну или пойдёмте чай пить, — Австрия вытягивает руки, стряхивая с рукавов рубашки невидимые пылинки.— Я тоже хочу, — Германия приподнимается, но его легко укладывают обратно.— И тебе чай принесу, не беспокойся. Даже с конфетами. Только лежи, как я тебе сказал, и всё будет.Немец кивает, вызывая улыбку у старшего брата. Сам же Германия очень хорошо понимает, что любовь творит чудеса: если раньше брат был немного злым, то сейчас он расцветает огромной палитрой эмоций, и всё лишь из-за любви к Украине. Удивительно.— Кстати о конфетах. — Иван поворачивается, чтобы посмотреть на экс-Пруссию. — Гил, ты как конфеты-то нашёл?— Маша сказала. Очень умная и знающая девочка. Она же и показала, где у вас лежит ликеровый запас.Россия медленно качает головой, ощущая улыбку на своих губах. Нужно будет все заначки перепрятывать. Снова. Сдаваться в этом плане он не собирается, даже не думает.Пока они будут есть чай — нужно будет принести Людвигу вместе с чаем его самые любимые конфеты, — есть время придумать места новых заначек. Теперь придётся использовать погреб.