Drohender Sturm (1/1)

После недолгой обработки бутылочек и сосок, а также приготовления смеси под уверенным руководством Украины, наступает самое неожиданное в их жизни — кормление. По большей части оно неожиданное из-за самих детей: София, едва ей в цепкие ручки попалась бутылочка, попыталась сгрызть соску, а Максим попросту её стянул, и лишь рефлексы Людвига спасли ребёнка от ванны в детском питании. Вторым же фактором, круто уступающим по важности первому, было простое незнание реакции организмов: смеси выбираются по совету педиатра, к которому нужно будет сходить позднее.— Это уже не смешно, — констатирует Германия ухохатывающемуся Ивану, когда Макс стягивает очередную соску, злобно вгрызаясь в мягкую плоть силикона дёснами. То ли младенцу весело, то ли ему нравится соска, и есть он не хочет, то ли он уже научился издеваться, непонятно, что именно. — Хватит смеяться и пойди набери полицию.— Убивать меня будешь? — интересуется Брагинский, осторожно отнимая бутылочку у Софы, которая уже наелась и теперь просто держала свою кормилицу. На всякий случай, вдруг отнимут, и она снова будет плакать от боли в животе. Нечеловеческие способности от голода и холода не спасают, просто не позволяют ослабеть до белой линии.— Глупый вопрос, но я бы тогда не просил. Нужно написать заявление или что там, потому что нельзя просто оставить детей, которых бросили, — немец цокает языком, когда соска вновь стягивается, но после он, успокаиваясь, отодвигает посуду. Максим тянется к ней руками, затем затихает, а после его лицо искажается в гримасе зарождающегося плача, правда, слёз в детских глазах нет, даже намёка. — Маленький манипулятор, точно Страна. Ты просто хочешь чтобы тебе игрушку вернули. Так я не верну, пока не поешь нормально.— Ты говоришь ребёнку очень сложные вещи, Meine Liebe, — в противовес словам России, Макс спокойно принимается за еду, не пытаясь повторить свои манипуляции, а потом довольно стаскивает соску с бутылки, едва та пустеет. — Э-эм...— Иди звони, — фыркает Людвиг, наблюдая за детьми. Кажется, они довольны: Софа заснула, а Максим бросил соску, поняв, что ему с ней скучно. Иван следует словам своего немца: выходит из комнаты и в коридоре достаёт телефон, набирая номер полиции. В голове сразу быстро мелькают инструкции: позвонить, сообщить имя, адрес, а затем ждать. Сами приедут, потому что нет смысла вести детей в участок, тем более достаточно с них странных вещей на день. — ...Да, да, хорошо. Ждём, — спустя минуту короткого разговора, в итоге которого полиция всё же поняла, где находится дом, Брагинский возвращается обратно в детскую (на деле же, детскую лишь на словах: нужно закупать мебель, обои и игрушки) и наблюдает самую умилительную картину.— Хватит пялиться, — просит Германия, качая на руках разомлевшего после еды Макса, довольно пытающегося ухватиться за шею родителя руками, но тут ему не хватает роста. — Он спать должен, но не хочет.— Может, споёшь ему колыбельную? — Россия обходит своего немца по кругу, мягко обнимает его за талию, прижимая к себе, и через плечо смотрит на своего сына. Да, по закону Максим станет его сыном после записи во всех нужных документах, но даже несмотря на это он уже стал частью семьи. Которая скоро лишится одного члена, едва тот узнает о том, что стал дядей трёх детей. Хотя... он же хотел быть им, сам же говорил. — Хочешь колыбельную от папы, Максимка?Ребёнок издаёт очаровательный звук, легко проходясь кулачками по щекам и улыбнувшись.— Видишь, он хочет песенку. Мою любимую, пожалуйста.— Не ты заказываешь музыку, Вань, — Людвиг выдыхает, прижимая младенца чуть ближе. — Schlaf' ein, schlaf' ein, schlaf' ein... — Брагинский трётся щекой о чужую, вслушиваясь в нежный голос. Ему нравится эта колыбельная, другие он попросту игнорирует. Эта песня многое значит для него, как и для Германии — что-то плохое всегда уходит, оставив место хорошему в большем количестве, едва начнётся новый день. Маша тихо приоткрывает дверь, наблюдая за тихим укладыванием ребёнка спать, и всё же подходит ближе, после чего её неожиданно обнимают, берут на руки и позволяют увидеть мирно зевающего Максима. Девочке всё нравится; подобного она с мамой не ощущала и не думала даже мечтать о таком, ведь ей только и говорили, что нужно найти хорошего отца, который сделает их жизнь лучше. Почти вещие слова, только вместо одного отца двое, а жизнь вместо то, чтобы ?стать лучше?, сделалась сказкой, правда без пони, но за ним нужно ухаживать, а это очень ответственно и важно.— Кажется, уснул, — шепотом констатирует Иван, вглядываясь в лицо младенца. Тот спит, прижав к груди маленькие ручки и вытянувшись. — Сейчас уложишь, и пойдём попросим Олю за ними последить. Нужно кроватки купить.— Многое нужно купить, не только кроватки, но ещё и коляски с переносками, — Макса укладывают к сестре, осторожно укрывая одеялом. Тихое сопение обоих младенцев заставляет внутри всё радостно взбаламутиться, а после и крутиться волчком. Наверное, именно такое испытывают новоявленные родители, уложив своих маленьких детей спать.— И одежду им надо купить, — говорит Маша, и отцы кивают. — И ещё... кусалки такие, для зубов. Хотя они маленькие, но они же особенные, да?— У нас умнейшая дочь, Meine Liebe. Точно ты не причастен к её рождению? — интересуется Брагинский с улыбкой на лице. Его ладони в это время мягко отвлекают, заползая под одежду немца, просто лаская. Большего нельзя, потому что рядом дети, да и санкции как-то о себе напоминают, отчего Россия горестно выдыхает в чужую шею, опаляя её горячим дыханием.— Возможно, она получила такой дар по женской линии, ведь твоя старшая сестра и мать были умными женщинами, а вот мужскую половину сие благословение обошло стороной, — Мария тихо хихикает на это. Раньше её редко что веселило в жизни, а теперь, похоже, это станет частой вещью, что очень радует.— Ящерка... — Германия угукает на это, спиной прижимаясь к своему русскому, принимая незатейливые ласки. Ему всё нравится, а когда ему всё нравится, то он ведёт себя чуточку иначе. Или же это нехватка постельной любви на нём так сказывается — непонятно, но от своего он не отступится; да и осталось-то всего шесть дней, переживёт. Точнее, переживут.— К вам тут гости приехали, — Ольга аккуратно приоткрывает дверь, предупредительно постучав по деревянной поверхности. — Из полиции. На территорию из-за собак зайти не могут, так что...— Сейчас всё сделаем, — кивает Людвиг, а после обращается к Ивану. — Ну что, пошли?&&&После долгого разговора с полицейскими — запись показаний, указание точного адреса места нахождения младенцев и остальное — те приходят к выводу, что горе-мать нужно найти, забрать, а после пригласить органы опеки и лишить идиотку родительских прав и, если они найдутся, детей. Максима и Софию полиция решила оставить Германии с Россией, после короткой констатации факта: дети останутся с ними, опеку обеспечат да и документы нужные уже есть после удочерения Маши.— Иван Николаевич, честно, будь мы более дотошны, мы бы приписали Вам похищение детей, а это как раз таки может сделать мать, не захотев понести ответственность, так что будьте готовы к суду. Найдите себе хорошего и проверенного адвоката да и устройте детям хорошие условия: судья может всё же решить оставить детей Вам. — Я Вас понял, — кивает Россия. Он уже знает все десятки вариантов и десятки исходов, некоторые из которых заканчиваются судом, но он готов и не к таким вещам, тем более он знаком с потомственным адвокатом — ещё его прапрадед помогал Брагинскому, — так что всё будет хорошо. Да и — вот на этих мыслях ему может дать подзатыльник его немец — в крайнем случае он может использовать деньги. Да, нечестно, да, так, в общем-то, нельзя, но это крайний случай, если всё полетит в тартарары. Но всё должно пройти хорошо.Людвиг весь разговор сидел молча и на его лице была маска безмятежности, что показывало его внутренние рассуждения с самим собой. Иван мог бы попытаться угадать, что в голове у Германии, но это было заранее провальным делом, потому что настолько развить эмпатию русский попросту не мог. В какой-то момент разговора с полицейскими он даже заметил намёк на слёзы в глазах своего немца, но тот сразу же успокоился, отмахнувшись от неведомых мыслей.Вот это и напрягло очень сильно.Людвиг редко — почти что никогда — плачет.После короткого провода полиции до ворот ограды, чтобы собаки не зализали служителей закона до смерти, и повторного согласия со всем, что Ивану сказали, те уезжают, пропадая вдали тянущейся полоски асфальта. — О чём думаешь? — спрашивает он у Германии, на что тот только плечом ведёт, уходя на кухню. — Кофе?— Думаю о том, чтобы произошло, если бы я проигнорировал их. У нас высокий порог выживаемости, но нас вполне можно убить, если перемолоть в фарш, а дети... Они же совсем... — немец громко вдыхает воздух, падая на стул, что от неожиданности скрипит ножками по паркету. — Они могли замёрзнуть или умереть с голоду.— Страшный зверь Еслибы, пугает бедных людей и Стран, — Брагинский ободряюще улыбается, наблюдая за готовящимся кофе. — Ты их нашёл, спас, а теперь, совсем скоро, они станут нашими официальными детьми. Они будут расти, радовать нас, а потом покажут нам свои семьи.— Идеальную картину рисуешь.— Ну да, я не вписал в неё получение звиздюлей от Гилберта, пубертатный период, кучу истерик и многие другие ?плюсы? детей. Но мы ведь это переживём?— А как же, — смеётся Германия. Глупые мысли о том, что могло бы быть, исчезли, уступив осознанию, что он всё сделал правильно. Третий раз за всю свою жизнь. — Может, заведём ещё парочку детей?— А ты уверен, что хочешь, м?— Ну а почему бы и нет. Если что наймём нянечек, да и Оля будет рада хоть какому-то занятию, она ведь не лезет в политику своей страны, занимается хозяйством. — Ты точно хочешь убить своего брата, Людвиг. Я не уверен, что Калининград переживёт известие о том, что у него две племянницы и один племянник, что уж говорить о большем числе, — качает головой Иван, полностью осознавая свои шансы на выживание. Те остро кренятся к нулю, оно и логично: экс-Пруссия его всегда недолюбливал. С самого начала, едва Россия с Германией познакомились, будучи ещё не особо взрослыми детьми, не думающими о последствиях такой дружбы. Ну, вот во что она вылилась. — Оля мне рассказывала о том, что ты в детстве мечтал о любящей семье полной детей.— Мои мечты и желания очень неожиданно изменились, когда я встретил тебя, — немец на это встаёт, медленно обходя стол по кругу, но его неожиданно подхватывает Иван, после чего, чисто инстинктивно, чтобы не упасть, обнимает своего русского ногами за талию, укладывая руки на чужие плечи, властно вцепившись ногтями. — Знаешь, если будучи четырнадцати лет отроду я мечтал о пышногрудой девушке, которая великолепно готовит и способна родить мне хоть двадцать наследников, то после того, как я понял, что полюбил тебя, мои взгляды резко изменились.— Ну, да. Ведь вместо пышногрудой дамы с нимфоманией у тебя появился я — вместо груди ровно ничего, зато промеж ног болтается ху—Его прерывают ладонью, приставленной к губам.— Тц, снова используешь грязные слова. Как же тебя от этого отучить? Плохие привычки — зло, а если ты выскажешься так при детях, то что произойдёт? — в ответ на это ему лишь фыркают и убирают мешающую говорить руку, чувственно прикусывая напоследок указательный и средний пальцы. — Не кусайся.— Хочу, умею и буду, — Людвиг извинительно проходится по ним языком, после высовывая острый кончик за пределы частокола зубов. — Тебе же нравится, когда я кусаю тебя. И царапаюсь. Особенно, когда я царапаю твою спину, заставляя двигаться во мне быстрее.— Провокатор, — сглатывая горячий комок в горле, утверждает Иван. Комок у него не только в горле, но ещё и в самом низу живота, где тот намекающе покалывает мышцы, ещё не преобразовавшись в возбуждение. — Сам же не позволяешь, так ещё и описываешь то, что мне запретил. Нарвёшься, я ведь не железный.— Конечно нет, ты у меня из палладия, — урчит Германия. Ему нравится доводить своего русского до предельной точки, а затем уйти как гордый представитель семейства кошачьих, оставив Россию мучиться в неразберихе собственного сознания: у него санкции, так ещё и собственный разум против любого покушения в немецкую сторону. — Дорогой такой... и только мой.— Ну а как же иначе, — ладони Брагинского нежно касаются бёдер Людвига, медленно поглаживая. Очень хочется уложить его на стол, стянуть мешающуюся одежду и нежно и долго вылюбливать немца на бедной мебели.Он хочет об этом сообщить, но Германия неожиданно меняется в лице, а затем ударяет себя по лбу ладонью. Не больно, но очень хорошо показывая что-то очень плохое и важное.— Я только что вспомнил кое-что...— М? И что же? — Иван решает временно уделить внимание шее своего немца, лаская её губами и языком, оставляя лёгкие поцелуи на шелковистой коже.— Гилберт звонил мне ещё утром, чтобы сказать, что он приедет сегодня, вместо того, чтобы приехать завтра вечером.Россия замирает с приоткрытым ртом, медленно проводя операцию по осознанию сказанного.— Подожди-ка... А он сказал время приезда?— Да.— И во сколько? — Людвиг на этот вопрос тихо сипит, закусывая уголок нижней губы.— В пять.Они оба поворачивают голову в сторону часов.Уточка показывает ?4:59 PM?.