Седьмая ночь (1/1)

Расписная дверь и изукрашенные узорами стены предстали перед Аладдином во всей красе в свете вечерних звезд и ночных фонарей. Сегодня небосвод был особо высоким и уже накрыл город, который только-только перестал гудеть. Лавки на базарах затягивались тканью, народ, текущий сквозь маленькие улочки, расходился по домам (или еще куда…) Дворец, как и прежде, благоухал в своем великолепии. Воздух был соткан из нитей ароматов различных цветов, а по холодным мраморным плитам печально прогуливались Аладдин и попугай Яго.— Ох, ну не нравится мне эта твоя затея с Джафаром! — хмурился Яго, настолько, насколько вообще возможно было хмуриться попугаю. — Вот зачем ты поднял его из мертвых? Я только спрашиваю себя: чем это затуманилась твоя голова?— Любовью. Любовью она затуманилась, и никак туман не развеять, — печально отвечал Аладдин. — Хочу, чтобы Жасмин обратила на меня внимание. Хочу настолько, что пытаюсь писать для нее стихи под руководством опаснейшего из ифритов, могущественнейшего из колдунов, хотя сейчас он мой раб и принадлежит мне.— А это неплохо! — потер крылья Яго. — У тебя ведь осталось еще два желания! Как будешь их использовать?— Чего не ведаю, того не ведаю, — со вздохом отвечал Аладдин. — Может, и вообще не буду. Просто уничтожу Джафара, да и бездна пустыни с ним.— Ну ты подумай, подумай! Можно же пожелать горы золота и богатства, сокровища сорока разбойников и великие затонувшие корабли! И…— Ты все об одном думаешь… Яго, золотой попугай. — вздыхал Аладдин печально. — А меня не золото и не сокровища радуют, единственное мое сокровище, которое радовало бы меня — это Жасмин. И я хотел бы, чтобы она легла со мной, но она слишком благородна и целомудренна для этого! Я не понимаю! — гневался Аладдин. — Почему, если две души любят, вера должна разделять их? Наоборот, вера должна соединять души! Так живут простые люди, “уличное отребье”. — горько сказал Аладдин. — Теперь я не “отребье”, но иногда сожалею об этом. Чтобы правильно любить принцессу, мне необходимо правильно мыслить, правильно жить… А это так непросто, Яго!— Джафар ведь тоже влюблен в принцессу Жасмин. — Яго хитро прищурил глаза. — Он написал ей такие стихи, от которых она растаяла, как амбра под фитилем свечи!— Разве же он влюблен, — отмахнулся Аладдин. — Это всего лишь красивые стихи.— Разве же пишут такие строфы человеку, который абсолютно безразличен тебе?Аладдин остановился и задумался. Звезды молчаливо мерцали ему с небес, ничего не говоря, но ничего и не опровергая.— В твоих словах есть зерно правды, Яго. — ответил Аладдин. — Ну и что с того. Жасмин — моя невеста, Джафар сколько угодно может мучиться от любви к ней. Он заслужил такие страдания, за все, что он сделал.— Что с того? — насупился Яго. — Да он тянет время! Хочет, чтобы ты подольше писал свои письма, а там и поди Жасмин и передумает на тебе жениться, увидит, какой ты недалекий… Что если это все — хитроумный план Джафара? Не поддавайся ему! Я знаю: он даже без колдовства способен на многое!— У меня все под контролем! — возразил Аладдин.— Уверен, юноша? Джафар не так прост! — напутствовал Яго. — Я пока полечу, а ты подумай!Яго сверкнул красными крыльями и скрылся за благоухающими в темноте кустами.Аладдин не отправился дальше наблюдать за красотами сада, а по извилистым коридорам дворца добрался до лаборатории: места, где в первый раз нашел записи Джафара. Заветные строфы, которые принесли Аладдину великое множество проблем, вместе с тем одарили его жемчугом восхищения. Аладдин не мог сопротивляться красоте строк, написанных рукой опаснейшего из ифритов. На то тот и был опаснейшим, чтобы создавать самые прекрасные и самые ужасающие комбинации слов, словосочетаний и предложений, какие только можно было измыслить. Ночные лампы зловеще мерцали из темноты, в коридорах тянуло затхлостью и одиночеством. Книги спали на полках, в маленькое узкое окно одинокой струйкой пробивался свет ночного светила. Джафар уже поджидал Аладдина, одетый в бархатную темноту, только одни глаза блестели матовыми сапфирами.— Явился, — тягуче молвил ифрит. Аладдин ничего не ответил и зажег лампу.Тусклый свет высветил очертания лица Джафара: в желтых зловещих мазках он казался призраком, привидением из страшных полночных сказок.— …Хозяин, — закончил Джафар с насмешкой в голосе. — Принес ли ты что-нибудь почитать сегодня?— Принес, — угрюмо ответил Аладдин и вытащил пергамент.По небу рассыпан жемчуг, он отражается в глазах твоих. На земле расцветают краски, они нарисованы на щеках твоих.Вода переливается блеском алмазов, эти мягкость и сила на коже твоей.Неколебимые стоят горы Каф на востоке и на западе — это твое ожерелье и сила твоей души.Я люблю тебя.— Ты, я смотрю, времени зря не терял: этот отрывок даже не хочется сжечь, скормить свиньям или развеять по ветру. Ты научился обращаться с такими великими инструментами, как слово и язык, — раздумывал Джафар. — Честно говоря, не ожидал от уличного отребья…— Я уже давно не отребье! — разозлился Аладдин. — И тебе пора бы уже признать это, Джафар! — О, хм, — безразлично протянул ифрит. — Для меня ты навсегда останешься уличным отребьем; богатый может жить, как нищий, но нищего никогда не превратишь в богатого: такова его суть. Так и тут: мальчишка может жить во дворце и играть в принца, но никогда не перестанет быть мальчишкой…— Я не мальчишка! — вскипел Аладдин.— Не мальчишка, который только и мечтает, как бы оприходовать фардж светлейшей госпожи! — теперь разозлился и Джафар. — Не мальчишка, который отказывается понять целомудренные заветы господина нашего Аллаха!— А ты сам-то чем лучше?! — кипятился Аладдин. — Смотрите-ка, какие строфы понаписал моей принцессе! Небось, завидуешь, что она выбрала меня, а не тебя! Будь я сто раз уличным отребьем — она меня любит! Ты со всеми своими знаниями и стихами: да кому ты нужен-то! — От моих стихов у принцессы сияли глаза. — парировал Джафар. — Сияют ли ее глаза от того, что ты говоришь ей, как расцветает твой айр, когда ты помышляешь о ней? Не думаю.— Да о чем мне писать-то! — отчаянно воскликнул Аладдин. — Не понимаю, как можно еще выразить любовь, нежели не речами о священных садах, о фардже и зеббе! — Глупец, не понимаешь ты, что такое любовь! — отплевывался Джафар. — Думаешь, что любовь является только в телесных утехах! Так и так: мальчишка! В твоем сегодняшнем тексте есть красота, но нет никакого смысла! Также и воображаемый тобой оазис, только внешняя оболочка! Что ты знаешь о любви? Ничего! Почему ты думаешь, что любишь нашу светлейшую госпожу? За сияющие очи и волосы цвета черного опала? Это — вся твоя любовь!— Моему терпению пришел конец, Джафар. — зло вымолвил Аладдин. — Слушай и повинуйся: я хочу, чтобы Жасмин сегодня же легла со мной. Сейчас же! Она сама будет рада этому. Она не понимает, что значит — свободно любить безо всяческих рамок. Я покажу ей, как любим мы — уличное отребье — сегодня же! И ты ничего не сможешь с этим сделать, ведь ты — мой раб!Молчаливо сияющие сапфиры встретились с нахальным блеском взгляда Аладдина. Ни одного движения не появилось на лице Джафара, ни одного кривляния или презренного жеста. Только Аладдин почувствовал, как воздух вокруг поменялся: огни в лампах стали теплее, дыхание — жарче, загорелось внизу живота.— Что ж, — молвил Джафар. — Иди, юноша. Она тебя ждет.